Легкое, осторожное прикосновение к плечу вывело Костю из задумчивости. Рядом остановился статный майор, глядевший дружелюбно, по - товарищески, словно давно уже они были близки. Но память не изменяла Калине: они виделись впервые.
- Капитан Калина? - спросил майор, хотя было ясно, что и сам он уверен в этом, и посему, вероятно не ожидая ответа, тихо добавил: - Еле разыскал… Я из Управления контрразведки фронта. Моя фамилия Тамбулиди. Зовут Анзор. Едемте со мной - вас ждут. Машина за углом.
Костя заколебался, вспомнив госпитальный режим, но белозубый майор весело развеял его сомнения:
- Не волнуйтесь, Тамара Сергеевна разрешила везти вас. Без обеда тоже не останетесь. Это я беру на себя. Шашлык по - карски не гарантирую, но "второй фронт" имеется.
- Убедительно! - согласился Костя. - Уговорили…
…В приемной генерала Анзор произнес только одно слово, которое прозвучало здесь как пароль:
- Хартлинг!
Но на капитана Калину оно произвело неожиданное действие. Он весь напрягся, лицо его застыло в настороженном ожидании, рука крепче сжала палку.
Дежурный лейтенант не мешкая деловито снял трубку с телефона без цифрового кода и тоже коротко доложил:
- Товарищ генерал - майор, Хартлинг здесь. - Положил трубку и, показав на высокие массивные двери, пригласил капитана Калину: - Заходите! - И к Анзору: - А вам, товарищ майор, приказано ждать у себя.
Калина поставил под вешалку палку и вошел, ступая четко, по - военному.
- Товарищ генерал - майор, - начал было рапортовать, как и положено по уставу, - капитан Калина…
- Дорогой Костя, наконец‑то я тебя вижу! - взволнованно прервал его пожилой человек, стремительно поднявшийся ему навстречу из‑за стола.
Был он подвижен и легок не по годам и не по сложению. Время давно старательно выбелило его виски, пронизало седыми прядями когда‑то черные волосы, избороздило широкий лоб и лицо резкими морщинами от мыслей и постоянного напряжения. Несмотря на его высокое звание, ничего показного не было в нем - ни поднятого подбородка, ни командного голоса, нит надменного взгляда. Капитан Калина был удивлен совершенно ненаигранным, по - домашнему близким и сердечным обращением, которое прозвучало в этом кабинете совершенно неестественно и даже недопустимо: "Дорогой Костя…" А генерал с придирчивым вниманием разглядывал его, нисколько не скрывая своего волнения, разглядывал со всех сторон, как давно отсутствовавшего сына, он даже не удержался и потрогал его бывалую в переделках гимнастерку.
- Старая - выцвела.
- Выстиранная, - бесцветным, непослушным голосом уточнил Калина.
Генерал замер на миг, внимательно взглянул ему в глаза, потом направился к столу и поднял телефонную трубку. Набрал номер и заговорил, с дружелюбным укором поглядывая на капитана:
- Нонна?.. Да, это я… Ты знаешь, кто сейчас у меня? Представь - Костя, сын Хартлинга!.. Да он, точно он… Что? К нам в гости? Нет, пока что исключается… Он и меня, генерала Роговцева, не соизволил узнать, где же ему узнать генеральскую жену? Я уж и не знаю, как к нему обращаться, не иначе как "товарищ капитан". Костя, как мы его привыкли называть, ныне такое обращение гордо игнорирует… Какой из себя? Орел, настоящий орел! Только худющий и немного пощипанный… Но ты бы его узнала - вылитый отец… Ну как я могу его к нам приглашать, если он даже меня не желает узнавать? Что же мне, разводить салонные церемонии, знакомя вас? Да и вообще, разве насупленный капитан пара такому вот удалому генералу?..
Смутное воспоминание детских лет вдруг всплыло из глубин памяти. Когда‑то, давным - давно, это полное лицо было худощавым, седые волосы буйно поблескивали шелковой чернотой. Кажется, это он легко взбегал с малышом Костиком на плечах без передышки на пятый этаж, в их московскую квартиру. Не он ли когда-то принес Костику незабываемую радость - первый в его жизни футбольный мяч, а вместе с ним - первое мальчишеское горе? Они начали азартно футболить в квартире, пока не зазвенело стекло в окне, а мяч не вылетел на шумную улицу. Пока мчались с пятого этажа вниз, прекрасного, замечательного, лучшего во всем мире мяча и след простыл…
- Ого! Кажется, узнал наконец‑то, - сказал в трубку генерал Роговцев. - Нонна, кончаем разговор, а то наш любимый Костя снова, будто нерушимая скала, закаменеет… - И к Косте: - Узнал?
- Узнал, товарищ генерал - майор! - заулыбался Константин.
- Ты садись, - предложил Роговцев, - Вот не знаю, когда ты в последний раз видел отца?
Калина пристроился к краю стола. Заметил две папки - одну с обычным названием "Личное дело" и надписью от руки "Калины Константина Васильевича", другую с криптонимом "Историк".
- В тридцать шестом году, - ответил.
- Да, именно тогда мы с ним отбыли в Испанию. А последний раз я видел его в сороковом году, интернированного французами в Алжире как подданного "третьего рейха".
