От усталости люди валились на траву. Данчо подложил ранец под голову вместо подушки. Вытянул натруженные ноги. Попытался заснуть, но его охватил необычно острый приступ беспокойства. Посмотрел на часы. Было половина четвертого утра. Скоро начнет светать. А в усталом мозгу вереницей пробегали картины одна другой страшнее и тяжелее. Кто его свяжет, когда он заснет? Как будут его допрашивать? А может быть, сразу вынесут приговор? Он слегка приподнялся. Осторожно огляделся. Все спали. А почему бы прямо сейчас не убежать? Если его попытаются остановить часовые, он огнем пробьет себе дорогу. За день-два он добрался бы до Цено Ангелова. Но примет ли его Ангелов как своего? Ведь именно Цено Ангелов превратил его в игрушку, исковеркал ему жизнь. И если в первые месяцы эта игра казалась Даневу какой-то несерьезной забавой, то только потому, что он глубоко верил: полиция расправится с Чугуном и Калычем, а другие сами разбегутся кто куда, как будто никого и не было. Но за полтора года на его глазах отряд вырос до нескольких сот. Находясь здесь, между этими мужчинами и женщинами, Данчо лучше всего оценил их силу и волю к победе. Стремясь обезопасить себя, он так старался и моментами даже так увлекался, что забывал, кто он в сущности. И тогда он страдал, готов был все отдать, только бы навсегда исправить свою ошибку и стать таким же, как остальные партизаны.
Во время перехода он забывал об этом, мысли его отвлекались, и у него даже появилась надежда, что и на этот раз ему удастся избежать сурового возмездия. Но почему сейчас тишина леса действовала на него с такой страшной и угнетающей силой? Едва только он задремал, как тут же во сне неожиданно вздрогнул. Ему показалось, что кто-то осторожными шагами приближается к нему. Он испуганно огляделся, протер глаза, лихорадочно думая о побеге. Сердце билось учащенно. "Что со мной? - тревожно подумал он. - Если так продлится еще день-два, я сойду с ума". Потрогал рукой лоб. Он горел. Губы были сухие и обветренные. Ему вдруг подумалось, не заболел ли он.
Начало светать. Редкие бледные звезды пугливо мерцали на сером небе. Упала роса, и воздух стал еще прохладнее и свежее. Данев зябко поежился. По привычке поправил ремень. Пистолета на обычном месте, на животе, не было. "Забрали, пока спал", - пронеслось в его сознании, и он стал пальцами шарить по ремню. Оказалось, что кобура сдвинулась к спине. Но он продолжал с недоверием ощупывать ее. "Небось обойму вытащили", - испугала его новая, еще более тревожная мысль. Дрожащими пальцами он нащупал обойму. Нажал на защелку. Обойма выскочила наружу. Патроны были на месте. Он облегченно вздохнул. А вдруг за ним ведут слежку? Он опять осторожно осмотрелся. Все спали. Он лег на спину и решил, что больше не дает себе заснуть. Ему самому было странно - куда девалось его хладнокровие и спокойствие? Разве это не предчувствие неизбежного конца?
Солнце осветило покрытые лесом вершины гор. В блестящих мелких капельках росы на серой от влаги траве отражались солнечные лучи. Разбившись на небольшие группы, партизаны грелись на солнце, тихо переговаривались и смеялись, а в помутневшем сознании Данчо вспыхивало подозрение. Ему казалось, что все смеются над его обреченностью.
Он расправил плечи, обтер травой ботинки и стряхнул с брюк прилипшую сухую траву. Проверил еще раз, на месте ли пистолет. И хотя он мобилизовал всю свою волю, стараясь успокоиться и восстановить душевное равновесие, тем не менее его как будто даже с большей силой охватило какое-то лихорадочное состояние дикой решимости любой ценой узнать, что думают о нем, что намереваются с ним делать. "Пробью дорогу себе огнем", - подумал он и направился к Чугуну.
Чугун как раз разобрал автомат и прочищал каждую деталь. Данчо остановился напротив, положил руку на кобуру пистолета. Его озарила радостная мысль. "Я застал его врасплох, - подумал он. - Сейчас или никогда". Чугун, увлеченный своим делом, не поднимая головы, тихо сказал:
- Только сейчас понял, почему автомат не срабатывал. В пружину диска грязь попала.
