В повести Г. Ф. Шолохов-Синявский описывает те дни, когда на Дону вспыхнули зарницы революции. Февраль 1917 г. Задавленные нуждой, бесправные батраки, обнищавшие казаки имеете с рабочим классом поднимаются на борьбу за правду, за новую светлую жизнь. Автор показывает нарастание революционного порыва среди рабочих, железнодорожников, всю сложность борьбы в хуторах и станицах, расслоение казачества, сословную рознь.
Содержание:
Прощай, отрочество 1
Сладкая неволя 3
Бунт 5
Тень Д'Артаньяна 6
Осень 7
В поисках дороги 10
Наставница 12
Буревестник зовет! 13
Новая ступень 15
Зимней ночью 16
"Тройка гнедых" 18
Шумят ручьи 20
Льдины сталкиваются 22
Поединок 23
Запах подснежника 25
Сашина доля 27
Новые надежды 30
Ивановские светляки 31
Первое дежурство 34
Леночка 38
Гвоздик 39
Расплата 43
Примечания 44
Шолохов-Синявский Г. Ф
Горький мед
Вы вновь со мной, туманные виденья,
Мне в юности мелькнувшие давно.
И. Гёте. "Фауст"
Имя Георгия Филипповича Шолохова-Синявского хорошо известно очень многим читателям. Его роман "Далекие огни", "Суровая путина", "Волгины", "Беспокойный возраст" не однажды выходили массовыми тиражами в Ростове и московских издательствах. Г. Шолоховым-Синявским по праву гордится донская писательская организация, как одним из ее основоположников.
Я близко знал этого своеобычного мастера, художника вдумчивого и талантливого. Помню, лет тридцать тому назад, в Новочеркасске, принес я ему - тогда майору, работнику военной газеты - свои первые рассказы.
Георгий Филиппович пригласил меня к - себе в гости, развеял веселой непринужденностью вполне естественное в таком случае смущение и только после этого повел очень важную беседу о писательском труде, его тонкостях.
Позже, когда узнал я Георгия Филипповича еще ближе, меня подкупили и поразили в нем молодость души, вечная увлеченность каким-то новым человеком, новой темой, книгой. С ним часами можно было говорить об искусстве, литературе, каждый раз открывая что-то ценное для себя.
У Г. Ф. Шолохова-Синявского хватало времени и сил провести занятие с литкружковцами-железнодорожниками из газеты "Звезда", написать рецензию, съездить в милую сердцу Синявку под Таганрогом и привезти оттуда журналу "Дон" очерк.
Поразительным было трудолюбие этого мастера! По моим наблюдениям, у Георгия Филипповича не было "пустых дней", дней, в которые бы он не написал хотя бы страницы. Ни физическое недомогание, ни житейские треволнения не в силах были отвлечь от письменного стола до аскетизма самоотверженного труженика.
И такого же святого отношения к литературе он требовал от меньших собратьев по перу. Буквально свирепел, становился злым, колючим, если видел, что кто-то из молодых небрежен в работе, самонадеян, безответствен.
И вот ведь что удивительно: виновники гнева легко прощали ему подобные вспышки, прекрасно понимая их чистые истоки, а мастер, побушевав, говорил уже виновато: "Кажется, я слишком…"
А каким строгим становился Георгий Филиппович, если издательство поручало ему отредактировать рукопись. Строгим до официальности. Никаких скидок на приятельство, личную благорасположенность. Он добивался от автора предельного и наилучшего самовыражения, а позже, удовлетворенно потирая руки, безбоязненно похваливал: "Ароматная повесть получилась".
За что любили и любят читатели Г. Ф. Шолохова-Синявского? Прежде всего за правдивость. Георгий Филиппович Шолохов-Синявский великолепно знал то, о чем писал.
Вводит ли он нас в среду рыбаков, железнодорожников, студентов, армейцев или инженеров - мы ясно видим мир, отрытый нам писателем, близок ему, известен во всех подробностях. Он любил людей труда, свой народ, все книги его партийны в самом высоком смысле этого слова.
Г. Ф. Шолохов-Синявский мастер сюжетного построения, умелый беллетрист, тонкий лирик и психолог, прекрасно чувствующий слово.
Читатель легко отличает поверхностного повествователя, конъюнктурщика и ремесленника от подлинного писателя. Никакими фальшивыми ухищрениями его не проведешь.
Г. Ф. Шолохову-Синявскому свойственны были и неудовлетворенность сделанным, и долгие поиски, мучительные раздумья, и радость вдохновения, и счастье находок.
