Лев Софронов - На войне я не был в сорок первом стр 3.

... Величаво звучит мелодия похоронного марша. Кто это лежит в гробу, такой молодой и красивый? Это хоронят красно­армейца Сазонова. Он пал смертью храбрых в жестоком бою с немецко-фашистскими захватчиками. Над гробом друга това­рищи клянутся отомстить за него. Я слышу залпы, которые раздаются в мою честь. Гроб с моим телом бережно опускают в могилу.

Прощально звучат гудки заводов... Но откуда на фронте заводы? Что-то не то...

- Воздушная тревога! - кричит мастер. - Живо все в бом­боубежище. Марш, марш, не задерживайтесь!

Грохочут на ступеньках ботинки с подковками. Жизнь про­должается.

Суровая жизнь, наполненная тревожными сводками Совинформбюро, работой для фронта, дающей мальчишеским сердцам огромную радость. А сколько счастья видишь на лицах, когда по радио сообщают о подвигах красноармейцев на фронте!

Есть в этой жизни, кроме больших радостей и горестей - маленькие радости и горести. Маленькие горести - когда ломаются резцы и сверла, когда Борода скучным голосом отчитывает нас за это, несправедливо обвиняя в нерадивости и в сотне других незаслуженных грехов. Среди маленьких радостей не последнее место занимают чехарда и футбол. С каким гиканьем и свистом выбегаем мы из ворот цеха на волю!

- Стадо телят, - бормочет недовольный Борода.

Мигом намечаем ворота, создаем две команды. Я, конечно, буду нападающим. Хватит, два раза стоял в воротах и оба раза мне расквасили нос ни за что ни про что. Не нравится против­никам, что я так цепко беру мячи, вот и попадают вместо мяча мне по физиономии.

- Сазонов будет центром, - говорит Андрейка Калугин. Толковый в нашей команде капитан, ничего не скажешь.

Понимает, что на моем лице уже вполне достаточно знаков спортивной доблести.

По свистку судьи я первый бью по мячу. Держись, вратарь противников!

Глава вторая
ТЫ БУДЕШЬ МОИМ БРАТОМ

Гол я все-таки забил, но после этого удара у меня оторва­лась подметка. Ботинок стал зубастым, словно пасть овчарки. Я обмотал его проволокой. Сашка Воронок наблюдал за моей работой неодобрительно:

- Разве это ремонт? Пойдем в общежитие - у коменданта есть "лапа". В момент починю.

Сашка пыхтел над ботинком минут тридцать. Потом про­тянул его мне.

- Правда, как новенький? Палец из-за тебя, чертяки, раз­бил. Как я теперь играть буду? Мне пальцы - во как нужны.

Играл он так, что заслушаешься.

Сашкин аккордеон был самой ценной вещью в нашей ком­нате. Однажды его едва не утащили. Сашка догнал вора в кори­доре. Хорошо, что в завязавшейся свалке аккордеон не постра­дал. Сашка чуть не откусил жулику ухо. Силы у них были неравные. Сашка щупленький, а тот парень - верзила, каких поискать.

- Косой из пятнадцатого дома, - сообщил нам Сашка.

Этот Косой на прошлой неделе украл два микрометра из училища. Он продавал их на Тишинском рынке. Сашка своими глазами видел.

- Ты за них ответишь, - сказал ему Воронок.

- Не пойманный - не вор. Скажи спасибо, что музыку твою не увел, - засмеялся Косой и надвинул на глаза Воронку фуражку.

Теперь Сашка хранил аккордеон у коменданта.

Мы подружились с Воронком недавно. Он появился в нашей седьмой комнате неделю назад. Ввалился со своим огромным аккордеоном и, оглядев нас по очереди, ехидно сказал:

- Привет героям тыла!

- Ишь ты, фронтовик какой нашелся, - сказал Андрей­ка, - весь в пороховом дыму!

- Месяц не умывался, - многозначительно сказал Воронок.

Можно было подумать, что он был занят весь этот месяц чем-то необыкновенным.

Когда он заиграл на своем аккордеоне, мы простили ему его ехидство. Он играл "Священную войну" так, что у нас мурашки по спине бегали. К нам сбежались ребята со всего этажа. Получилось что-то вроде концерта. После этого вечера Сашка Воронков стал в училище знаменитостью. С ним многие хотели подружиться, но он если и осчастливливал кого, то только тем, что разрешал угощать себя папиросами.

А мне он однажды прямо сказал:

- Рожа у тебя, Лешка, довольно безобидная. Давай дру­жить.

- Давай, - охотно согласился я.

Хорошо, конечно, когда друг твой обладает пудовыми ку­лаками и может защитить тебя повсюду. О таком друге я давно мечтал. Но где его найдешь, такого друга? Вместе с Во­ронком мы все же вдвое сильнее. Одного обидят - заступится другой.

- Давай ты будешь моим названым братом, - сказал Сашка.

Он достал безопасную бритву и потянулся за моей рукой.

- Зачем это? - удивился я и спрятал руки за спину. Кто его знает, может, он сумасшедший, этот Воронок? Сашка чиркнул бритвой себя по левой руке. Выступила кровь.

- Обменяемся кровью, - важно сказал он.- Без этого я не смогу доверять тебе свои тайны.

