11
Однажды, придя поздно вечером из театра, Виктор обнаружил на своем столике письмо и с сильно забившимся сердцем, точно увидел самого близкого друга, разорвал конверт, стал нетерпеливо читать написанные знакомым почерком строки.
Любимец полка, воздушный озорник Родя Полубояров писал:
"Здорово, Витька. Как тебе не стыдно, сундук несчастный. Куда ты залетел - ни слуху о тебе, ни духу? Как живешь, как проходит твой отпуск? Видать, как ни хорошо в армии, а дома веселее. Кстати, тебе повезло - отпусков больше не дают… Не забыл ли ты своих друзей - ястребков? Или тебя там сладкими пирогами закормили? Или, чего доброго, женился?
У нас все по-старому: полеты, полеты и полеты. Что-то начальство стало гонять здорово. И "старик" наш так растолстел - уже в кабину самолета не влезает, а ведь был когда-то первейший истребитель, - на Халхин-Голе самураям пить давал.
Сообщаю печальную новость: Сема Грушевский разбился. Не вышел из штопора, и выпрыгнуть не смог - прижало. Не летали после этого два дня.
На днях видели над собой непрошенного гостя. Летел на высоте четырех тысяч. Ребята просились погонять - не разрешили. Был слух: будто нечаянно перелетел. А в общем, пока ничего особенного. Набирайся побольше сил, отдыхай и возвращайся скорее. Мы тут часто вспоминаем о тебе. На Новый год подняли за тебя чарку. Привет от Ельки - скучает".
Виктор несколько раз прочитал письмо. Армейская жизнь предстала перед ним: строгий, размеренный порядок в полку, резкий холодок утра над взлетными площадками, шмелиный гул моторов, первые лучи солнца, отсвечивающие тусклым серебром на смоченных росой плоскостях самолетов, свободные полеты у границы, за которой в утреннем тумане тонут острые башенные шпили незнакомых городов - чужая, загадочная земля. При виде ее на душе Виктора всегда почему-то становилось беспокойно.
Может быть, в такое солнечное утро и погиб Сема Грушевский? Виктор вспомнил пухлощекое лицо Семы, его пристрастие к азартным играм и ко всему, в чем таился риск его пространные, полные юмора рассказы о родной Киевщине; об украинских яснооких девчатах и звездных ночах над Днепром, и терпкая жалость коснулась его сердца.
Вспомнились и другие товарищи - веселые и насмешливые, их колючие, как иглы шиповника, шутки, "старик", командир полка - герой Халхин-Гола, то добрый и делающий поблажки, то крутой и требовательный, не дающий спуску за самую ничтожную оплошность…
Вспомнилась Елька, тоненькая и хрупкая литовка - дочь местного часовщика, лицом похожая на тех мадонн, какие печально и кротко глядят из-под деревянных навесов на перекрестках польских дорог.
"Скоро я их всех увижу, - подумал Виктор, - и потечет моя жизнь по-старому".
На другой день он ходил по городу с чувством человека, прощающегося с родными местами. Ему было грустно при мысли, что уезжает он на неопределенный срок. Прекращение отпусков его сильно тревожило. События на Западе вновь начали волновать, и в письме Роди он уловил какую-то недоговоренность.
Сейчас ему были особенно дороги и эти знакомые с детства улицы, по которым он бегал еще школьником, и засыпанный снегом городской сад, с длинными обмерзшими скамьями, обнаженными серыми статуями, бездействующими фонтанами и елкой, которую все еще не уносили из сада, и она стояла в тяжелом снежном одеянии, как в лесу, и расцвеченные ярко размалеванными афишами входы в кино, и прозрачные, по-зимнему неуютные скверы с бегающими на коньках мальчишками.
Проходя мимо аэроклуба, Виктор замедлил шаги. За время отпуска ему не раз хотелось зайти в это массивное трехэтажное здание с лепными масками в простенках между огромных прозрачных окон. Но, уходя в отпуск, он дал зарок забыть все, что имело отношение к авиации.
Ему казалось, что серьезному летчику не всегда следует без нужды расходовать свои силы, по-ребячьи хвастать удалью. Однако спустя уже несколько дней после приезда он понял, что не может не думать о своей профессии. Он старался не следить за изредка появляющимися над городом самолетами и все же ловил себя на ни с чем не сравнимом ощущении воздушной глубины и какой-то необъяснимой ревности.
Он делал равнодушный вид при встречах с незнакомыми летчиками, разговаривал с ними с напускным безразличием, старался обходить здание аэроклуба, а ноги сами несли его к нему.
Привычка летать каждый день давала о себе знать, особенно под конец отпуска, и сегодня он решил подавить раздражающее томление последним усилием воли.
"Не предлагать же свои услуги иду я… Просто загляну, что они тут делают", - подумал он и поднялся на второй этаж.
Со времени отъезда Виктора в школу здесь мало что изменилось. Только как будто светлее и наряднее стал центральный зал. На стендах стояли новые модели самолетов, в огромных витринах алели стрелы новых авиационных рекордов - полеты в Арктику и через Северный полюс в Америку, беспосадочный рейс Расковой, Гризодубовой и Осипенко. Из тяжелых рам глядели портреты Чкалова, Байдукова, Юмашева, Громова и других героев, снискавших мировую известность.