Потому-то лучшие его книги навсегда вошли в советскую литературу.
А как любил Шолохов-Синявский донскую природу: красную мальву у окна крестьянской избы, майский разлив степных тюльпанов… Вы почувствуете его любовь к природе и в книге, которую держите в руках. Очень реалистичной, мудрой, исповедальной.
Последними словами писателя перед смертью были слова, оказанные сыну: "Я видел сейчас степную прозу…"
В завещании своем Георгий Филиппович просил, чтобы похоронили его на окраине станицы Синявской, на бугорке, на виду у приволья. И люди, чтящие мастера, часто приходят к этой могиле в степи отдать дань уважения великому труженику, так много сделавшему для них.
Борис Изюмский
Прощай, отрочество
После отъезда нашей семьи из Адабашева какая-то часть моей души все еще оставалась там. Такова, вероятно, сила ранних детских впечатлений. Не мог я забыть ни Африкана Денисовича Коршунова, ни Кирика Шуршу, ни Сергея Валентиновича Куприянова, ни красавицу и песенницу Жилину, ни дружков своих Дёмку и Ёську.
Особенно часто вспоминался мне старый адабашевский сад. Почему? Что в нем было особенного? После я видел другие сады, пообширнее и покрасивее. Но не с ними были связаны мои первые представления об окружающем мире, первые ощущения, которые остаются в памяти каждого человека на всю жизнь.
Одна и та же картина до сих пор живо рисуется мне. Знойный майский полдень. Над садом дрожит голубовато-серебристая мгла, как будто где-то недалеко горит огромный костер, но вместо дыма по земле стелются ароматно-пряные испарения.
Я иду по расчищенной отцом аллее сада босой и напеваю звонким голосом беззаботную песенку.
Под ногами, на теплой тропинке, колышутся разорванные тени. Они шаловливо взбегают по ногам на грудь мне, скользят по рубашке, мелькают в глазах и, кажется, тоже пахнут хмельно и сладко медом и старыми пчелиными сотами.
В дикой затравевшей чаще ясеней и лип на опушке сада стонут горлинки, свистят иволги, поскрипывают голубые сизоворонки, однообразно пророчут кому-то неопрятные удоды: "Худо тут! Худо тут!" С другого конца сада с ними спорит беззаботная кукушка, отсчитывая людям столько лет жизни, сколько им захочется…
И вдруг мир в саду нарушается. "Худо" вот оно, тут, нагрянуло. По-разбойничьи налетают на отцовскую пасеку нарядно расцвеченные щурки и с посвистыванием, похожим на турлюканье предосенних сверчков, молниеносно чертят воздух, ловят на лету пчел…
Щурки - бич пчеловодов. Они настигают обремененных нектаром пчел и пожирают их тысячами - нет для них более сладкой добычи. Я уже знаю: это - вредная птица и изо всех сил хлопаю в ладоши, кричу пронзительным голосом. Отец выбегает из балагана с двустволкой, Стреляет по щуркам бекасинной, мелкой, как пшено, дробью и громко ругается. Эхо выстрелов дробно раскатывается по саду. Очарование майского дня меркнет.
Произведя несколько опустошительных налетов и сытно подкормившись пчелами, щурки улетают.
- Эка вредная творения, - путая на орловский лад окончания слов, собирая в траве выброшенные из стволов пустые гильзы, сердито бормочет отец. - И птица красивая, и стрелять ее жалко, да вот пчелушку губит…
Однажды выстрел его по щуркам был столь удачным, что угодил прямо в гущу стаи. Ярко оперенные птицы посыпались наземь, как перезрелые плоды с дерева.
Я стал разглядывать мертвых пчелиных разбойников.
Щурок - птица довольно крупная и очень нарядная: спинка - бархатисто-темная, грудка - янтарно-желтая, брюшко - зеленовато-голубое. Щурок, лежавший у меня на ладонях, был еще теплый, глаза скрывались за желтоватыми веками, лапки поджаты и скрючены, головка безжизненно свешивалась с руки. В длинном и остром, как чуть согнутое шило, клюве зажата пчела - щурок не успел проглотить ее.
Переворачивая крылатого хищника, я испытывал странное чувство и не мог понять, кого я больше жалел - щурка или пчелу. И так не раз бывало потом в жизни, когда требовалось решить: всегда ли заслуживает жалости тот, кто ее вызывает?
Такие мысли часто посещали меня, может быть, потому, что жили мы бок о бок с людьми, для которых добро и справедливость измерялись своей особой мерой, в зависимости от того, прибавят ли они что-либо к их благополучию или убавят.