Шагая впереди, Пруидзе рассматривал знакомые места. Не один раз проходил по этой тропе, и вот она снова ведет его в родной город. Теперь уже ничто не остановит… Дойдут и раненого донесут!
- Придем в Сухуми - гостями будете! Шашлык будет. Вино будет. Ух, циви мацони!.. - словно декламировал он.
- Из Сухуми, значит? - ухватился за слово солдат.
- Именно. А ты?
- Я, браток, из Одессы, - солдат тяжко вздохнул. - Гитлер теперь в моей сторонке. Второй год письма не имею.
- А как звать-то тебя? - стараясь рассеять печаль солдата, спросил Донцов.
- Петрусь. Петря… Мать все, как ласковее, хотела.
- А фамилия?
- Вот фамилия у меня не украинская: Зубов моя фамилия… Да вы просто Петром, Петькой зовите. Чего уж там.
17
"Где она, куда девалась? - рассуждал Митрич. - Разве в Стрелецкую к тетке ушла? Так туда не пройти, там немцы. А может, и в живых нет? Не может быть! Прячется где-нибудь, а то и в горы подалась".
Разворошив копну сена, старик достал винтовку, щелкнул затвором - все в порядке. Жалко, патронов нет. Да ничего: была бы кобылка, кнут найдется! Осмотрелся, пошел по росистой траве к одиноко стоявшей на юру старой хате. Лунная ночь не нравилась ему, да что поделаешь - ждать некогда.
Тихо, как тень, потянулся к окну, стукнул пальцем в стекло.
- Открой, Дарья.
- Митрич? - донесся голос изнутри.
- Открывай, не бойся.
Дарья приходилась Митричу дальней родственницей. Ее сын, Егорка, вот уже второе лето был подпаском у деда. Здесь, в этой невзрачной на вид мазанке, часто гостила Наталка, Может, и теперь здесь?
Пропустив Митрича в хату и увидев в его руках винтовку, Дарья удивилась:
- Шо вы надумалы!
- А ничего… собак много развелось - мирному человеку не пройти, - хмуро ответил дед.
Женщина догадалась: опять, как в гражданскую, партизанить собрался. Хотела расспросить подробнее, да разве он скажет? Знает она Митрича.
- Внучка, часом, у тебя не была?
- С той недели не видела. Может, дома?..
- Не поминай, Дарьюшка. Нема у нас дома. Спалили… Все как есть дотла.
- Боже праведный! - всплеснула руками женщина. - А Наталка?.. Куда ж вона девалась?
- Думал, ты знаешь.
- Господи, моего сынка тоже нэма! - встревожилась Дарья. - Как ушел вчера, так и пропал. Думала, где ж ему быть, как не у вас, А выходит… Что ж теперь делать? - и она всхлипнула.
- Ну, хватит, хватит, - урезонил дед. - Раз и его нэма, значит вместе и подались.
- Да куда ж они?.. Кругом немцы.
- Куда, куда. Ты что, маленькая? Теперь всем одна дорога! В горы - вот куда!
Митрич поднялся со скамьи, собираясь идти, но Дарья схватила его за рукав.
- А мне как же? Хоть бы посоветовали…
- Потому и зашел, - старик дотронулся до ее плеча. - Баба ты, Дарьюшка, в летах, к тому же хворая. Лучше, коли дома будешь: фашисты тебя вряд ли тронут. А нам тут свой человек вот как нужен, - дед провел ребром ладони по горлу. - Поняла?
Дарья закивала головой.
- Ну, прощай. При случае подам весточку.
- Прощайте, Митрич.
Через час старик был уже за речкой, на колхозной бахче, где под лунным светом тут и там лоснились кавуны, пахли медом перезревшие дыни. В прошлом году в эти дни колхозные машины одна за другой уходили отсюда в город. Бахча приносила немалый доход. А теперь гибнет добро…
Третье лето сторожил колхозную бахчу старый друг Митрича Игнат Закруткин. Когда-то служили в одной казачьей сотне. На германской войне вместе были. Разом парубковали и поженились в один год. В последнюю зиму часто сходились по вечерам, ворошили старинку, про новую жизнь гутарили. Летом хуже: у Митрича скот, у Игната - бахча. Некогда. Но теперь нельзя не повидаться с Игнатом. Посоветоваться, обсудить что и как. Отвести душу. А может, и внучка у него скрывается?
Близ шалаша старик остановился, не веря глазам своим: на земле, разбросав руки в стороны, лежал Игнат. "Что с тобою, друже? Кто тебя?.. За что?!" - склонился Митрич.
Не отозвался, не встал Игнат.
Сняв шапку, будто окаменел старый пастух, И в степи тишина - ни ветерка, ни звука. Только луна, выглядывая из-за туч, порой выхватывала из темноты белое лицо Игната.
Постояв, Митрич разыскал в шалаше лопату, выкопал могилу и, обернув тело Игната казачьей буркой, с которой он при жизни не расставался, предал его родимой земле.
18
Огибая поляну, вилась речка - неглубокая, узкая. Урча и спотыкаясь о камни, торопливо убегала она в чащу. Таких речек в горах Кавказа многое множество. Зародившись где-то у вечных льдов, стекают они вниз, сливаются с себе подобными, падают с отвесных скал, прорываются сквозь леса и ущелья, образуя Кубань, Терек и другие большие горные реки.
