Прошла минута, две, три, десять. Агент, тяжело дыша, остановился у нее за спиной.
- Ты почему не пишешь?
Она не ответила. Он вызвал полицейского из коридора. Велел ему постоять у двери. Смерил ее холодным, враждебным взглядом и вышел. Через некоторое время агент вернулся, схватил Лиляну за руку и повел ее в камеру.
Какое-то время она неподвижно стояла в темноте сырой камеры. Потом рухнула на пол. Сломленная усталостью, она не почувствовала, как провалилась в мучительную, кошмарную дремоту. Сначала ей казалось, что она стоит в железнодорожном подземном переходе и на нее со страшной скоростью мчится пышущий жаром локомотив, потом - что она находится среди зеленых лугов, изрезанных чистыми ручьями, но как только она пыталась зачерпнуть ладонями воды, ручьи сразу же пересыхали.
Сколько времени прошло в этом мучительном кошмаре, она не имела представления. Голод и жажда привели ее в сознание. Лоб и щеки ее горели. Снова напряглась, стараясь понять, как выйти из этого мучительного и безысходного состояния. В памяти в бешеном беге проносилось прошлое. Но все задерживалось и вертелось в кошмарном, запутанном круге переживаний ближайших дней. Она уже не сомневалась, что ее обманул и выдал Слановский. Он обвел ее вокруг пальца. Так подло прикидывался влюбленным, другом, товарищем, а одновременно строчил доносы. Она припомнила с предельной ясностью даже самые мелкие подробности их разговоров, выражение его лица, взгляд. Каким искренним и сердечным казался он!
Снова допрос. Она слушала. Отрицала. Сбивалась. При перекрестных допросах из нее вырывали отдельные слова.
Костов мучил ее терпеливо и упорно.
Еще немного, и она капитулировала бы. Ей казалось, что любое сопротивление бессмысленно. Кого защищать? Слановского? Но это означало бы насмешку над собой, унижения и страдания ради подлеца!
Нет, она отдавала себя в жертву и страдала сама во имя тех кристально чистых и святых людей, которые погибали в горах в жестоких сражениях.
Напряжение, голод и жажда истощали ее силы. Но она все откладывала развязку. Все еще сопротивлялась из последних сил.
На третий день ей дали немного хлеба. От жажды и соленой воды губы кровоточили. Она с трудом проглатывала кусочки хлеба.
В тот же день двери камеры широко открылись. Полицейский, пришедший за ней, шел рядом и даже помог ей подниматься по ступеням.
Остановились перед дверями кабинета начальника. Белая пелена застилала ей глаза. Все вокруг - пол, двери, окна, половик перед дверьми кабинета - было как будто выкрашено в ослепительный и вызывающий боль белый цвет. Она зажмурилась и прикрыла ладонью глаза. Острая боль резанула глаза, она словно ослепла.
Двери открылись. Она вошла. В полумраке комнаты Лиляна едва различала полного мужчину, сидевшего за столом. Она привыкла видеть перед собой лицо Костова, изрезанное глубокими морщинами, но теперь ее встретил совсем другой человек, с полным равнодушным лицом. Зазвонил телефон. Мужчина протянул свою короткую руку к трубке.
- Да, это я, Ангелов… Хорошо… Пожалуйста…
Лиляна поняла, что находится перед всесильным начальником управления государственной безопасности, который расставлял сети конспираторам и подписывал смертные приговоры коммунистам.
Ангелов положил трубку. Закурил сигарету и только тогда повернулся к ней:
- Подойдите ближе!
Она сделала несколько шагов вперед. Силы покидали ее. Ноги дрожали, колени становились ватными. Лиляна почувствовала, что еще немного - и она упадет.
- Я надеюсь, вы убедились в том, что здесь не место для девушек?
- Да, но я сказала, что ничего не знаю.
Ангелов громко рассмеялся. Она вздрогнула. Что смешного было в ее словах? В его смехе были цинизм, бессердечность, самолюбование человека, уверенного в себе. Но это длилось всего секунд двадцать. Внезапно улыбка исчезла с его мясистого лица. Он насупил брови, встал в полный рост над столом и начал твердым, наставническим голосом говорить:
- О ваших связях и антигосударственной деятельности мне все известно. Но я еще надеюсь, что из вас может получиться хороший и благонадежный гражданин. Закоренелые фанатики вдалбливали вам до сих пор в голову, что мы, люди из службы государственной безопасности, - звери. Я хочу опровергнуть эту клевету. Действительно, мы суровы и беспощадны с теми, кому уже не поможешь, но обманутым и заблудшим мы даем возможность исправиться. Так я поступлю и с вами, освобожу вас сегодня же. Я не передам вас прокурору, но при одном условии…
- Каком? - удивленно спросила она.