Рука Данчо непроизвольно стучала по кобуре пистолета. Ему стоило неимоверного труда, чтобы овладеть собой. Он едва сдерживал себя, чтобы унять нервную дрожь, пробегавшую по всему телу.
Чугун отложил магазин в сторону и взглянул на Данева:
- Что с тобой? Никак заболел?
- Не знаю, - убито вздохнул Данчо, и зубы его лихорадочно и неудержимо застучали.
- Да ты дрожишь, у тебя лихорадка!
- Возможно.
- Погрейся на солнце, прими аспирин, и пусть Калыч разотрет тебя тюремным растиранием. Сейчас нельзя болеть. Как только вернется Чавдар, решим, кому спускаться в Лозен.
- Кому угодно, только не мне, - болезненно простонал Данчо, опускаясь на траву. Сорвал травинку и начал лениво покусывать ее конец.
- Почему? - усмехнулся Чугун, не глядя на него. "Обиделся, - подумал он, - и наверное, прав". А вслух сказал: - Нельзя сердиться на товарищей из зоны. Они должны знать правду.
- Но ведь я как раз и хотел объяснить им, как все было с Руменом. А мне показалось, что они нарочно не вышли на связь. Могли бы назначить встречу там, где им было бы удобнее.
- Разве ты не согласен с тем, что после провала Румена полиция была начеку и вы могли бы попасть в еще большую беду?
- Могли, но ведь этого не случилось.
- Ну да, пока все живы и здоровы. Никто из наших не арестован.
Данчо облегченно вздохнул. К нему медленно возвращалось самообладание. Он даже упрекнул себя: "Какую глупость чуть было не сделал, сам себе чуть петлю на шею не накинул!" И снова его одолевали сомнения, и он впадал в состояние истерии.
- Товарищ Чугун, - он положил руку на сердце и сам удивился своей подкупающей искренности, - с этой минуты я буду самым послушным исполнителем и бойцом в отряде. Всегда и везде ставьте меня на самые опасные места…
- Никто и не сомневался в твоей преданности и храбрости, - улыбнулся Чугун.
- Что правда, то правда, но я сам лучше других знаю, где ошибаюсь, - все так же горячо продолжал Данчо. - Я часто поступаю с людьми чисто по-военному и, может быть, поэтому не могу с ними сработаться. Признаю, что иногда бываю груб и несдержан, у меня нет такта и терпения, как у Чавдара. Если что-то сделано не так, как решено, я ругаю, настаиваю, даже запугиваю. Понимаю, что это неправильно, но такой уж у меня темперамент. Но когда речь идет о людях, которых знаю лучше, чем себя, верьте мне, очень прошу вас об этом.
- В наших оценках того или иного человека всегда могут возникнуть противоречия, но это не должно стать причиной для серьезных разногласий между нами.
- Да, но мне задали вопрос, откуда военные власти в Лозене узнали о наших предстоящих собраниях с другими партизанскими отрядами, ведь я правильно вас понял?
- Да, именно так.
- В Лозене мы были с Калычем. На встречу пришли Гешо и Райко. Девушка не пришла…
- Но она-то и сообщила, что военное руководство осведомлено, - прервал его Чугун.
- А от кого поступил этот сигнал? Неужели от Кирчо Слановского?
- Даже если и так, что в этом плохого?
- Не мне вам давать советы по конспирации. Вы более чем достаточно опытный в этом отношении человек. Но я убежден, что у военных нет точных сведений, они строят все только на предположениях. Они стараются расставить нам сети. И если у меня предубеждение к Кирчо Слановскому, то только из соображений предосторожности. Я знаю, какой он мягкотелый и трусливый…
- Но он готов перейти к нам с несколькими солдатами.
- Только его нам здесь и не хватало! Кровь Илии Велева еще не обсохла на его руках.
- А вот это мне в тебе не нравится, - слегка насупил брови Чугун. - То, о чем ты говоришь, еще не доказано.
- Да, это так. Но я не верю ни Пени, ни Кутуле, ни Йордану, ни Марину. Они покрывают Слановского и подхалимничают перед ним.
Чугун снисходительно усмехнулся:
- Данчо, ты действительно устал. Не забывай, что нам предстоят решительные стычки с врагом. Порох надо держать сухим…