- Посмотри-ка на них, - завистливо показал на них Матейчо. - Одним словом, город! Один уходит на фронт, другой уже погиб там, а эти живут себе в свое удовольствие. А в селе все знают друг друга и грызутся между собой день и ночь.
- Как говорится, все образуется. Чему быть, того не миновать. Ну, давай чокнемся на прощанье.
"Пусть малость подвыпьет, тогда и попробую", - размышлял Матейчо и все прикидывал в уме, как бы начать разговор.
- Как у тебя со здоровьем? - спросил он небрежно.
- Хорошо, все в порядке. На больного не похож как будто. Матейчо, ты вроде до сих пор не можешь вспомнить, кто я? Игнат я, из Нижнего Сеновца, Игнат Гатьо. Не помнишь?
- Как это не помню? Давидко твой двоюродный брат, ведь так? - Матейчо боялся признаться, что действительно забыл его имя.
- Верно. Знаешь. А почему спрашиваешь о здоровье, может, ты того, буксуешь?
- Лучше не спрашивай, - пытаясь придать себе как можно более жалкий вид, тяжело вздохнул Матейчо. - Когда меня в полиции били, что-то случилось со мной, но я не обратил внимания. А осенью сидел как-то без дола, взял да и поднял мешок зерна - и во мне как будто что-то оборвалось. Иногда чувствую боль, иногда забываю, - врал он, не спуская глаз с Гатьо, в надежде пробудить у него сочувствие.
- Да куда ж ты тогда собрался?
- Как куда? Разве не видишь - не хватает людей. Партии нужны добровольцы, мы должны первыми отозваться. Пойди я сейчас и скажи: не могу ехать на фронт, болен, - мне ответят: ишь, боится пороху понюхать, вот и прикидывается, чтобы увильнуть…
- Да, ты прав, - согласился с ним Гатьо, а Матейчо не мог понять, в правильном ли направлении повел разговор, поможет ли это ему достигнуть цели. Чтобы увести разговор немного в сторону, а затем снова к нему вернуться, он тихо сказал:
- Если погибать, то хоть красиво. Все равно двум смертям не бывать, одной не миновать…
- Конечно, - подтвердил Гатьо. Он немного опьянел, и ему очень хотелось поговорить по душам. - Слушай, Матейчо, я бы тебе посоветовал принять меры.
- Какие еще меры? - в недоумении посмотрел на него Матейчо.
- Может, тебе надо сделать операцию?
- Ни в коем случае, - запротестовал Матейчо.
- Слушай тогда, - наклонился через стол Гатьо, - хочешь, попробуем вот что?
- Что? - насторожился Матейчо, у которого появилась какая-то надежда.
- Раз у тебя со здоровьем такое дело, почему бы, например, нам не поменяться местами? Я вместо тебя поеду на фронт, а ты останешься здесь!
- Видишь ли… - Матейчо постарался сделать вид, что ему не хочется принимать это предложение, хотя его сердце радостно забилось, кровь прихлынула к лицу, а вены вздулись. "Давненько я ждал этих слов, - подумал он, - только бы завтра он не отказался. Хотя, по правде говоря, пьяным его не назовешь". А вслух он сказал: - Конечно, резон остаться из-за этой мерзкой болезни, но и мир хочется посмотреть. Знаешь, я ведь из села никуда не выезжал, и теперь очень уж хочется мне повидать эту Венгрию.
- Нет! - Гатьо стал горячо просить его. - Давай поменяемся местами, уступи мне свое место!
- Да погоди ты, Гатьо, разве так можно? Я думаю, что в армии такие дела так просто не решаются!
- Все проще простого. Это дело за мной.
"Ох, дай тебе бог здоровья. Может, и мне повезет?" - думал Матейчо, показывая всем своим видом, что сопротивляется.
- Знаешь, я-то даже мизинцем пошевелить не смогу. Очень неудобно идти и самому просить, чтобы оставили меня здесь, все могут подумать товарищи. Мне не очень-то хочется остаться здесь, но если ты сможешь все устроить, то давай. - Он небрежно махнул рукой, как будто решившись сделать большую уступку приятелю.
Глава пятая
Чавдар как раз собирался выйти из своей комнаты, когда к дому подъехал всадник. Выглянув на улицу, Чавдар увидел только круп коня, стоящего у калитки. Боринка, его коновод, о чем-то говорил с солдатом, но ничего не было слышно. Неприятное предчувствие обожгло сердце Чавдара. Солдат и Боринка вошли во двор, и вскоре Чавдар услышал скрип прогнивших досок пола в коридоре под размеренными шагами идущих.
В комнату вошел плотный солдат в низко надвинутой на глаза шапке, с посиневшим от холода и ветра лицом, отдал честь и попытался доложить о себе. Но губы и мускулы лица не слушались его, будто парализованные.