Узнать его тайны было заманчиво. Я вздохнул и протянул руку. Нет, все-таки я не Муций Сцевола. Тот сжег на огне всю руку и даже не поморщился. Такого испытания огнем я бы не выдержал. Я от маленького пореза запрыгал по комнате и застонал.

- Однако ты слабак, - произнес Сашка.

Пожалуй, он расхотел становиться моим названым братом. Тогда я замолчал и протянул ему руку. Воронок взял на ранку моей крови, а мою руку помазал своей.

- Вот так, брат мой, - сказал он серьезно.

- Какие же тайны? - сразу спросил я.

- Не будь наивным ребенком. Ты еще должен пройти испытательный срок.

Он приложил палец к губам и прислушался. По коридору топали чьи-то ботинки. В комнату вошел Андрейка Калугин и подозрительно уставился на нас.

- Ты чего? - спросил я как ни в чем не бывало.

- Какие-то вы странные, - сказал Андрейка.

- Думаем, как отомстить Косому, - соврал Воронок.

- Трепачи. Он вас обоих скрутит, - сказал Андрейка и, сладко зевнув, начал раздеваться.

- Всю ночь вкалывал, - шепотом сказал я Сашке. - Прямо двужильный какой-то.

- На твоем станке патрон не в порядке. Бьет. Учти, - ска­зал мне Андрейка и завалился на боковую.

- Учту, - сказал я.

Это не станок, а горе горькое. Всегда в нем что-нибудь не в порядке. Другого такого "драндулета", наверное, во всей Мо­скве не найти. В мирное время его вообще полагалось бы в металлолом отправить.

- Переходи-ка в слесарную группу, - посоветовал мне Сашка, - всегда вместе будем.

- У меня же спецзаказ, - обиделся я. - А у вас все но­вички. Еле-еле напильниками шаркают. А мы для фронта работаем.

- Тогда я в токари перейду, - решил Воронок, - я тоже хочу для фронта работать.

- Вряд ли переведут, - сказал Андрейка, - наша группа старая. Возиться с тобой некому.

- Меня переведут, - со значением сказал Воронок, - сего­дня же пойду к замполиту Чернышу.

И что бы вы думали? На другой день Сашка появился в на­шей группе. Девчонки сразу зашушукались: "Воронков. Во­ронков..."

Он уже успел очаровать их на субботнем концерте. Я заме­тил, что даже Рая Любимова выключила мотор и, сделав вид, что ей позарез необходимо заточить резец, прошла мимо Сашки царственной походкой, обдав его голубым пламенем своих не­обыкновенных глаз.

Сашка довольно хмыкнул и проводил Раю заинтересован­ным взглядом. Руки у меня сами сжались в кулаки. Не будь он мне названым братом, я на всю жизнь возненавидел бы Сашку с этой минуты. Не люблю пошляков. А в том, как смо­трел он ей вслед, было что-то нехорошее.

... Борода сказал Сашке, повертев перед очками какую-то бумажку:

- Тут явная ошибка, друг мой... В мою группу сейчас нет приема.

- Нет правил без исключений, - нахально улыбнувшись, сказал Сашка.

- Подождите здесь, надо выяснить, - пробормотал Борода и засеменил к двери.

Сашка подмигнул мне и подошел к станку Раи Любимовой.

- Вам бы в кинофильмах сниматься, - произнес он изби­тую фразу, которую Рая слышала до него десятки раз.

Вот сейчас она срежет его, как срезала многих из нас. Помню, как-то я сказал Рае комплимент. Сравнил ее волосы с расплавленным золотом. Она рассмеялась и сказала Таньке Воробьевой:

- А ведь этот Сазонов на рыбу похож. Чешуйчатое лицо у него какое-то, а?

Я покраснел тогда, как вареный рак, и слышал, как Танька укоризненно выговаривала Рае:

- Зачем ты с ним так? Он парень хороший, стихи пишет.

- Тоже мне поэт! Он и за станком-то без подставки не может работать.

В общежитии я долго рассматривал свое лицо в круглом карманном зеркальце. Ну, курносый. Ну, глаза не так, чтобы очень. Но где же тут чешуя? Просто немножко чумазый. Так ведь с каждым бывает. На то мы и рабочий народ. Обидела меня Рая, очень обидела. Впрочем, я в тот же вечер перестал на нее сердиться.

Знаю, что злорадствовать плохо, тем более, когда дело ка­сается названого брата, но сейчас я в душе злорадствовал. Держись, Воронок!

- Жаль, что вы не режиссер, - протяжно сказала Рая Сашке.

- У меня там много знакомых, - небрежно бросил Воро­нок, - при случае могу замолвить словечко.

"Там..." Смех, да и только.

- Правда? - оживленно спросила Рая. - Тут кругом такая серятина, такая серятина.

- Да? - спросил Сашка и снова незаметно подмигнул мне. - Пожалуй, и в самом деле эта атмосфера не для вас. Мы - люди искусства, не так ли? Впрочем, еще поговорим.

Он кивнул ей и пошел навстречу Бороде. Мастер наш похо­дил в эту минуту на взъерошенного козла. Видно, ему при­шлось выдержать нелегкий разговор с директором. Он швыр­нул бумажку на свой стол и сказал Сашке:

- Прикрепляю вас к Андрею Калугину. Но не представ­ляю, как вы сумеете догнать моих ребят. Они уже настоящие токари. Вам до них далеко.

- А к Сазонову нельзя меня прикрепить? - спросил Во­ронок.