19
Поднявшись чуть свет, лейтенант взял палку и, опираясь на нее, медленно пошел вдоль поляны: ждать некогда, надо учиться ходить. Нога болела, но двигаться было можно. Проковыляв по кустарнику к речке, Головеня увидел деда (вчера так и не удалось поговорить с ним). Старик сидел на камне и задумчиво смотрел в воду. "Видно, давно проснулся, а может, и совсем не спал", - подумал Головеня.
- Здравия желаю, папаша. Не спится?
- Какой тем сон…
Лейтенант присел рядом. Заговорили о том, о сем, но вскоре свели к главному, к тому, что вот уже второй год волновало людей - к войне.
- Как же так, - рассуждал дед, - немец в дом, а мы из дому?.. Неужели у него, проклятого, силов больше? Нет, сынок, этого быть не может. Оно и раньше войны бывали, много всяких врагов супротив России шло, но чтобы так далеко забираться - ни-ни! А этот прет, как скаженный! И никакого ему удержу нэма!.. Ох, непонятно что-то…
- Да, Матвей Митрич, во многом вы правы, - начал лейтенант. - Но дело тут не только в силах. Сил у нас стало больше. Но и враг не тот. А главное, что он напал по-разбойничьи, внезапно. Вот и приходится пока отступать. На войне всякое бывает; сперва отступаем, а придет время - наступать будем. Кутузов тоже отступал…
- Э-э, постой, постой, - перебил дед. - Кутузов - особь статья! Кутузов Михайло Ларионыч Москву сдал - это верно. Но как сдал? А вот так: увидел, значит, не удержать ее, спичку чирк - пылай, родимая! Лавки, лабазы хлебные - все в огонь! А ну, паршивый Наполеонушка, грызи, коли хочешь, камни! Шиш тебе, а не пирог русский!.. Вон как было. А мы?!.. Мы бежим, как оглашенные, и все бросаем. Какие хлеба в степи, а кому от них польза? Как есть Гитлеру. Да разве, скажи пожалуйста, ничего придумать нельзя было? Можно, да вот не додумали. Все на кого-то надеялись, ждали: кто-то там, наверху, за всех подумает… Истинный бог! Взять, к примеру, окот. То приказу не было, а то приказ пришел, а мы все гурты собрать не можем. Наконец, сгуртовали, выгнали за околицу, а немец - вот он, как пес голодный, у крыльца!.. Да отчего ж, спрашивается, заранее не угнать? Все, скажу тебе, можно было: и скот, и хлеб туда, в Сибирь, спровадить. Сибирь, она, матушка, вон какая - конца краю не видно! И эти самые, как их… елеваторы, тоже есть…
- Есть, отец, есть. Все это правильно, но… внезапность.
- Незапность, незапность! - серчал дед. - Только и осталось на нее все беды валить! Бить его, фашиста, надо, чтобы подняться не мог! Вот тогда и не будем на своей земле прятаться… Незапность!.. Враг, он всегда такой. Думаешь, Деникин, когда Краснодар брал, так во все трубы трубил - готовьтесь, я иду. Как бы не так. Волком по лесам да буеракам рыскал, гадюкой по ночам полз…
Лейтенант не стал спорить. Подсел ближе к старику:
- Я, Матвей Митрич, насчет хлеба хотел спросить, можно его достать?
Дед все еще сердито пыхал дымком из трубки:
- Хлеба?.. А за какие такие заслуги нас хлебом кормить?
Головеня не обиделся на укор, ответил спокойно, твердо:
- Будем перевал держать.
Митрич глянул на лейтенанта, словно не узнавая его, схватил за руку.
- Голубчик ты мой! Да тут, я тебе скажу, один солдат целую роту сдержать может! Только патроны ему давай. Тут такие места скоро пойдут, что ни в сторону тебе, ни вбок свернуть: одна тропа, как веревочка.
- Где же эти места?
- И вовсе недалеко. Ежели, скажем, на конях - совсем близко. Орлиные скалы называются. А насчет хлеба, так это вполне можно. Тут, у подножия гор, хутора богатые. Фашист туда не пойдет, а нам чего проще. Там и родня проживает.
- Родня?
- Ну, как тебе сказать, моей старухи сестра. Старуха-то годков пять как умерла, царство ей небесное. А сестра здравствует, за родню почитает. Да ты не сомневайся, будет хлеб!
- Спасибо, Митрич.
- Не за что. Вот когда сходим, да принесем…
- За совет спасибо.
…Вышли до восхода солнца, по холодку. Впереди, опираясь на палку, ковылял Головеня. Но Донцов и Пруидзе вскоре уговорили его воспользоваться носилками. Они радовались, что командир выздоравливает, и теперь еще больше оберегали его.
Тропа извивалась, плутала среди скал. Наконец поползла вверх, в каменный хаос, закружилась, откладывая кольца на скате. Местами над ней нависали огромные серые глыбы, которые, казалось, только того и ждали, чтобы обрушиться на людей. Заметив такую глыбу, бойцы приостанавливались - не накроет ли всех сразу? - и, растянувшись в цепочку, торопливо проскакивали под ней. А после хохотали: глыба и не думала падать. Пруидзе тоже смеялся, но его смешила неопытность солдат - попав в спасительные горы, они по-детски боялись их. Наталка впервые оказалась в горах и с волнением рассматривала открывавшиеся перед нею суровые пейзажи. При виде их казалось, что в мире нет ни городов, ни сел, ни даже морей и океанов, - есть только небо да эти, похожие одна на другую, серые, как пепел, скалы.