- Господин майор, я из седьмой роты. У нас… - И он осекся, словно ему не хватило воздуха.
- Что случилось? - удивился Чавдар.
Солдат перевел дыхание и все так же торопливо продолжал:
- В нашу роту вернулся из отпуска…
- Садись, - прервал солдата Чавдар и указал ему на походный стульчик.
Солдат сел и заговорил немного спокойнее:
- Этот отпускник, господин майор, ведет вражескую агитацию.
- Вот оно что! - улыбнулся Чавдар. - Агитацию ведет?
- Так точно, я сам слышал, он говорил солдатам нашего взвода, что Гемето скоро придет к власти и мы сразу же вернемся домой. А еще он ругал милицию и партию. Говорил, что коммунисты виноваты в том, что мы здесь.
- Вы коммунист? - тихо спросил Чавдар.
- Так точно, я и еще человек десять в роте…
- Коммунисты - наши люди, - сказал Чавдар. - А остальные ваши товарищи слышали это? Они уже знают об этих разговорах? Вы приняли какие-нибудь меры, чтобы дать им отпор?
- Никак нет, из наших коммунистов я один его слышал…
- Нарочно скрыли от своих товарищей? - с иронией прервал его Чавдар.
- Никак нет, я сразу же вскочил на коня и примчался, чтобы доложить вам. Ведь надо же принять меры!
Чавдар посмотрел на него с интересом и улыбнулся. Это лицо, эта медлительная походка были ему знакомы, но в тот момент он никак не мог припомнить, откуда знает этого человека.
- Я где-то вас видел, товарищ, или обознался?
- Никак нет, не обознались, господин майор. Мой отец был вашим ятаком, Никола Денев из села Зла-Река.
- А-а, Дойчин, тебя забыть никак нельзя! - Чавдар похлопал его по плечу. - Ты очень возмужал, я и не узнал тебя сначала. Так что собой представляет этот отпускник?
- Человек он так себе, из запаса, простой сельский парень, был ранен, выписали его из госпиталя, отпустили на несколько дней в село, домой, оттуда он и привез эти новости.
- Ясно, - кивнул Чавдар. - Дойчин, тебе, как старому другу, скажу откровенно, что я думаю об этом. Твой отец был редкий человек, верный и преданный нашему делу. Много наших ятаков погибло, а он благодаря своей находчивости и смелости остался жив. И у тебя такой же острый глаз и решительность. Но вот что не понравилось мне в твоем поступке. Видишь, что ведется вражеская агитация, а сам и пальцем не пошевелил, чтобы разоблачить его на месте. Вместо этого ты садишься на коня и скачешь прямо ко мне.
- Нашего помощника командира сегодня нет на месте, а то бы я… - недоговорил Дойчин.
- Мы должны использовать каждый конкретный повод, чтобы разъяснять нашу политику.
- Так точно, господин майор, - смущенно опустил глаза солдат.
- Но, похоже, нам еще не все ясно, Дойчин. Раньше, когда не мы стояли у власти, тебе было легче протестовать, высказывать недовольство порядками, отрицать вообще все, и этим, скажем, твоя работа ограничивалась. И тогда, как и теперь, у солдат было одно из самых важных требований: сбросить военную форму и вернуться к мирной жизни. Мы тоже агитировали за это, потому что солдат заставляли убивать своих товарищей и близких. Теперь другое дело. Но всем ли это ясно? Нет! И поэтому, когда мы разъясняем, доводим наши мысли до людей, прежде всего необходимо приводить примеры, связанные с их прошлым, с тем, что они сами перенесли. Нельзя переливать из пустого в порожнее.
- Так точно, господин майор, - соглашался Дойчин.
- Мы взяли власть не для того, чтобы уступить ее реакции, и нас не должна смущать брань и ругань врагов. Мы не испугались, когда нас убивали, когда сжигали наши дома, так разве теперь будем бояться?
- Господин майор, среди наших товарищей из запаса есть и такие, кто уже третий год в армии. Им тяжело. Раньше мы им говорили, что надо высказывать недовольство этой несправедливостью, а сейчас говорим, что протестовать не надо. Здесь есть что-то такое… - Он не закончил свою мысль.
- Если тогда мы выступали против того, чтобы эти люди из запаса находились в армии, то делали это исключительно потому, что нельзя было допустить их использования против народа. А их хотели еще бросить и против Красной Армии, но не хватило смелости. Так неужели не ясно, что между прошлым и настоящим огромная разница? Теперь мы боремся за освобождение человечества, а тогда они стояли на службе у его поработителей.
- Ясно, господин майор, мы так же разъясняем, - сказал солдат.