Бельский чуть приоткрыл глаза, огляделся, взглядом поискал Лазарева, который сидел неподалеку от окна и что-то кричал в рыжую пластмассовую трубку телефона.
Увидев зовущий взгляд комбата, Лазарев поднялся, согнувшись пополам (в потолок и в стены все время шлепались осколки и пули), подошел.
- Опять? - спросил Бельский.
Лазарев понял этот вопрос по движению его черных, спекшихся губ, кивнул:
- Опять.
- Где?
- В основном у Махоркина! - в самое ухо крикнул комбату начальник штаба. - Лежите!..
Бельский, посеревший, с темными растрепанными волосами, лежал в углу на собранном в кучу и накрытом плащ-палаткой тряпье. Обе ноги его, выше колен, были перебиты пулеметной очередью, а две автоматные пули попали в грудь. Он дышал хрипло, глаз почти не открывал, часто терял сознание, и солдат-связной, сидевший около него на полу, поминутно вытирал комком бинта кровь, тоненькой струйкой текшую изо рта командира батальона. Грудь и ноги Бельского были кое-как перевязаны, на грязных бинтах чернели большие расплывшиеся пятна.
Краснов вернулся на КП батальона после третьей немецкой контратаки. Он где-то потерял свою фуражку, был теперь в засаленной пилотке с чужой головы. Может быть, даже с кого-нибудь из убитых. Старший лейтенант Лазарев узнал замполита не сразу. Подумалось, что это офицер связи от соседей или сверху.
- Где комбат? - спросил Краснов, не видя на командном пункте Бельского.
- Ранен комбат, - тихо сказал Лазарев. - Повел в атаку третью роту...
- Да не объясняйте, вы мне! Все знаю! - отмахнулся Краснов. - Где он?
Лазарев показал глазами в угол комнаты:
- Лежит. Вон там.
Подойдя, Краснов и узнал и не узнал Бельского. Серое, осунувшееся лицо, впавшие бескровные щеки, черный рот и из уголка его - протянувшаяся наискось но подбородку кроваво-красная прожилка. Какой-нибудь час назад этот человек разговаривал, ел, смеялся, смотрел, распоряжался, привычно и легко командовал батальоном, а теперь он лежал неузнаваемо чужой и страшный, с раздробленными ногами и простреленной грудью. Краснову мгновенно припомнились все их разговоры, легкое перекрытие окопа над головой, далеко отсюда, на крохотном дунайском плацдарме под Эрчи, ночной дождь и маленький, дымно тлеющий костерок на дне окопа... Он вспомнил, каким был Бельский под Бичке, под Замолью, в Каполнаш-Ниеке... И такого Бельского больше не было.
- И фельдшер куда-то пропал, - сказал Лазарев.
Краснов тяжело посмотрел на него:
- Фельдшер убит. Он был в первой роте. Остались одни санинструктора. А что санинструктора!.. Командир бригады знает?
- Я сразу доложил. Он сказал, что посылает санитарную машину. Уже час прошел, а никакой машины! Наш "виллис" разбит, штабная полуторка без баллонов. Да и не проскочили бы все равно. Потемнеет, рискнем на мотоцикле.
- "Чайка" слушает, - заговорил вдруг радист. - Сейчас! - Он протянул трубку радиотелефона Лазареву. - Лейтенант Махоркин.
Начальник штаба слушал, изредка кивая и "угукая".
- Угу... Понятно, - сказал он в конце разговора и, сунув трубку радисту, взглянул на замполита. - Танкисты машину не дали.
- Какую машину?
- Танк. Мы хотели комбата в тыл...
- И правильно не дали! Кто посмеет гнать боеспособную машину в тыл?
Взглянув в окно, замполит увидел, что по широкому межквартальному переулку со стороны Фаворитенштрассе, развернув башню назад, все-таки идет какая-то "тридцатьчетверка". Два раза она выстрелила с коротких остановок из орудия но противоположной стороне улицы, занятой немцами, и круто свернула за угол дома, где был КП батальона.
- Талащенко ворвался в комнату, чуть прихрамывая, отпихнул подвернувшегося под руку солдата-связиста, увидел Краснова, Лазарева и Чибисова и, не здороваясь, даже не протянув никому руки, громко спросил:
- Где Бельский?
- Там, - Краснов кивнул в угол, где лежал Бельский,
- Разыскать носилки! Хоть из-под земли! Быстро!
Замполит поднял голову:
- Что ты хочешь делать, Гриша?
- Положим в танк и вывезем.
- Как ты его туда положишь? - горько усмехнулся Краснов, представляя себе, как под огнем противника просовывают в узкий прямоугольный люк механика или в круглый люк башни, окровавленного, изрешеченного пулями Бельского. Он представил себе эту картину, и его передернуло.
- Положим! Бориса надо спасать!..
- Надо спасать, - повторил Краснов.
Мины ложились все ближе и ближе. Широко и раскатисто, будто гонимая ветром, с фланга на фланг батальона гуляла автоматно-пулеметная стрельба. С той стороны, где находилась рота Махоркина, доносились жесткие хлопки танковых пушек.