Она так и не успела, а вернее, не решилась сказать лейтенанту о Зубове. Сам же Зубов избегал девушки, делая вид, будто никогда не видел ее.
Донцов и Пруидзе больше молчали. Но порой затевали какой-нибудь острый разговор, настойчиво отстаивая каждый свое мнение, ни за что не уступая друг другу. Споры их обрывались так же неожиданно, как и возникали. Но стоило одному сказать слово, как опять начиналось то же самое: коса и камень, лед и пламень.
Чаще начинал Вано. Он подсаживался к Донцову где-нибудь на привале и, заглядывая ему в глаза, спрашивал:
- Степ, а Степ, когда же война кончится?
Донцов смотрел куда-то вдаль, будто не замечая его.
- Оглох, что ли? - толкал его в бок Пруидзе.
- Да отстань ты. Липнешь, как лишай!
Донцов и сам не один раз задавал себе этот вопрос, но ответить на него не мог. Да и кто мог ответить? Пока войне не видно конца, она унесла уже тысячи жизней, спалила, разрушила города и села и может еще много разрушить, погубить…
- Нет, а все-таки, - не отставал Вано. - Когда она кончится?
- Вот заладила сорока… Не знаю!
- А что ты вообще знаешь?
- Знаю, например, что ты - осел.
- Какой бедный знания! - сочувственно качал головою Пруидзе. - Но что поделаешь, откуда их взять барану?
- Хватит! - сердился Донцов.
- Вот и я говорю - хватит, - соглашался Вано. - Ну ее к черту, войну! Лучше послушай, как Лейла пишет, - он вынимал из кармана старое, бог весть когда полученное письмо и читал вслух:
"Как ласточки весной устремляются на север, так и моя любовь тянется к тебе на фронт. Ни злые ветры, ни высокие горы, ни сама война - ничто на свете не станет преградой на ее пути! Я люблю тебя в тысячу раз больше, чем тогда…"
- Нет, ты послушай, - в тысячу раз!
Вано переворачивал все в рыжих пятнах, побывавшее в воде письмо и с еще большим пафосом продолжал:
"Только смелых и сильных боится враг! Только отважные встречают его грудью. Будь же горным орлом, Вано! Не бойся взлетов, за которыми могут быть падения. Кто не поднимался, тот не падал… И пусть твоя клятва Родине будет так же крепка и нерушима, как наша любовь!"
Донцов слушал, а память рисовала ему родную Дибровку под Белгородом. Перед глазами вставала речка Нежеголь и зеленые заливные луга. Там, в лучах солнца, впервые увидел он Галю. Белокурая, в белом платье, стояла она среди ромашек и сама казалась ромашкой. "Любит - не любит", - мысленно повторял Степан и страшно боялся представить, что на последний лепесток падет слово "не любит".
Они встречались по воскресеньям. Галя выходила из огорода на луг и ждала его там, стоя на тропке. Степан еще издали замечал ее, поспешал. Но едва приближался, как Галя исчезала, будто была волшебницей. Путаясь в высокой траве, Степан долго искал ее. Наконец находил - тихую, сосредоточенную, с книгой в руках. Усаживался рядом и смотрел молча, не отводя глаз. Взять за руку или дотронуться до ее плеча Степан не смел. Только попробуй - поднимется и убежит.
Галя обычно читала вслух. Читала долго, выразительно, и ее голос звучал, как музыка. А устав, передавала книгу и непременно требовала, чтобы он продолжал. Степан не выговаривал деепричастий, глотал слова, на лице у него выступал пот, но Галя будто ничего не замечала. Знала, что он мало учился, и делала все, чтобы полюбил книгу, занялся самообразованием.
Да, она много сделала для него!
До сих пор в ушах Степана звучат эти давние чтения. Про Макара Чудру и старуху Изергиль, про Челкаша и Данко читали они тогда. И очарованные волшебной книгой, совершенно не замечали, что там, на лугу, у речки, родилась и окрепла их первая любовь.
Жива ли Галя? Там, в Белгороде, за Белгородом до самого Нового Оскола - немцы.
- Нет, ты послушай, - толкнул друга Пруидзе.
Донцов вздрогнул:
- Что?.. Ах, да… Читай, читай.
"Кончится война, и ты вернешься домой… Бей их, проклятых фашистов, убивших твоего брата и моего отца! Бей их, принесших нам столько горя!"
Пруидзе бережно складывал письмо, задумывался.
Не мог не думать о войне и лейтенант. На его глазах немцы заняли почти всю Украину, Кубань, потопили в крови Белоруссию. Дальше, на севере, сковали в огненном кольце Ленинград. И вот сейчас, в эти дни, идут к Волге, на Кавказ…
Обливаясь потом, люди поднимались все выше в горы, жадно пили из попадавшихся на пути источников. Пили и не напивались: снежная вода, лишенная соляных примесей, не утоляла жажду. На привалах падали, как подрубленные, а отдохнув, вытягивались в цепочку и снова шли.
Тропа завела в рощу. Таких деревьев с большими пышными кронами многие никогда еще не видели.
- Чинары, - сказал Пруидзе.