"Неужто, - думаю, - все-таки конец?"
Сколько времени он так на лестнице стоял, автомат на меня наставив, не могу сказать. Может, всего несколько секунд, да такие секунды часов тяжких длиннее.
Напрягся я весь… Вот смерть перед глазами. Смерть в рогатой каске немецкой. Сейчас из автомата огнем пыхнет, и конец… Понимаю это, а самого буравит мысль: "Неужели не выкручусь, неужели не обману?.."
Вдруг фриц опустил автомат и повернулся ко мне боком.
Рванулся я с пола отпущенной пружиной, подхватил автомат и с колена дал очередь. Автомат фрица лязгнул об пол, а сам он вывалился из плащ-палатки и кулем сполз вниз. А плащ-палатка так и осталась висеть на середине лестницы.
Поднялся я на ноги. Чувствую - колени дрожат, руки как ватные, и чердак весь ходуном ходит, словно бьют кругом из минометов.
Прислонился к трубе, дух перевел, стал себя ощупывать. Смотрю, рукав ватника распорот, а крови нет и боли нигде не чувствую. Выходит, даже не ранен.
И тут такая меня радость охватила, какой я до дня Победы больше не испытывал.
- Живой!..
Вот в самые глаза смерть заглянула, и все-таки обманул ее Трофим Дубовой. Правильное принял решение… Стою я, к трубе чердачной прислонясь, и нет человека счастливее меня. Рядом за железнодорожными путями фашисты, кругом бой идет, а я счастлив.
"Истинно, - думаю, - день рождения. Второй раз на свет народился…"
Слышу: сапогами по лестнице затопали и вваливаются на чердак мои товарищи. Увидели лежащего фрица.
- Ты его? - спрашивают.
- Я!
- Ну, туда ему и дорога…
И невдомек им, что здесь со мной приключилось.
- А вы чего отстали? - спрашиваю.
Они даже удивились.
- Никак нет! Мы следом за вами, товарищ сержант, шли. Может, с полминуты в нижней каморке задержались. Снайпер ихний там лежит. Снарядом его стукнуло.
Значит, все мое приключение продолжалось меньше минуты.
Перед уходом с чердака хотел я захватить плащ-палатку убитого фрица. Потянул ее с лестницы - не тут-то было… Зацепилась за что-то. Дернул сильнее - держится. Влез я на лестницу. Смотрю - гвоздь в перекладине торчит, а плащ-палатка за него петлей зацепилась. Понял я, почему фриц на лестнице остановился. Выходит, гвоздь жизнь мне спас.
"Э, - думаю, - подарочек это в день рождения. Возьму-ка его".
Вытащил я гвоздь саперными ножницами и положил в карман гимнастерки.
И порешили мы с ребятами этим гвоздем гроб Гитлеру заколотить. Ну, ты знаешь, Гитлер не стал нас дожидаться. Сам себя похоронил и гроба не оставил. И тогда в День Победы постановил я этим немецким гвоздем, который спас жизнь мне - русскому солдату, забить дверь в кабинет Гитлеру, в знак того, что закрыли мы - русские солдаты - навсегда дорогу войне…
Расспросил знающего человека, нашел этот самый кабинет. Дверь там была, как полагается, дубовая, тяжелая. Только стал я искать, куда бы вернее гвоздь свой запатронить, идет патруль. Ясное дело, забрали меня в комендатуру.
Комендант сначала очень сурово разговаривал. Кричал, посадить грозил, несмотря на такой день… Но, когда я ему все чистосердечно рассказал и гвоздь показал, смягчился.
Подумал и так мне говорит:
- Правильная мысль, сержант, забить дверь войне. Только дверь-то не та. Теперь война не за этой дверью будет прятаться. Но может наступить час, когда пригодится твой гвоздь. Для другой двери… Ты храни его… У многих солдат, прошедших войну, найдутся такие гвозди. Когда в нужный момент все сразу забьют эти гвозди, не пройдет война… Вот так… А командиру доложи, что задержали тебя по недоразумению.
Понял я слова коменданта. И когда при демобилизации наш полковник подарил мне портсигар, зачеканил я гвоздь в портсигар и с тех пор ношу с собой.
Ношу его и думаю: дверь-то, за которой сидит война, далеко, а гвозди у меня - Трофима Дубового - и у других… Но ведь, если понадобится, доберемся до любой двери и заколотим намертво. Не так ли, инженер?..
Трофим Семенович оглянулся на внимательно слушавшего Вадима и замолчал.
По сторонам дороги, превратившейся в асфальтовое шоссе, мелькали каменные заборы и темные силуэты цистерн. В окошко бил острый запах нефти и моря. Начинался Баку - столица нефтяного края.