Калина понял, что Роговцев дает ему возможность прийти в себя, обвыкнуть и даже своим мимолетным воспоминанием подтвердил, что так оно и было, ибо из Алжира коммунист, боец тельмановского батальона Хартлинг не вернулся.
- А как мать?
- Не знаю. Поехала летом сорок первого года на Винничину к сестре в деревню отдохнуть. Там сейчас немцы…
- Невесело… А сам как? Ранение беспокоит?
- Да я уже совершенно здоров!
- Ну, еще не совсем, лицо вон бледное… Палку свою, наверное, в приемной оставил?
- Бледный, потому что мало бываю на воздухе. На палку опираюсь, так как мало двигаюсь. А выстругал ее для развлечения. Все бока в госпитале отлежал.
Калина понимал, что попал к Роговцеву не случайно, как не случайно на столе оказались две папки - его "личная" й. другая, пока что таинственная, с мало о чем говорящим криптонимом "Историк". Хотя, если подумать… Ведь он, Калина, закончил исторический факультет Московского университета и в последний мирный год, цветущей весной, защитил кандидатскую диссертацию.
Роговцев положил свою тяжелую ладонь на папку с криптонимом и сказал:
- Возникла ситуация - до зарезу нужен наш человек, чтобы и молод был, и в истории разбирался, ну и на немца был похож. Работа в таких случаях - сам знаешь… Наконец кладут мне на стол личное дело. "Вот, говорят, лучшего не найти!" Это значит, тебя, Костя, так высоко аттестуют… А я еще и не знаю, о ком речь идет. Раскрываю дело, гляжу на фото и восклицаю: "Так это же он!" А ребята перепугались, что их труд насмарку пошел: раз, мол, генерал узнал, значит… "Кто же он?" - спрашивают дрожащими голосочками. Я им и втолковываю: "Сын коминтерновца Хартлинга, моего боевого товарища!" Ну, на лицах ребят - прямо Первомай…
- В самом деле похож? - тоже удивился Калина.
- Ясное дело, не две капли воды, но сходство есть. У вас одинаковый североевропейский тип лица. На улице можно спутать. А впрочем, сам взгляни, что в этой папке, - и генерал подвинул ее к Калине. - Даже военные звания у вас совпадают, - пошутил Роговцев, - он - немецкий гауптман, ты - советский капитан.
Прежде всего - фото. Верно, не две капли, но если надменно вскинуть подбородок и напустить на лицо спеси, в сумерках не различишь. "В сумерках, а разглядывать будут днем…" Специальность - историк, воспитанник Берлинского университета. Фамилия Шеер.
А генерал, глядя на сына, думал про отца, про того Хартлинга, рабочего - металлиста из Гамбурга, который в первый же год гражданской войны с оружием в руках стал на защиту пролетарской революции в России, а после войны женился на чернобровой, ясноглазой девушке Василине. Отцовская судьба была переменчива, и сыну дали фамилию матери - Калина. Костику не исполнилось еще и года, когда родители выехали в Германию как "беженцы из большевистского плена", а фактически - на партийную работу. Он был верным сыном рабочего класса Германии, надежным и испытанным функционером самого Тэдди, несгибаемого Эрнста Тельмана. Тэдди и послал в 1930 году Хартлинга снова в Страну Советов, на партийную учебу. Вернуться в Германию не пришлось - к власти пришли фашисты. Первый фронт борьбы с коричневой чумой пролег по опаленной солнцем земле Испании, и немецкий коммунист Хартлинг грудью защищал Республику в передовых окопах.
Однажды на мадридской улице, когда Республику душили враги, когда последние батальоны, отстреливаясь, уходили на восток, возле Роговцева остановилась машина. За рулем сидел Хартлинг. "Брат, - сказал он, - за мной гонятся… Возьми пакет, в нем документы о преступлениях немецких фашистов… Передай руководству Коминтерна… И еще - Костя! Не оставь его, будь ему отцом, если что… Прощай, брат!" И машина рванулась по пылающей улице. А в Москве до сих пор Хартлинга - отца ждет орден Красного Знамени.
И сейчас генерал ощутил, как трудно ему быть с сыном побратима, возможно уже погибшего, с сыном, которого он сам отправляет в тыл врага на смертельно опасное дело. Не почудится ли ему голос, пусть даже в тревожном сне, голос, что будет рвать ему сердце: "Я просил тебя, брат, сберечь сына, а ты не сберег…"
- Костя, сколько тебе исполнилось лет, когда ты возвратился в Советский Союз?
- Двенадцать.
- Двенадцать лет ты жил среди немцев, говорил на их языке…
- Да, мне больше пришлось изучать русский.
- В сороковом году ты находился как научный работник в Германии. Хорошо знаешь Берлин?
- Думаю, неплохо. Все‑таки год стажировался в непоседливом студенческом окружении. - И, минуту поколебавшись, Калина отважился спросить: - Неужели Берлин?
- Э, нет, Костя, наоборот - из Берлина…
- Понимаю, - задумчиво проговорил Калина, - но сумею ли? Я ведь военный ровно столько, сколько длится война…