В этот день солнце встало веселое и радостное. Вечером Матейчо ходил допоздна по улицам. Домой идти не хотелось, и он решил переночевать в участке. Когда рано утром он проснулся, игривые солнечные лучи, пробиваясь сквозь занавески, отражались от ручки чугунного умывальника. Солнечные блики дрожали на испачканном чернилами сукне на столе, на грязных сапогах Матейчо, стоявших в углу.
Лежа на кровати, Матейчо раздумывал - то ли ехать сегодня в город и начинать действовать, чтобы поступить в армию, то ли отложить это дело на другой день.
Зазвонил телефон. Матейчо потянулся с кровати к трубке и глухим, еще сонным голосом сказал:
- Милиция? Что случилось?
- Спишь еще? - спросил кто-то.
- Кто говорит?
- Огнян. Я у Калыча, подымись наверх!
- Иду немедленно, - ответил Матейчо и, положив трубку, подумал: "Прямо судьба, только вспомнил о нем, а он тут как тут".
Поднимаясь по ступенькам на второй этаж, он слышал, как в канцелярии старосты гремел голос Калыча, а когда открыл дверь, Калыч сильно стучал кулаком по столу, поправляя левой рукой свой пышный черный чуб.
- Это безобразие! Этот тип остается здесь, а мы дремлем.
Огнян сидел на стуле около стола и, глядя на возбужденного Калыча, улыбался.
Матейчо поднял руку, чтобы отдать честь. Этот жест он постоянно отрабатывал перед зеркалом в участке, когда оставался один.
- Здравствуйте, и добро пожаловать, - обратился он к Огняну.
- Посмотри-ка на нашего красавца! - сказал Калыч Огняну. - Ему бы только важничать да болтать, а дел от него не дождешься ни на грош.
- Ну конечно, только ты и работаешь, - огрызнулся Матейчо, не понимая, о чем идет речь и почему Калыч такой сердитый.
- Ему бы только покрасоваться, - продолжал Калыч. - Говорил я тебе, - обратился он теперь к Матейчо, - что слух о смерти Кутулы - дело вражеских рук. Ты не поверил, а Райко Пырванский из Лозена поймал этого врага. Говорил я тебе, что Шишманя здесь, а ты опять на своем стоишь!
Услышав о Шишмане, Матейчо слегка побледнел, смутился, но тут же овладел собой.
- Чего разошелся? Я поймаю Шишманю, если только он жив. - Матей хотел сделать еще более громкое заявление, но решил подождать и узнать, какие сведения о Шишмане они имеют.
- Держи карман шире… На нем кровь людей. Так легко он тебе и дастся! Слушай, Огнян, если бы летом меня где-нибудь пристукнули, я бы так и не узнал, что у нас столько дураков.
- Зачем обижаешь? - растерялся Матейчо.
- Ты, как всегда, не виноват. Пусть другие за тебя отдуваются.
- Это какие такие другие? Ну-ка, назови их! Не у одного тебя есть заслуги, - поспешил он перейти в наступление.
- Ох, ты людям все уши прожужжал своими заслугами. Выведешь меня из терпения, тогда берегись. Ты думаешь, я не знаю, как ты попал в тюрьму? Это ты не знаешь, за что сидел там. Эти полоумные жандармы без причины произвели тебя в герои.
- Ты не первый раз уже мне это говоришь, но я буду жаловаться, так и знай! - Матейчо обиженно отошел от окна.
- Не очень-то хорохорься! Давай жалуйся, кому хочешь.
- Ты, чего доброго, так и врагом меня можешь назвать. Вот поймаю Шишманю, если он только жив, связанного тебе его передам, а потом поговорим.
- Знаю я тебя. Больно ты страшен. Только кто тебе его поймает?
- Напрасно спорите, - подал голос Огнян. - Шишманя здесь, и за ним надо установить постоянное наблюдение. Что за совещание проводили наши "союзники" две-три недели назад? - обратился он к Матейчо.
- Никакого совещания не было, - в недоумении пожал тот плечами.
- Ну, молодцы! Люди специально из столицы едут сюда. Слышал ты что-нибудь о Банкове и Селимском?
- Нет, уверен, таких людей в селе не было.
- Огнян, ты мне не веришь, что ли? Ведь я тебе говорю, что он только собой любуется…
- Ладно, если я только собой любуюсь, то мне здесь больше делать нечего. Не буду я портить жизнь тебе и Кунчо. Ни с ним, - указал Матей на Калыча, повернувшись к Огняну, - ни с нашим партийным секретарем нам не сработаться. Я ему как-то сказал, что он делал гробы для полицейских и от этого ему не отпереться, и с тех пор он меня терпеть не может.
Этот случай ускорил решение Матейчо действовать. В одно ветреное и холодное утро в конце февраля он явился прямо в областной комитет партии.
Розов был на заседании, но Матейчо решил дождаться, когда оно кончится. Около часу дня он вошел к нему. Розов поднялся из-за стола, заваленного книгами, газетами и журналами, предложил Матею сесть и, опустившись на стул, подпер ладонью щеку и тихо сказал:
- Говорите, товарищ, я вас слушаю.
