Тетка лезет в шкафчик за второй бутылкой, а мы выкатываемся на лестницу. Воронок хохочет:
- Ну, братцы, у меня теперь блат на Тишинском рынке. С главным спекулянтом запросто разговариваю.
- Нашел чем хвастаться, - укоряет Андрейка, - водку зачем-то стал пить.
- Так за победу же, - оправдывается Сашка, - самый патриотический тост.
- Нашел патриота! - ворчит Андрейка.
- Он же твоим родственником скоро станет. Счастье само тебе в руки валит, - неожиданно зло говорит Сашка и дергает меня за рукав: - Слушай, Лешка, давай дойдем до "Колизея". Девушка ждет, неудобно все же. А ты, Андрюша, занеси музыку к коменданту, а? - просительно говорит Воронок.
- Ладно уж. - Андрейка взваливает аккордеон на плечи и сворачивает в сторону.
- Что за девушка? - небрежно спрашиваю я.
- Ты ее вроде знаешь, - улыбается Сашка.
Он покачивается от выпитой водки, мурлычет какую-то песенку и у каждого прохожего спрашивает, как пройти на Чистые Пруды.
Интересно наблюдать за пьяным. Был человек как человек, но вот влил в себя ядовитую жидкость и сразу изменился. Глаза стали мутные, походка валкая. Вот он уже и целоваться лезет прямо на улице и всем сообщает, что я его названый брат, что за Лешку Сазонова он любому голову оторвет. Но почему-то приятно слышать эти хвастливые слова. И смущают меня только сердитые взгляды женщин с авоськами. Интересно, за кого они принимают нас с Сашкой?
А у "Колизея" стояла... Рая Любимова. Она то и дело поглядывала на свои часики, а когда увидела Сашку - сразу надула губы. Меня она даже и не заметила.
- Сорок минут жду, - сказала Рая капризно.
- Ответственный концерт, - сказал Сашка, - для членов правительства.
Врал он здорово. Самое удивительное, что все ему верили.
- Мой брат, - представил Сашка меня.
- Брат? - Глава у Раи стали круглыми.
Названый, - уточнил Воронок, - но я любому оторву…
Я наступил Сашке на ботинок.
- Вас понял, - сказал Сашка. - Итак, что мы пред... предпримем?
Рая, конечно, не могла не чувствовать, что от Сашки разит, как из винной бочки. И все-таки она не уходила. Чем он околдовал ее? Я находился в дурацком положении "третьего лишнего" и сказал независимо:
- А у меня билет в "Аврору".
- Вот как? - удивился Сашка.
Он полез в карман и достал пирожное, завернутое в бумажную салфетку.
- Это, Раечка, вам. Песочное уважаете?
- Откуда такая прелесть?
- Из Кремля, - доверительно сказал Сашка, - был небольшой банкетик.
Такой неслыханной лжи я не мог перенести.
- Врет он, - сказал я сурово, - мы у тетки Андрейки Калугина были. Там он и слямзил это пирожное.
- Врет, да интересно! - обрезала меня Рая. - А ты вот и соврать как следует не умеешь.
- Не умею, - горестно признался я.
Вот и пойми этих девчонок. Когда с ними по-хорошему - они тебя с грязью смешивают. А наврешь с три короба - слушают, разинув рот. Удивительные существа!
- Что значит слямзил? - запоздало обиделся Сашка. - Не слямзил, а экспо... экспро-при-и-ро-вал.
Язык у него сегодня не справлялся с мудреными словами.
- Так я пойду в "Аврору", - мрачно сказал я.
- Э, нет. - Сашка погрозил пальцем. - Мы с Раечкой тебя не отпустим. Правда, Раечка?
Рая посмотрела на меня уничтожающим взглядом. Ведь я был свидетелем того, что она сорок минут ждала Воронка у кинотеатра. Сорок минут!
- Конечно! - ледяным тоном произнесла она. - Может, он даже и стишок для нас составит.
- Составит? - поразился Сашка. - Стишки, Раечка, не составляются, а со-чи-ня-ют-ся. Причем по вдохновению. Правильно, брат мой?
- Правильно. Ну, я пошел...
Я ни разу не оглянулся. Потом услышал за спиной топот, и на мое плечо легла Сашки на рука.
- А ты - гордый малый, - переведя дыхание, с уважением сказал он.
"Гордый малый" молчал, закусив губу, чтоб не разреветься. Теперь Сашка уже не покачивался. Глаза у него стали грустные.
- Любишь ты ее, что ли? А я вот такими пустяками не могу сейчас заниматься. Время, брат мой, не то.
- Зачем же свидание назначаешь?
- А так просто - из озорства. Хочешь - с завтрашнего дня и разговаривать с ней не буду?
- Слабо!
- На слабо дураков ловят. Нужна мне твоя Раечка, как черепахе зонтик. Или как слону тросточка. Фу-ты, ну-ты - ножки гнуты... Воображала.
- Поосторожнее на поворотах, - угрожающе сказал я.
- У меня третий разряд по боксу, - предупредил Сашка.
- Когда же это ты успел?
- А еще в школе. В далеком довоенном детстве.
- Что же ты Косого не нокаутировал, когда он твою музыку поволок?
