Марин и Луканче суетились около Ангелчо. Лицо умирающего было бледным, губы распухли и потрескались, как будто их посыпали тонким слоем мела, а на лбу выступили мелкие капли пота.
- Ангелчо, открой глаза! - умолял его Марин. - Подпоручик Слановский пришел.
Ангелчо с трудом открыл потерявшие свой блеск глаза, медленно повернулся к Слановскому, который склонился над ним, и еле слышно прошептал:
- Господин подпоручик… умираю… Держитесь…
Слановский склонился над ним еще ниже, взял его за руку, хотел что-то сказать, но язык не слушался. Ему хотелось кричать, но он не мог вымолвить ни слова. Ужас охватил его, когда он увидел, что лоб Ангелчо становится мертвенно-бледным, словно восковым, что является верным признаком смерти.
Низко над их головами просвистел снаряд. Все инстинктивно пригнулись. Только теперь Слановский пришел в себя.
- Почему не отправляете его на перевязку? Чего ждете? - задыхаясь, спросил он.
Кутула трясущейся рукой отдернул мокрую плащ-палатку с живота Ангелчо.
- Посмотрите, - показал он глазами и тут же отвернулся.
Слановский вздрогнул. Он видел немало раненых и убитых, но среди них не было ни одного близкого, ни одного товарища детства, с которым бы его связывало столько дорогих воспоминаний. Рана Ангелчо была ужасна. Ангелчо, уже впавший в бессознательное состояние, лишь на мгновения приходил в себя и тогда сжимал руку Слановского, как будто прощаясь с ним, шевелил губами, желая что-то сказать, но звук застревал где-то глубоко в груди. И вот последнее мгновение - рука Ангелчо выскользнула из теплой и грязной ладони Слановского. Синие глаза с расширенными зрачками вдруг застыли, глядя в одну точку где-то высоко в небе, по которому плыли облака. Шрам на нижней губе, который еще вчера, когда Ангелчо смеялся, слегка вздрагивал, теперь неподвижно застыл на его мертвом лице.
Ангелчо положили в окоп, и Кутула аккуратно покрыл его плащ-палаткой.
* * *
В полевой дивизионный госпиталь поступило столько раненых, что все комнаты и залы бывшей гимназии не могли их вместить, а приток раненых не прекращался.
Каким бы странным и даже смешным ни было положение Траяна, самозваного помощника командира, имевшего скудные медицинские знания, а точнее - не имевшего никаких, он тем не менее за последние две недели не только не дал повода усомниться в его компетентности, но и проявил себя как по-настоящему заботливый и способный хозяин.
В больнице ощущался острый недостаток кроватей, но больничный персонал, занятый ранеными, даже и не ставил перед собой задачи как-нибудь изменить это положение. Траян же как будто только того и ждал. Он не опустил руки, не пожимал беспомощно плечами. Освободившись от первоначального чувства страха и осторожности, он теперь был в своей стихии. Для него не существовало слов "этого нет" или "это невозможно". Обслуживающему персоналу он часто повторял народные поговорки: "Волка ноги кормят", "Чужими руками хорошо жар загребать". Траяну нужно было только определить цель - остальное было проще простого. Теперь перед ним стояла задача - где-нибудь достать для раненых кровати. Он считал, что это повысит его авторитет и укрепит позиции. И действительно, путь он нашел верный. До войны в этом месте организовывали летние лагеря для детей. Траян был уверен: тут остались кровати, на которых прежде спали дети. Он не верил, что их могли забрать гитлеровцы, так как хорошо знал, что они безразличны к таким мелочам. Рыская повсюду, расспрашивая разных людей, он наконец нашел во дворе пожарной команды целый склад ржавых кроватей. Он ходил вокруг них, дотрагивался до них ногой и самодовольно шептал: "Вот они, голубушки! Хоть они и не покрашены в белый цвет, как полагается, все ж на них лежать будет лучше, чем на досках. Другому на моем месте и дела бы не было до этого".
Довольный собой, своим открытием, Траян продолжал бормотать: "Сейчас же заставлю этих швабов перетаскать кровати, а потом даже и в Болгарию их отправлю, пусть тогда попробуют не признать меня".
Кровати были перевезены в госпиталь на телегах бывшей пожарной команды и поставлены в коридорах.
- Вот вам по две пачки сигарет, - поблагодарил бывших пожарных Траян, - да еще и в газетах про вас напечатаем. А когда прибудет генерал, выпрошу для вас еще и по награде.
В эти дни врачам и сестрам едва удавалось найти час-другой для сна и отдыха. От тяжелого, душного воздуха лица у всех стали бледными, как воск, и припухшими.
На четвертый день после начала гитлеровского наступления мина взорвалась у ног Пени и Маджара. На перевязочном пункте и в полковом лазарете им тщательно промыли раны, но боль не прекращалась. При каждой попытке выпрямиться или повернуться оба испытывали острую боль, как будто в их теле были осколки мелкого стекла.
Капитан Гуджев и фельдшер Беязов извлекли из их ран крупные осколки, но Гуджев, привыкший не доверять людям, и теперь считал, что часть легкораненых, в том числе и эти двое, симулирует, чтобы попасть в тыл, пока продолжается наступление.
