- Ты что, пришел перед отъездом поругаться? Сам ведь знаешь - что мы можем, то и делаем! - Он моргал усталыми глазами и потирал корявой ладонью правую щеку.
- Если буду жив и здоров, сквитаемся со всеми гадами, как бы они себя ни называли! - решительно произнес Матейчо.
- Ну! - кивнул Кунчо и иронично добавил: - Что делать? Природа, значит, не была одинакова ко всем - одному дала больше ума, другому меньше, а третьему наскребла совсем немного. Когда вернешься, судьей нам будешь. Если провинимся, наказывай, чтобы неповадно было, так-то вот…
- Тебе все шуточки! - уловил иронию в его словах Матейчо и неожиданно встал. - Ну, до свидания!
- Будь здоров. Побольше убей фашистов, - сказал Кунчо ему вслед.
Дойдя до середины площади, Матейчо обернулся, чтобы посмотреть, не стоит ли Кунчо в дверях. Но того уже не было. Матейчо вполголоса обругал его и быстрыми шагами направился в общину. Калыч говорил по телефону. Видимо, на линии были помехи, потому что кричал он так сильно, что слышно было даже на первом этаже.
Матейчо сел на стул возле стола и стал ждать, когда Калыч закончит разговор.
- Рано утром я уезжаю, - проговорил он тихо, когда Калыч замолчал, и украдкой посмотрел на него, чтобы увидеть, как он отреагирует. Но Калыч все еще находился под впечатлением от разговора с околийским комитетом. От напряжения и крика у него даже пот выступил, и, вытирая лицо пестрым деревенским платком, он искоса посмотрел на Матейчо:
- Давно надо было тебе отсюда выметаться. Заварил кашу, а нам теперь расхлебывать…
- Во всем я виноват, - нахмурился Матейчо.
- Вот что я тебе скажу. Если бы нашу власть оберегали и укрепляли такие, как ты, то она бы и двух дней не продержалась.
- Конечно, ты всему голова. На тебе все держится, а я всего лишь ночной сторож, и ничего другого.
- Уж не думаешь ли ты, что это не так? Ты мне-скажи лучше, как это ты умудрился искать врагов там, где их нет? - зло смотрел на него Калыч.
- С чего это ты взял? - взвился Матейчо, но не выдержал тяжелого и испытующего взгляда Калыча и сник.
- Откуда взял? Лиляну Узунову из Лозена знаешь? Видел ее?
- Конечно знаю, - еще больше сник Матейчо.
- Знаешь, говоришь?! - угрожающе вскинул голову Калыч. - То-то я гляжу, ошивается тут этот Самарский из госбезопасности, а мне и в голову сразу не пришло, чьих это рук дело. Хорошо еще, что Митьо предупредил нас, а то какими глазами глядели бы потом на девушку? Только бы не узнала, что это ты все затеял!
- Это не моя прихоть, а указание управления госбезопасности, - поторопился соврать Матейчо и перевалить вину на Самарского.
- Слушай, Матей, - Калыч уже говорил спокойнее, - не знаю, на каком языке разговаривать с тобой. Разве я тебя не предупреждал, что этот Траян - темная личность? Предупреждал. Вот посмотри, что прислали в общину. - Он показал Матею телеграмму. - Украл одежду у офицера и сбежал. Если по глупости явится в село в чужой одежде, вон там, на площади, повешу его вниз головой. Полтора месяца ты его держал возле себя в милиции. И вот этот кретин тебя подвел. Над нами даже куры будут смеяться.
Однако Матейчо не собирался уходить побежденным.
- Что у тебя еще? - поднялся он. - Я Кунчо сказал и тебе скажу: давайте теперь без меня наводите порядок, может, получится.
Как раз в это время в комнату старосты вошли Монка и Марин.
Матейчо нарочито громко сказал:
- Раз так, пусть и они слышат, давайте наводите теперь без меня в селе порядок. Монка думает, что я всему помеха.
Но Монку не смутил и не задел этот упрек. Он словно ждал необходимого случая, чтобы еще раз по-товарищески заботливо сказать:
- Эх, Матейка, Матейка! Если и там, в армии, будешь вести себя так же, как здесь, далеко не уйдешь.
- Больше всего вам бы хотелось, чтобы меня где-нибудь в Венгрии отправили на тот свет. Вот тогда бы вы вздохнули наконец свободно.
- Не слишком ли велика честь для тебя? - нахмурился Марин. - Ты думаешь, что у нас другой работы нет, кроме как о тебе говорить? Вот иди на фронт и покажи там, чего ты стоишь, а уж потом давай запугивай нас. Или ты думаешь, что без тебя селу конец придет?
- Раз вы остаетесь здесь, в селе будет порядок, - в свою очередь попытался съязвить Матейчо.
Но и Монка не остался в долгу:
- Ты знаешь, я человек прямой. Если бы меня спросили товарищи, я бы им сказал, что ты для работы в армии не годишься.
- Если бы тебя спросили, ты бы велел привязать мне камень на шею и с моста в Осым кинуть, - обиделся Матейчо.
- Правильно говорит Марин, больно уж ты важничаешь. Ты со своим строптивым характером больше вреда принесешь, чем пользы… Пусть, пусть узнает, где раки зимуют, пусть и его уши послушают, как пули свистят. - Калыч поднял голову от списка и улыбнулся.