- Вес-то у меня наилегчайший. Понимать надо. Тебя вот я могу нокаутировать.
И опять не понять было, врет он или говорит правду.
- У нас в училище тоже есть секция бокса. Чемпион страны ведет ее. Он где-то под Москвой служит. Старшина по званию. Приезжает к нам на мотоцикле.
- Запишусь, - зевнув, сказал Сашка, - пора мне второй разряд получать.
- А боксеры не пьют и не курят. Это у них первая заповедь.
- Не буду. - Сашка поглядел на меня лукавыми глазами и рассмеялся. - Не веришь ты мне, чертяка? Вот пройдешь испытательный срок - всему будешь верить.
Что, что, а тумана умел он напустить. В самом деле, почему с ним так считаются в училище? Вот и в токарную группу перевели, и на концерты во время работы отпускают. И даже девчонки в него влюбляются с первого взгляда. Счастливчик этот Сашка Воронков.
Вечером "счастливчик" долго ворочался на своей койке, тяжело вздыхал и что-то нашептывал сам себе.
- Богу, что ли, молишься? - грубовато спросил я.
- А как думаешь - есть он?
- Вот еще выдумал! Хочешь, лезь ко мне. Теплее спать будет.
Он протопал босиком через комнату, юркнул ко мне под одеяло и горячо зашептал:
- Маху дал я со своим переходом к вам. Куда меня вначале посылали, моя слесарная-то, тоже спецзаказ получила. Гранаты будут делать. Хоть обратно просись.
- Андрейка тебя быстро обучит. Еще успеют осточертеть снарядные донышки.
- Мне не осточертеют. У меня такая злость в душе, такая злость...
- Не у тебя одного...
- Эх, не могу я тебе всего рассказать...
- Не можешь - молчи. Попросим завтра Бороду, чтобы поставил тебя на черновую проточку. Начнешь вести счет своим снарядам.
- А ты ведешь?
- Веду, Сашка. Может, и Гитлеру мой подарочек достанется. Эх, разорвать бы Адольфа на тысячу кусков! Жизнь отдал бы за это.
- Вас понял, - задумчиво сказал Сашка, - спи, брат мой… Вроде я не ошибся в тебе. Видать, отец правильно тебя воспитывал...
Глава четвертая
ЭТО ОШИБКА
Моего отца арестовали глубокой ночью. В тридцать седьмом. Мне было тогда десять лет. Спросонок я долго не мог понять, чего хотят от папы незнакомые люди...
Отец мой - большой партийный работник. В партии он с шестнадцати лет. В гражданской войне участвовал. Потом ездил по стройкам, был парторгом. Потом раскулачивал богатых сибирских мужиков, получил в плечо пулю из обреза. Потом снова строил город в тайге, пока его не выбрали секретарем горкома партии.
В доме у нас всегда бывало полным-полно народа. То ночевали друзья по гражданской, то вдруг нагрянут знакомые отца из продотряда. А то, бывало, заполняли квартиру грубоватые строители, переезжавшие на новую работу. Все гости обращались с отцом запросто. Он был для них Семеныч, иначе его и не называли. Я очень любил слушать их рассказы...
- А помнишь, Семеныч, как ты вредителей задержал?
- А помнишь, как мы с тобой косматого повстречали? Царь Топтыгиных был, да и только. Здоровущий!
"А помнишь", "а помнишь", "а помнишь"... Как я завидовал всем этим людям, как гордился отцом! А он улыбался застенчиво, подкладывал друзьям пельменей и чаще молчал.
Он вообще был неразговорчив, мой отец, и эта черта не очень мне нравилась. Почему бы, в самом деле, не рассказать мне подробно о боях во время гражданской, о том, как он видел Ленина в Москве на съезде комсомола, где был делегатом от сибиряков? Так нет - из него каждое слово клещами приходилось вытягивать. "Было дело", - скажет и засмеется.
Мы с ним жили вдвоем: мама умерла от туберкулеза, когда мне было всего четыре года.
... - Сынка, - шепотом зовет отец.
Я придвигаюсь к нему поближе. Он улыбается мне одними глазами и говорит:
- Запомни, сын: я ни в чем не виноват. Это ошибка. Понял меня? Это ошибка.
Я молча киваю. Отец смотрит на меня так ласково, как не смотрел никогда.
- Очень ты, Лешенька, на маму похож. Вылитая мама. Она красивая была... Утром пойдешь к тете Марусе. Поживёшь у нее, пока я не вернусь. Ну, зачем же плакать? Ведь ты мужчина. Вспомни-ка Чапаева...
Что я, маленький, что ли? Не надо меня утешать, не надо напоминать про Чапаева. Я глотаю слезы, давлюсь ими. Зажимаю рот ладонью, но рыдания сотрясают мои плечи.
Глаза у отца становятся грустные-грустные.
- Ты уже большой мальчик, Лешенька. В десять лет я был учеником стеклодува и никогда не плакал. А ведь ты мой сын. Не позорь меня...
И я постепенно замолкаю. Мне кажется, что ночь длится бесконечно долго. Да и в самом деле - в окно уже заглядывает рассвет...
Отец подходит ко мне и торопливо целует несколько раз в щеку. Никогда раньше он меня не целовал.