Матейчо жадно глотнул воздух и начал неуверенным и немного смущенным тоном, хотя выучил почти наизусть слова, которые хотел ему сказать:
- Товарищ Розов, я бывший политзаключенный, теперь работаю в милиции. У меня, как коммуниста и человека нового времени, только одно желание - быть полезным народу. Хочу пойти на фронт помощником командира. Поэтому обращаюсь прямо к вам, хотя некоторые товарищи надсмехаются надо мной из-за того, что я бросаю спокойный тыл и иду навстречу стольким опасностям на фронте.
- Какое у вас образование?
- Учился в пятом классе, - соврал Матейчо.
- А почему не продолжили учебу?
- Не было средств, товарищ Розов, - ответил Матейчо.
Розов вдруг поднял голову и, внимательно посмотрев на него, все так же тихо сказал:
- Хорошо. Но вас должен представить околийский комитет. Действительно, нам нужны товарищи для отправления на фронт, и вполне естественным было бы послать туда прежде всего желающих. Вы служили в армии?
- Да, служил в трудовых войсках.
Розов раскрыл блокнот, надел очки:
- Ваша фамилия, имя, имя отца? Я напомню товарищам из околийского комитета, но и вы им сами об этом скажите…
Когда Кунчо и Калыч узнали о намерении Матейчо, они облегченно вздохнули:
- Ну наконец-то! Может, там на тебя управу найдут. Если и армия тебя не образумит, то, как говорится, горбатого только могила исправит.
- Вы только сами не мешайте мне, а там поговорим, - отвечал им Матейчо. Всем своим видом он пытался показать, что стоит уже на голову выше их.
- Очень-то надо тебе мешать! - покачал головой Кунчо. - Баба с возу - кобыле легче. Иди и не возвращайся больше сюда, оставь нас в покое, мы сами со своими болячками разберемся.
Когда Матейчо не появлялся дома один-два дня, Венка, его жена, могла свободно вздохнуть. Но когда она узнала, что угрозы мужа не пустые слова, что он действительно собирается на фронт, ее охватила настоящая тревога.
- Ох, боже мой! - вздыхала она, ступая по полу на цыпочках. - Опять страхи, опять тревоги. Мало тебе было тюрьмы, так теперь еще и фронт! Кто туда пошел, то если живым и вернется, так без руки или без ноги.
- Пусть! Тебя забыл спросить, - язвительно отвечал ей Матейчо.
- Почему Кунчо не идет, почему Калыч не идет? Да сколько еще здоровых, крепких мужиков в селе! Только тебе не сидится на месте, занялся бы лучше хозяйством, так нет же, связался с этой дурацкой службой, на нас уже все в селе косо смотрят.
Матейчо изредка отвечал ей. Эти разговоры он уже слышал не раз и поэтому теперь только молча сопел да время от времени бросал на нее недовольный взгляд. "Сиди и смотри на нее, овцу этакую, - думал он про себя. - Не может понять, что я человеком должен стать, что должен устроиться на службу, которая ей и не снилась". Иногда, правда, и на него нападала хандра: "Ну и дурак же я… Попал как кур во щи, а кто виноват? Кто меня толкал прямо в волчью пасть? Ничего, а может, это и к лучшему", - снова решал он и, чтобы не выдать своего состояния, злился и кричал жене:
- Чего тебе надо? Ведь ради тебя я все это делаю!
- Почему это ради меня? - спрашивала она удивленно.
- А вот так, ради тебя, и все тут. Останься я здесь, того и гляди Шишманя как-нибудь ночью укокошит. А если меня убьют на фронте, то хоть большую пенсию будешь получать. Если ж здесь пристукнут, кукиш с маслом тебе дадут. Соображать надо! А ты дальше своего носа ничего не видишь…
- Ну конечно, я дура, ты больно умный стал, - вздыхала она и начинала что-нибудь делать по дому, чтобы не путаться у него под ногами.
Как ни старался Матейчо успокоить себя, в глубине души он злился на всех своих знакомых. Он даже стал молча соглашаться с Йончоолу, прислушиваться к его рассказам, к его надуманной заботе о судьбе тысяч солдат и офицеров, которые якобы умирали как мухи от страшной германской силы.
- Никому оттуда живым не вернуться, - озабоченно качал головой Йончоолу.
- Да как знать? - возражал ему для виду Матейчо. Но говорил он это кротко, боясь обвинить Йончоолу во вражеской пропаганде, и сам не мог понять, почему ему грустно до слез. Все чаще Матейчо видел себя убитым, представлял, как его закопают в общей могиле без гроба, забросают землей, которая засыплет уши, волосы, рот…
Но возврата назад уже не было - завтра надо было явиться в воинскую часть, а ему так хотелось остаться дома еще на несколько дней.
"Скоро зацветут фруктовые деревья, станет совсем тепло… И чего мне не сиделось? Вот у детей жизнь так жизнь!" И медленным шагом уставшего человека он направился к клубу.
Там Кунчо объяснял двум ответственным за реквизицию товарищам, как разговаривать с людьми, чтобы не вызывать у них неприязнь, озлобленность.
Матейчо подождал, когда они останутся вдвоем, и, придав себе, насколько мог, воинственный вид, вызывающе сказал:
- Кунчо, я уезжаю. Может, теперь без меня дела у вас наладятся.