- Я иду на смерть, а вы даже и теперь не хотите меня признать. - Матейчо сердито повернулся и вышел на улицу.
Почти всю ночь он не спал. Под цветным одеялом рядом с ним не переставая всхлипывала жена. Ее плач начал его раздражать. Поворачиваясь на другой бок, он сердито ругал ее:
- Чего скулишь? Я иду на фронт, а ты ревешь! Если вернусь живым и здоровым, попомни мои слова, душу из них вытрясу, - угрожал он своим многочисленным "врагам".
Утром погода начала портиться. Дул холодный, сырой ветер. На вокзале и в поезде Матейчо избегал говорить с кем бы то ни было. Прежде чем явиться в казарму, он зашел в околийский комитет. Заглянул в канцелярию Божина Шопова из Лозена и только было хотел сказать: "Нельзя ли как-нибудь расстроить это дело, мне совсем не хочется идти на войну", как тот опередил его:
- Досталось нам от товарища Розова. В районе плохо идет подписка на заем, вернули столько кандидатов в помощники командиров, а теперь снова надо их искать. Рассчитывали на одно, а вышло другое…
- А много еще надо? - поинтересовался Матейчо.
- Ох, и не говори, - доверительно шепнул тот ему, - фашисты наступают, там такая мясорубка, требуется большое пополнение. Вначале был приказ оставлять новобранцев на какое-то время в казармах, чтобы они хоть немного готовились, а теперь, по всему видно, отправят вас на фронт сразу…
От страха сердце Матейчо опять сжалось. Ноги не слушались, когда он спускался со второго этажа.
Из комитета направился в казарму. Во дворе солдаты знакомились с устройством винтовки, обучались стрелять из пулемета или маршировали. Труба сыграла отбой, солдаты отправились на ужин, а Матейчо даже думать не мог о еде, хотя жена и положила ему все необходимое в деревянный чемоданчик. Время от времени его сердце начинало биться спокойнее: ему приходила в голову мысль, что и здесь ведь кого-то должны оставить. "Откуда их узнаешь? - думал он про себя. - Может, эти офицеры запаса - бывшие фашисты, и их надо заменить. Вот если бы здесь был кто-нибудь из знакомых, можно было бы хорошо устроиться. А может, Самарский поможет?" - подумал он, уходя с территории казармы. Вначале направился в отдел госбезопасности, но там ему сказали, что Самарского уже несколько дней нет в городе.
Он опять вернулся в казарму. До вечера никто его не спрашивал. Все послеобеденное время Матейчо прождал у входа, как будто ему поручили подсчитать, сколько людей входит в казарму и сколько выходит.
Когда он собрался уйти, чтобы подыскать себе место для ночлега, мимо него прошел крупный мужчина с непринужденной детской улыбкой на лице. Они были знакомы по тюрьме, но как зовут этого человека, Матейчо не мог вспомнить. Помнил только, что он из Нижнего Сеновца.
- Матейчо, - мужчина сильно ударил его по плечу, - где пропадаешь?
- О-о-о, здра-асте! - заморгал Матейчо, виновато улыбаясь. Он никак не мог вспомнить его имя. - Здесь я. А ты что, уезжаешь?
- Лучше не говори об этом. Меня просто зло берет. В штаб пришел список. Завидую тебе, уезжаешь в Венгрию.
- А… а ты? - заикаясь, спросил Матейчо.
- Оставляют здесь с каким-то приданным батальоном. Черт знает что! Завтра пойду к самому Розову.
- Зачем? - окончательно растерялся Матейчо. - Где происходило распределение?
- Наверное, в областном комитете и в штабе дивизии.
- Значит, я уезжаю… - Матейчо перехватило горло, но он, испугавшись, что своим поведением выдаст себя, с большим трудом овладев собой, сделал вид, что радуется. - Я ни за что не согласился бы остаться здесь. Лучше в селе работать. И там работы стало много.
- Конечно, - подтвердил мужчина и, взяв его за руку, предложил: - Пойдем-ка в кино, а то завтра к восьми утра надо явиться за сапогами и одеждой. Не знаю, какой размер мне подойдет, - улыбнулся он, оглядев себя.
А Матейчо думал: "Вот повезло долговязому. А может, у него свои люди там, наверху? Они его и устроили на теплое местечко. А кто из наших воронов заступится за меня? А этот… уж не притворяется ли, что не хочет остаться здесь? А вдруг действительно так, почему бы нам тогда с ним местами не поменяться? Я останусь здесь, пусть лопухи воюют, а мне и здесь хорошо. Как бы это забросить удочку издалека, чтобы он не понял, будто я хочу остаться? Только бы не врал…"
- Ну, куда пойдем?
- Давай где-нибудь поужинаем да поговорим. Кто знает, доведется ли еще свидеться…
- Все в руках судьбы. Товарищи в селе рассердились, что я уезжаю, но мне совестно там сидеть, когда мои сверстники воюют.
- И меня не хотели отпускать, - соврал Матейчо. - Там я был начальником милиции. Но раз решил - возврата назад быть не должно. Не могу больше с бабами воевать - налетают на меня как наседки…
Они зашли в трактир недалеко от казармы. В помещении было душно и дымно, пахло вином и табаком. Все столы были заняты. Посетители разговаривали оживленно и громко.