- У вас есть одно замечательное качество: вы умеете хранить тайну. Сожалею, что поздно вас узнал. Когда-нибудь вы будете признательны нам за то, что мы дали вам возможность стать на верный путь. Может быть, я ошибаюсь, но все же склонен верить, что вы - жертва временных увлечений, что, побывав в этих стенах, вы сделаете правильные выводы. Не считайте это комплиментом, но и я за свою долголетнюю службу понял, что с такими людьми, как вы, необходимо разговаривать откровенно и сердечно. Вы умная и открытая девушка, и из допроса, который вели мои люди, вы поняли, откуда у нас сведения о вашей антигосударственной деятельности, не так ли?
- Да, - кивнула она головой.
- Должен вам с прискорбием признаться, что у моих людей, допрашивавших вас, нервы не выдержали. Я склонен их оправдывать и одновременно порицать, но вы страдаете, не так ли? От вас я хотел бы получить мелкую и незначительную услугу. Могу ли я рассчитывать на вас?
- Все будет зависеть от того, по силам ли она мне.
- Я учел все обстоятельства, которые оградили бы вас от всяких подозрений. В этом отношении можете рассчитывать на мое честное слово. Опять же повторяю, что хочу быть до конца откровенным с вами. Ваша деятельность подсудна. Я мог бы сохранить служебную тайну только в том случае, если бы вы вообще перестали говорить. Ведь вы понимаете, - многозначительно подмигнул он, - как бы мне следовало действовать в этом случае?
Она смотрела на него ошеломленная и растерянная. Что задумал этот новый инквизитор? В какой капкан он ее толкает с таким знанием дела и мастерством? Ангелов продолжал:
- Мне жаль вашу молодую, в расцвете лет жизнь. У меня была дочь вашего возраста. Она умерла. Сейчас ей было бы столько же, сколько вам… Так вот, вы можете унести свою тайну туда, откуда еще никто не возвращался. Я освобожу вас только под честное слово и не попрошу от вас ни письменных, ни устных заявлений о каком-либо сотрудничестве. Вы меня понимаете?
- Нет, не совсем…
- Извините меня, я слишком разболтался. Я освобожу вас сегодня же вечером. Я не требую от вас согласия на мое предложение сию минуту. Я узнаю о вашем поведении совсем другими путями. От вас же прошу только одного: вы ни с кем и ни при каких обстоятельствах не должны говорить, что именно вам известно о подпоручике Слановском…
- Но как…
- Одну минуту, - прервал он ее. - Если вы резко перемените свое отношение к Слановскому, это его озадачит. Мы очень дорожим им, и вы ни в коем случае не должны позволить, чтобы на него на службе упала хоть маленькая тень подозрения и сомнения. Вы меня понимаете? Прошу вас и впредь оставаться такими же добрыми друзьями, или же в крайнем случае хотя бы еще несколько месяцев делать вид, что это так, хотя это будет неприятно. - Он посмотрел на часы. - Еще час двадцать до отхода поезда. Я прикажу, чтобы вам дали возможность привести себя в порядок, умыться, и сегодня же вечером поезжайте домой. Желаю вам всего самого хорошего, и извините. - Он подал ей свою короткую, пухлую руку. - Внизу вам скажут, где вы можете привести себя в порядок.
Она попятилась от него, не веря своим ушам. Это правда? Или это какая-то новая уловка?
Нет, к ее большому изумлению, Цено Ангелов сдержал слово. Лиляна вышла на улицу. На город уже опустились лиловые теплые летние сумерки. Несколько раз она оглядывалась, ей все казалось, что кто-то следит за ней. Она приближалась к главной улице. Еще издали услышала неразборчивый говор и шум. Обычно в это время городские парни и девушки выходили на прогулку. Она почувствовала, что у нее от слабости кружится голова. Свернула на узенькую улочку, которая шла почти параллельно главной улице. Несколько раз Лиляна останавливалась, чтобы, прислонившись к ограде, отдохнуть, и снова продолжала путь к вокзалу.
Глава седьмая
Еще до того, как отряд направился на юг, к Балканам, Данчо Данев успел оставить короткую и тревожную записку для Цено Ангелова. Только бы нашли ее вовремя! Эта мысль волновала Данева, пока отряд шел на юг. Он не расставался с Чугуном, осторожно озирался, внимательно прислушивался к разговорам и шуткам партизан. Для него все еще оставалось загадкой, с какой целью остался Чавдар. Не намерен ли он спуститься в Лозен и Камено-Поле, чтобы с помощью местных людей попытаться развязать узлы его предательства? Душевное смятение Данева было причиной его болезненной мнительности, которая мешала ему спокойно и трезво оценивать собственное положение.
Порой он с трудом подавлял в себе желание сбежать из отряда и искать спасения у Ангелова. Но когда внутреннее напряжение доходило до предельной границы, до окончательного решения, его сразу же охватывало тупое равнодушие - пусть будет, что будет. Пусть события идут своим чередом к логический развязке.
На третью ночь отряд остановился недалеко от одной из своих баз в тех глухих местах и лесах, где тишина нарушалась только пением птиц и журчанием горных ручьев.