- Обязательно, - задумчиво сказал Вадим, глядя поверх головы мастера на широкий амфитеатр огней ночного города. - Обязательно заколотим.
Анатолий Конгро
КЛЮЧ ШИФРА
Очерк
Над потолком землянки дымилась, наметала заструги вьюга. Внутри было сыро, холодно, изморозь покрывала стены.
Человек сидел, глубоко задумавшись. На самодельном столе, оплывшая, потрескивала свеча. Свет ее блестел синей нитью на вороненом стволе автомата. Человек вскинул голову, прислушался. За дверью звонко заскрипел снег. Пламя свечи метнулось. В дверь протиснулся парень. Брови, ресницы, чуб мороз выбелил пушистым инеем. Парень кинул руку к ушанке:
- Задержали двоих! Говорят, что местные жители. Ввести?
Начальник кивнул. За дверью парень вдруг перешел на немецкий:
- Шнель! Шнель! - и втолкнул старика.
Тот остановился у двери. Угрюмо мял в руках шапку.
Человек за столом спросил по-русски:
- Кто? Откуда? Где были?
Крестьянин на минуту замялся. Он не знал, кто перед ним: немцы, полицаи или партизаны… Похоже, что карательный отряд. И автомат вон висит немецкий. Ответил:
- К вашим ездили, в Плоскошь, к Морозову-полицаю.
- К нашим? - переспросил командир. - А может быть, мы не "ваши".
Старика обожгло догадкой: "На пушку берет!" Командир листал записную книжку.
- Вы понимаете, что по законам военного времени вас полагается расстрелять?
"И расстреляют, - подумал дед, - и правильно, если наши. И запишут на том, еще чистом листке, что Назар Сергеевич Рубинов расстрелян как предатель. И если прочтут когда-нибудь тот листок, то помянут Назара крепким словом. Сейчас вот выведут… А если это каратели? Они это любят, на провокацию: сознаюсь в чем или нет… А если наши?.."
Секунды текли томительно. Тишина. Только сыро потрескивала свеча и блеск ее синел нитью на стволе немецкого автомата…
Это начало эпизода, выхваченного из прошлого. Как частица обгоревшего письма, неизвестно кем и где оброненного.
Однажды, подбирая материалы о героях военных лет, я попал в архивы Музея истории Ленинграда. Они расположены в Петропавловской крепости, внутри бастиона.
Архив… Само слово, казалось, пахло пылью и скукой. А вышло наоборот. Здесь я провел часы, полные напряженного, острого, захватывающего интереса. Одно дело - романы, рассказы, повести, по которым мое поколение знакомилось с войной. И совсем другое - письма, фотографии, документы.
Я так увлекся, что перестал слышать время - перезвон часов Петропавловского собора. За решетчатыми амбразурами бастиона густел ленинградский вечер, и сотрудники архива уже давно меня поджидали, чтобы закончить рабочий день. И тут я наткнулся на папку с надписью: "Командир 3-й партизанской бригады Александр Викторович Герман". Сам командир бригады погиб в 1943 году, подняв бригаду в атаку. Остались дневники, письма. Это были страстные письма патриота. Гнев, боль и ненависть громко говорили с пожелтевших страниц.
А потом я нашел его записную книжку. Вначале я листал ее торопливо: странные значки и сухие, в одну строку, деловые записки, названия городов и сел Ленинградской, Псковской, Калининской областей - все это было непонятно и не могло заинтересовать сразу. Но вот замелькали какие-то адреса, фамилии, пароли, ответы, координаты партизанских баз (тайников)… "Так это же партизанские явки военных лет! - осенило меня. - Это ли не ключ к приключенческому названию: "Агентурная разведка в тылу врага!" И я взялся за перо, чтобы рассказать о людях, которые боролись и умирали за наше с тобой счастье, чтобы поведать о тех, кто живет и сейчас и в своем сердце бережно хранит воспоминания о событиях и людях минувшей войны. И получился очерк, в котором подлинные события и ни одного вымышленного героя..
* * *
Поезд, погромыхивая колесами, мчался в ночь. Световыми пятнами проносились мимо окон заиндевелые станции. По жухлой осенней траве скользила светлая череда оконных квадратов. Поезд шел в ночь.
Что ждет впереди? У меня адреса и пароли военных лет. И все… Только не покидало ощущение, что еду я к своим, близким, если, конечно, найду. Снежная крупа шершаво терлась о стекла… Посапывал и мерно дышал уютный вагонный мирок. Я тоже угрелся и задремал. Подошел проводник: "Бологое!" - и тронул меня за плечо.
В тамбуре под дверью намело снежок полумесяцем. Чуть знобило от холода и нетерпеливого, напряженного ожидания. Это чувство прочно поселилось в душе, пока продолжался мой кольцевой маршрут.