Талащенко подошел к Бельскому, опустился на колени:
- Боря!.. Ты слышишь меня, Боря?
Но Бельский был неподвижен, и подошедший к ним Краснов испугался не этой его неподвижности, он испугался его чуть приоткрытых, тускло блестевших меж ресниц глаз. Дыхания раненого не было слышно, и только тогда, когда Талащенко, державший в своей руке белую, словно высохшую за этот час руку Бельского, поднялся и снял фуражку, Краснов понял, что случилось.
- Отставить носилки! - ни на кого не глядя, сказал Талащенко. - Герой Советского Союза гвардии майор Бельский умер...
Вокруг гремело и бушевало, грохот минных разрывов сотрясал горячий, нагретый апрельским солнцем воздух. Лазарев кричал что-то яростное по телефону. А Талащенко все глядел на белое, успокоенное лицо Бельского, а видел сквозь застилавшую глаза дымку совсем другое. Видел Бельского живого, горячего, умного, отчаянного и доброго...
Он поднялся, накрыл Бельского шинелью, отвернулся, надел фуражку. В окна бил солнечный свет, и в его золотых дымных полосах, искрясь, кружились пылинки.
- Ну вот и все, - сказал Талащенко, печально взглянув на Краснова. - Теперь здравствуй. Формальности закончены, Я принял батальон. Доложи мне обстановку"
5
Танковые и механизированные соединения 3-го Украинского фронта, взломав немецкую оборону юго-западнее Вены в предгорьях Австрийских Альп, ворвались в лесисто-горный массив со штраусовским названием "Венский лес" и стали уверенно обходить город с запада. Вена была замкнута в огромную дугу полуокружения, концы которой упирались в Дунай около Альберна на юго-востоке и Клостернойбурга и Вайдлинга на северо-западе. Теперь враг мог отходить только за Дунай и Дунайский канал - в заводские кварталы Флоридсдорфа, Каграна и Штадлау, но туда уже спешили войска 2-го Украинского, двое суток назад овладевшие Братиславой. Одновременно с прорывом западнее Вены усилилось давление наступающих в южной части города. Противник стал постепенно отходить к центру Вены. Спешно минировались, готовились к взрыву все мосты через канал и Дунай в черте внутреннего города и в Пратере. Полицейские полки и полки фольксштурма, слабо обученные ведению уличного боя, торопливо выдвигались к местам наибольшего натиска русских и гибли под огнем их танков и артиллерии. Ряды немецких пехотных частей пополнялись бывшими летчиками и бывшими танкистами, машины которых были уничтожены или остались без горючего. Противника лихорадило. Сотни его солдат поднимали руки, и в то же время сотни сопротивлялись с ожесточенной, фанатичной яростью.
К вечеру седьмого апреля части гурьяновского механизированного корпуса, отбившие днем все контратаки противника, приняли полосу своего соседа, переброшенного для развития успеха на левый фланг, в обход Вены с запада, и перегруппировавшись вправо, вышли в район двух венских вокзалов - Восточного и Южного. Теперь перед ними, за изогнутыми, исковерканными, тускло отражающими розовое небо рельсами многочисленных железнодорожных путей, высились старинные, массивные башни и стены Арсенала, а чуть левее, наполовину закрытый безмолвным силуэтом Восточного вокзала, темнел городской парк Швейцергартен.
Специальный приказ свыше предписывал не прекращать боевых действий даже ночью, выделяя для ночных боев части, не участвовавшие в наступлении днем. Генерал Гурьянов приказал Кравчуку пропустить через свои боевые порядки бригаду, шедшую во втором эшелоне, самому на ночь выйти из боя, но быть готовым рано утром при поддержке артиллерии и танков штурмовать Арсенал.
Проверив охранение, выставленное около машин на ночь, Виктор Мазников вернулся в расположение роты, в нижний полуподвальный этаж массивного каменного здания на углу Фаворитенштрассе и пятьсот сорок шестого квартала. Судя по тяжелым столикам и разбитой стойке со стеклянной витриной около дальней от входа стены, здесь была когда-то пивная или что-то в этом роде. "Забегаловка", как "перевел на русский язык" Ленский.
Кое-кто из танкистов, главным образом те, кому предстояло сменять дежурившее сейчас охранение, уже спали. Снегирь, сгорбившись, сидел на диванчике и уныло подбирал на аккордеоне "Сказки Венского леса". За столиком, рядом со стойкой, на которой стояли две лампы-гильзы, Ленский перебрасывался в подкидного с командиром 212-й и двумя механиками. По соседству с ними четверо танкистов забивали "козла".
Виктор прошел к стойке, швырнул на нее шлем, достал сигарету, закурил.
- Ну что, комбриг, будем ужинать? - поглядел на него Ленский.
- Можно было бы.
Скрип аккордеона стих. Снегирь подошел к Мазникову, протянул ему помятый конверт:
- Письмо вам, товарищ гвардии капитан. Старшина ездил в полк и привез. От Казачка.
- Что он пишет?
- Я не читал. Вам лично адресовано.
- Ладно, посмотрим, как он там...
Письмо Кости Казачкова было не очень длинным, хотя и писал он впервые за два с лишним месяца.