Эта давай рыдать в заходы. Вот, конфетки возьмите, коробку пихает. "Грильяж в шоколаде". Тут супчик-то со своей губой еле-еле цедишь, а она грильяж, видите ли, принесла, стерва. Я разозлился, губой шлепаю – уйдите сейчас же! вон отсюда! а та ни в какую, пихает эту коробку, слезы крокодильи льет. Ну моя, психованная была в это время какая-то, больная наскрозь, по психозам всяким в нервный диспансер ходила. Да забери ты эту коробку, вопит, лишь бы убралась поскорее.
В общем. Всучила она всё ж конфеты эти подарочные, еле-еле за дверь вытолкали.
Снова настроение говённое.
Я на диванчик, страдать. Добил меня этот грильяж совсем. Что, думаю, за невезенье! А тут сестра к моей зашла, та еще дура, конченая. Сели они, трясогузки, на кухне балаболить, самовар поставили чаи гонять. И конфетки так, кстати, вроде б пришлись. А чего с ними церемониться. Еще слышу и смеются, паскудины, надо мной. Хоть какая-то, от него польза, говорят. Засранки. Открывают атласную крышку с цветами первомайскими - ба! три стольничка в коробке, на конфетах. Коричневенькие. С Кремлем.
Я тут же подхватился – нервы ж всё. На пределе. Кепку, плащ, деньги схватил и - в ментовку.
Нет уж, думаю, варвары. Не получится. Не на таких, сволочуги, напали.
Залетаю в кабинет. Лейтенантик, следователь, меня увидел, ну как солнышко ясное стал. "Помирились? Вот и ладненько, вот и хорошо. Вот тут, внизу, подпишите, что претензий больше не имеете".
Эге, думаю, сколько ж тебе дали, если ты такой ласковый. Да и черт с вами!
Подписал!!
Вышел, брату с автомата звякнул, выезжай мол, Вовка, дело есть. Взял водки, шампанского, коньяка дорогущего бутылку, язык, икры, буженины, рыбы красной, фруктов разных на базаре. Самого такого, что в жизнь бы ни купил. Да зашел ещё в радиотовары и "Океан-209" взял, закордон слушать.
Дома - скатерку, сервиз достал, хрустали. Посидели существенно. Джаз по "Голосу Америки" поймали. Закусили, как цари.
А и правильно, Артушка, сделал, брат говорит. Всё равно б его отмазали. А так - деньги. Живые.
И когда, бывало, денежек в доме нету, жене, помню, говорил: "Пойти может, прогуляться, губу подставить?"
Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.
Вяло побросав еще с полчаса мяч, сборище потихоньку расползлось. На сегодня волейбол стал безнадежно не интересен.
Ради справедливости следует отметить, что некоторые из свидетелей драгоценной находки впоследствии не раз были замечены в том, что бестолково ныряли у берега в мутной воде, шаря руками по дну. Лица у них были жутко озабочены.
Мы же отправились в беседку, заказали пивка с доставкой и - в покерок до ужина.
Проигравшего - по ушам.
15
Однажды в теплую летнюю пору, под вечерок, когда солнышко уже завалилось и вот-вот стемнеет, мы поднялись на гору, с сокровенным запасом мокрого, и, усевшись кружком, затеяли винпозиум на тему "Вермутский многоугольник".
- Смирно. Вольно. Нали-вай! - скомандовал Седой.
- Пьем заразу, - глядя стакан на просвет, сказал я. - Пьем и пьем. Когда печенку сушить начнем? В рифму получилось.
- Некрасов.
- Давай разгонную, не томи.
Выпили, крякнули, занюхали запахами, исходящими от сковородки, что томилась на примусе.
- Винцо не в счет. Винцо и в церкви дозволяется.
- А водочка? Сладкая водочка сколько народу загубила? - ханжески-назидательно произнес Лелик.
- А спасла? Подсчитывали? Еще не известно, где плюс, а какой минус.
- Кровь очищает. Раз. Стресс долой. Два. Противогриппозное номер один - три. Морозоустойчивое - четыре. А настоечки лекарственные? На медку? Всё на спиритус вини.
- Когда Чарли Паркера в морг привезли, - сказал Маныч, - дежурный врач записал: возраст - пятьдесят-шестьдесят лет. А Паркеру было всего-то тридцать пять. Вьюнош, если разобраться.