- Лучшего места и желать не надо, - сказал Головеня, оглядывая поляну.
Вано и Степан тотчас стали раздеваться: как можно упустить случай, не выкупаться!
Войдя в воду, Степан передернул плечами: брр, холодно! Поежился, попрыгал и, скрестив руки на груди, застыл, стоя на камне, словно статуя.
- Э-э, Аполлон! Листика не хватает! - подтрунил Вано.
Статуя, как и положено ей, не шевельнулась.
Тогда Вано, взяв камень, подкрался и бросил его в воду рядом с Донцовым. Обданный брызгами, тот гаркнул на весь лес и, потеряв равновесие, повалился в воду. Холодные струи обожгли тело, закололи, словно иголками. Хватаясь за кусты и чертыхаясь, Степан вылез из речки. Помахав руками, сел на траву, подставив спину солнцу, и, казалось, забыл обо всем на свете. Но стоило Вано нагнуться, чтобы потрогать воду, как Донцов вскочил и столкнул его в речку.
- Ми-и-р! - завопил Вано. - Ми-и-и-р!
- Мир так мир, - согласился Степан. - Мы люди гуманные. Но противнику, если он даже в плен сдастся, диктуем свою волю… Пляши!
Пруидзе поворчал, отнекиваясь, потом, отбросив белье в сторону, затоптался на коротких волосатых ногах. Донцов захлопал в ладоши:
- Пошел! Пошел!
Вано вдруг скривился, как от боли, обхватил колено руками: что-то случилось с ногой, не идет она в пляс. И так и этак повернет, деревянная и только. Хлопнув себя ладонью по лбу - эврика! - кувыркнулся, встал на руки и такое начал выделывать, что любой циркач позавидовал бы.
Головеня от души хохотал. Да и как не расхохочешься! Дядьки, обросшие бородами, казались в этот миг бесшабашными мальчишками, у которых одна-единственная забота - чем-нибудь позабавиться.
Зубов тоже ухмылялся. Купаться он не стал, ополоснул лицо, протер глаза пальцами: хватит, а то вороны за сыр примут.
Лучи солнца перебегали по листьям дубов, зависали среди ветвей светлыми клиньями. Головеня залюбовался сказочным лесным уголком. В шуме листьев, в плеске воды было что-то родное, близкое. Закрыл глаза - и опять окунулся в детство.
Вот он с мальчишками скачет на конях в ночное. Подняв над головой палки, словно казачьи сабли, несутся во весь опор, перегоняя друг друга. "Ур-р-а-а!" - неистово кричат юные конники и на скаку ловко сшибают чертополохи.
Он, Сережка-бульбешка, как его прозвали товарищи, уже тогда мечтал стать военным. Потом школа, артиллерийское училище. Звание младшего лейтенанта. И вот она, настоящая война! Не чертополохи летят на землю, падают сраженные горячим металлом люди. Горят селения и города. Рушатся в огне заводы и фабрики. Кровью окрашиваются реки…
Он еще долго смотрит на зарево заката, на лес, который, темнея, становится все более мрачным; а на душе тоскливо, холодно.
- Петыка! - нарушил тишину голос Вано. - Иди, кацо, ягоды собирай!
Поужинать ежевикой, или, вернее, попить кипятку с ягодами, - единственное, что можно было придумать в их положении. Донцов уже вернулся с пригоршней крупных темно-синих ягод, угостил командира и опять шмыгнул в кусты.
Зубов поворочался на траве, встал:
- Не Петыка, а Петька!
- Нычево, сто раз путал - научимся, Петыка!
- Опять - Петыка… Дразнишься, что ли?
Вано блеснул глазами:
- Ты мне зубы не заговаривай! Какой мой дело, как тебя мама назвал! Чай хочешь - неси ягоды!
Зубов не ответил, молча побрел через речку, ступая с камня на камень.
- Мешок-то оставь! Целы будут твои шмутки!
Солдат будто не расслышал.
Подвесив на перекладину котелок, Вано достал из кармана "катюшу" и высек огонь. Мелкие сучья вспыхнули, костер разгорелся, и пламя стало лизать черную, закопченную посудину. Спасаясь от комаров, Головеня подсел ближе к огню. Вано, подбросив дров, тоже ушел за ягодами.
Неожиданно из чащи донесся лай собаки. Лейтенант прислушался. "На тропе", - подумал он. И увидел бегущего Донцова.
- Слышали? - остановился Степан.
- Беженцы, наверное.
- Эсэсовцы тоже с собаками ходят.
- Не пойдут они, на ночь глядя. Впрочем, идите навстречу и если что…
- Понятно, товарищ лейтенант.
Донцов не успел уйти, как появился Пруидзе, доложил, что на тропе совсем близко люди. Лейтенант поднялся, кривясь от боли.
- Много?
- Двое.
- Беженцы. Кто же еще.
Вскоре из-за кустов показался низкорослый парень, за ним мальчик-подросток и собака. Выйдя на поляну, они остановились. Донцов шагнул навстречу и вдруг воскликнул полным радости голосом:
- Сергей Иванович! Вано! Да вы гляньте!..
Опираясь на палку, Головеня заковылял к беженцам. На полпути остановился:
- Наташа!..
Девушка кинулась к нему, протягивая руки.
Как не похожа была она на ту, прежнюю, что увидел впервые на хуторе! Вместо платья - лыжные штаны, на плечах - куртка.