Сюда, в этот клуб, впервые пришел несколько лет назад Виктор Волгин, здесь с боязливым благоговением всматривался он в модели самолетов, вместе с другими учениками знакомился с устройством "У-2" и "УТ-1", "уточки", как любовно называли этот самолет преподаватели и ученики аэроклуба. Отсюда же он поехал на аэродром для первого полета.
С волнением ходил Виктор по залам и кабинетам, заглянул в аудиторию. Да, не многое изменилось здесь, даже запах остался тот же - запах казеинового клея, которым склеивались нервюры учебного планера.
Виктор засмотрелся на диаграмму полетов, надеясь найти среди фамилий учеников знакомые, но ни одной не находил.
"Все разлетелись - кто куда", - подумал он с грустью и, услышав за спиной шаги и сипловатый бубнящий голос, обернулся. Через зал в сопровождении нескольких учеников, одетых в теплые комбинезоны и меховые сапоги, вразвалку шел старший инструктор Федор Кузьмич Коробочкин. Виктор сразу узнал его и невольно заулыбался. Ведь это Федор Кузьмич первый поднял его, онемевшего от новизны ощущений, в воздух.
Глаза Коробочкина, чем-то озабоченные и полные скучного раздражения, вдруг остановились на одетой в щегольскую авиационную форму фигуре Виктора. Рыжеватые сердитые брови удивленно потянулись вверх.
- Витька! Волгарь! - крикнул он и, протянув руки, замер на месте.
Продолжая улыбаться, Виктор подошел к бывшему своему учителю. Они обнялись, с силой тряся друг друга за плечи.
- Давно ждали тебя, Волгин, давно. Как же это ты, а? Слыхал я, в отпуск приехал и носу не кажешь - проведать стариков. Нехорошо, нехорошо, - осыпал Виктора упреками Коробочкин. - Загордел, зазнался… Стал классным истребителем, так теперь и не хочешь знать старых наставников.
Виктор смущенно оправдывался:
- Каждый день собирался зайти, Кузьмич. Да все некогда. Сам знаешь, попал к родичам…
- Знаю, знаю. Не хотел, и все тут… - Коробочкин с чуть приметной ласковой завистью оглядел подтянутую фигуру Виктора. - Вижу, брат, стал человеком. Вот, зеленцы, глядите, - кивнул он трем молодым, стоявшим неподалеку парням, невидимому рабочим, учившимся летному деду без отрыва от производства. - Такой же, как вы, был утюг, а теперь, вишь, лейтенант. Небось, эскадрильей командуешь?
- Только звеном, - поправил Виктор, краснея.
- Все равно. Будешь и полком командовать. Хотя о соколе судят по полету, - хлопнул Коробочкин Виктора по плечу. - У нас ты летал неплохо, а вот как там - не знаю.
- Говорят, и сейчас не худо, - сдержанно ответил Виктор. - Как ты тут, Кузьмич?
- Я, брат, старею. Видишь, потолстел, одряхлел. Боюсь, скоро летать не дадут…
В голосе Коробочкина послышалась горечь.
- Присох я здесь, в аэроклубе, до гробовой доски.
- Куда это вы собрались? - спросил Виктор, притворно равнодушным взглядом окидывая почтительно вытянувшихся пареньков.
- На аэродром. Нынче у нас два летных часа.
- Возьми меня с собой, Кузьмич, - неожиданно для себя попросил Виктор.
- Тебя? Это зачем же? Никак, полетать хочешь? - Федор Кузьмич замахал рукой: - Ну, брат, нет. Ты - гость у нас…
- Я не летать… Просто погляжу, - чуть слышно сказал Виктор, чувствуя неприятное смущение под взглядами учеников аэроклуба.
- Знаю, знаю… На самолет полезешь… Будешь выкаблучивать, а я отвечай за тебя…
- Ей-богу, не буду. Возьми, Кузьмич.
Коробочкин колебался: ему самому было интересно посмотреть, как летает его ученик.
- Знаешь что… Сходим к начальнику. Чтоб вернее было.
Начальник аэроклуба после долгих уговоров разрешил Виктору полет.
Виктор, с трудом сдерживая радость, переоделся в летный костюм.
- Аэродром наши хлопцы расчистили, как стеклышко, - рассказывал Федор Кузьмич. - Погодка чудесная. Погляжу, погляжу, чего ты достиг. Только извини: по-старому, на "уточке".
- Ладно. Я непрочь и на "уточке", - как бы нехотя согласился Виктор.
Через полчаса они были на аэродроме.
Яркий солнечный день, спокойное голубое небо с легкими белыми перышками прозрачных облаков на предельной выси уже вызывали в Викторе чувство, сходное с чувством опытного пловца, когда тот видит лазурную морскую даль.
"Сейчас я им покажу", - подумал Виктор и усмехнулся. Знакомый зуд уже разливался по его телу.
Серебристый "УТ-1", похожий на светлокрылую бабочку, стоял наготове у края взлетной, гладкой, как асфальт, площадки. Рядом, распластав куцые крылья, неуклюжим жуком темнел старенький, весь в масляных пятнах, рыжевато-коричневый "У-2", или попросту "примус", как в шутку называли его летчики.
Бензозаправщики кончили возиться у самолетов.
- На сколько можно? - спросил Виктор у Коробочкина.