- Это дело? - щелкнул Минька себя по кадыку.
- Виски. Ну и дрянь, конечно. Кокаинчик. Без этого никуда. А, кстати, непьющих художников нет, - продолжил Маныч. - Вообще, творческих людей у которых не стоит - тоже нет. Окромя ентого: одно пить, то еще ладно. Жизнью червяка художник жить тоже не может. Ему эмоции нужны. А когда примешь, соответственно... Сами понимаете.
- Вольному воля, а пьяному рай.
- Но и сказано: не упивайтесь вином, - поддержал тему Рисовальник. - Потому что в нем распутство, - пробасил он по-церковному.
- Нет вредных веществ, есть вредные количества.
- А мы по-маленькой. По бичуть. Зато ни дня без стопочки.
- Удовольствие должно быть не частым, - возразил Рисовальник. - Стоит заметить - хорошие вещи и встречаются не часто. Что в природе, что в жизни. Праздник должен быть праздничком. Его заслужить надо. Если хорошо поработал - в кайф хорошо отдохнуть. А если спал без просыпу шесть дней в неделю, а на седьмой принял, то голова вне всякого заболит.
- Не пей, не кушай, не дрочи.
- Если б Мусоргский не бухал? - спросил Маныч. - По пьянке ж сочинял. Достоверно известно. Да и остальные постоянно квасили. Это в наше время все кому не лень дурь употребляют. А тогда пили. Сколько запивох-то престрашенных среди гениев?
- А вот, кстати. Не знаю кто сказал, что в вине весь человек проявляется. Кто скот - тот станет скотиной, кто человек - ангелом. Значит и тут. Выпью рюмку, выпью две, прояснилось в голове.
- По канону-закону количество обычно в качество переходит.
- "Переходит". А как же. Думаешь, что оно подстегивает, ан хера - ты за ним уже бежишь. Вприпрыжку. Какое уж там... раскрепощение, творческий, тётя-мотя, стимул. Не допинг, а подпопинг. В итоге.
- Да-да. Не тебя это стимулирует, - подтвердил Рисовальник. - Не тебя.
- Ешь то, чего не хочешь, пей то, чего не любишь, и делай то, что не нравится. Помрешь здоровеньким.
- Всё мне позволительно, но не всё полезно. Всё мне позволительно, но ничто не должно обладать мною, - по-шаляпински вывел Рисовальник. - Я, скажу вам, пил. Да. Пил, признаюсь, запоем. Так пил, что ни дня, как ты говоришь. И пить-то особо не мог, а пил. Стакан - и под стол. Не принимал организм. Здоровый у меня организм, собака. Не принимал отраву. Как выпью, так и блюю. Трудно мне с ним пришлось, пока не дожал его. Организимус. Правда, и работал. И деньги были. А, знаете, пока у тебя бабурки есть, народу вокруг тебя вьётся... Все тебя любят! Слова какие! Талант. Гений. Ого-го! Эге-гей! Втягиваешься. Глядишь, и работать уж некогда, пить надо. Какая работа? Поддавать хочется, гулять. А денег уже нет. А не похмелишься - руки дрожат, тоже не работа. Какое-то время за старые заказы еще отдавали, долги возвращали… Опять компания, опять гудёж. Дошел до пяти бутылок водки в день.
- До пяти?
- С утра надо принять, чтобы жить, днем чтобы поддержать, а впереди ночь-ноченька. Да ведь не как у людей, а Бесконечная. Страхолюдная ноченька, жуткая. Черней туза пикей. И твоей жизни всей - ящик водки. И если ты не выпьешь - тебе же будет хуже. То есть, поезд дальше не идет, всех просят выйти из вагонов. И, пожалуй, был бы мне полный сехешфехешвар, да как-то квасил с одними. За друзей считал, задрыг. Пили на даче. Зимой. У меня уже не кровь, а сливай и поджигай, а тут поддали, ну, здорово крепко. На третий день я себя под столом нахожу. Только одни глаза лузгают. Слышу, собираются. Уходят. Один говорит: а что, его так оставим? печка не топлена, замерзнет же. А и насрать, другой отвечает, туда и дорога, он уж совсем ни на что не годен, алкашня поганая. Воздух чище будет.
- И что? Ушли?
- Допили и ушли.
- Заебись история!