Однако вскоре он понял, что Пени и Маджар не симулируют, и приказал отвезти их в дивизионный госпиталь на операцию.
Поздно вечером машина "скорой помощи" остановилась перед госпиталем. Через некоторое время их записали в больничную книгу, пожилой врач в роговых очках быстро осмотрел их и установил, что в их ногах и ягодицах остались неизвлеченные осколки. Их положили в коридоре под лестницей, ведущей на второй этаж. Увидев рядом с собой более тяжелых раненых, которые бредили, звали на помощь или стонали, Пени и Маджар перестали охать.
- Что же теперь с нами сделают, Пени? - испуганно спрашивал Маджар.
- Ты видишь вон того, с костылями? С одной ногой остался, а нам того и гляди по две отрежут, - не переставал поддразнивать Маджара Пени даже и здесь.
- Вай, плохо наше дело, кому нужен калека?! - причитал и охал Маджар.
- Тебе-то что? Ты как-нибудь найдешь себе какую-нибудь хромую цыганку, а вот моя жена - статная, стройная, как тополек, - сразу же бросит меня.
- Очень красивая твоя жена, Пени? - наивно спрашивал Маджар.
- Самая красивая во всей Болгарии. Ты на меня посмотри, может ли у меня быть другая жена?
Маджар хотел ответить: "Да ты сам не очень-то красив, и если твоя такая же, как ты, то, наверное, это какое-то огородное пугало", но предпочел промолчать.
Ночь, наполненная кошмарами, прошла тяжело. На рассвете Маджар протер глаза и заморгал. Измученный болью и мыслями о предстоящей операции, он повернул голову к Пени, который во сне дышал открытым ртом, как карп.
- Пени, ты спишь? Ох, когда же будет рассвет?
- Ты еще жив? - пробубнил Пени.
- Не видишь, что ли? Раз говорю с тобой, значит, жив, - испуганно посмотрел на него Маджар и подумал: "Да он, кажется, того, сходит с ума".
- Отрежут нам ноги, Маджар, - взялся опять за свое Пени.
- Ты откуда знаешь?
- Со мной дело ясное, а ты вот скажи мне, что тебе приснилось ночью, и я тебе скажу, что с тобой будет.
- Ох, хватит болтать! - облизнул пересохшие губы Маджар.
- Почему?
- Мне снилось, что меня спускают в колодец вниз головой.
- И что ж, окунули в воду? А может, напился вдоволь? - с интересом расспрашивал его Пени. Можно было подумать, что он всю жизнь разгадывал сны.
- Хотел было испить водички, да побоялся, что утону, и тут проснулся.
- И что ж, ни капли не выпил?
- Не знаю, кажется, немного все же глотнул.
- Да, тут дело плохо, - озабоченно покачал головой Пени и закрыл глаза.
А Маджар не унимался.
- Пени, а ты знаешь, я сильно испугался…
- Чего?
- Да мне приснилось… Длинная это история… В нашей слободе был один парень, Зонка, просто силач. Весной в день святого Георгия подрался он с Кольо-немым. Того тоже бог силой не обидел. Немой ударил его камнем по голове да и убил на месте.
- А из-за чего хоть подрались-то?
- Из-за бабы, вот как это было. А мне приснилось, будто подходит ко мне этот Зонка, мертвый, хватает меня за руку и говорит: "Пойдем, Маджар, заведу тебя в одно место".
- В какое место? - прикрыл глаза Пени.
- Не сказал.
- А ты? - продолжал расспрашивать как будто серьезно и сочувственно Пени.
- Убежал. Вырвал руку и бросился бежать что было мочи.
- Хорошо сделал, а не то плохо было бы твое дело.
Пени попытался перевернуться на бок, но почувствовал такую острую боль в теле, что не мог сдержать стон.
Уже занимался рассвет, фонари в коридоре погасили. Время от времени по лестнице торопливо пробегали медсестры. На их лицах словно застыло выражение профессионального сострадания к больным. Одна пожилая сестра, усталая, с поблекшим лицом, едва передвигала ноги. Справа от Пени через несколько кроватей приподнялся на постели юноша с бледным лицом, нога у него была в гипсе.
- Сестра, боль не утихает, всю ночь не сомкнул глаз.
- Сейчас, миленький, сейчас, родной, - остановилась она. - Доктор Петев идет с обходом.
- Мать, умираю - так пить хочу, - умолял черноглазый парень со сросшимися густыми бровями.
- Только губы намочи, а пить тебе нельзя. Потерпи, сынок, потерпи еще немного.
- Пени, Пени, - прошептал Маджар, - скажи этой женщине, она, кажется, очень добрая, пусть делают с нами что хотят, только ноги не отрезают.
- В этом деле положись на меня… - успокаивал его Пени.
Сестра остановилась около их кроватей. Посмотрела на измученное смуглое лицо Маджара. Ее многолетняя практика подсказала ей, что этот парень первый раз в больнице и, возможно, даже впервые лежит в кровати. Она улыбнулась через силу, но сердечно и тепло, по-матерински, и спросила: