- Да, я относила стружку, но деталей не прятала, - гордо подняв подбородок, говорит Рая.
- Минут десять там копошилась, - твердит Гошка, - своими глазами видел. Чегой-то вроде притыривала... Прятала, значит...
Рая плюет ему в лицо и уходит королевской походкой. Гошка вытирает щеку и обрадованно говорит:
- Видал - психанула! Видал? Она и спрятала, не стоять мне на этом самом месте.
Перед концом работы к столу Бороды приближается заплаканная Танька Воробьева. Она мнет в руках мокрый платочек и, с трудом произнося каждое слово, говорит:
- Рая не виновата. Это я запорола донышки. Отца у меня убили на фронте. Вот и не видела ничего сквозь слезы. А когда спохватилась - смотрю: брак, брак, брак…
- Иди работай, Танюша, - необычайно мягко говорит Борода.
Светлеет лицо Раи Любимовой, тяжелый камень падает с моей души, и даже Гошка Сенькин начинает трудиться усерднее, чем всегда.
Наверное, чертовски обидно человеку, когда на него падает несправедливое подозрение. Даже такому, как Гошка Сенькин. Напрасно некоторые ребята побаивались его связей с Санькой Косым. Связи эти на поверку оказались не крепче паутины. Сенькин - тряпка. Вот и Косому он не решился помочь, хотя тот и обещал щедро одарить его. Струсил. И не прогадал, пожалуй. Сидел бы сейчас на скамье подсудимых и лил крокодиловы слезы, как Санька Косой.
Глава одиннадцатая
НЕ НА ШУТКУ РАЗМЕЧТАЛСЯ
Так вот какое путешествие предлагает мне Сашка! Я сижу на койке напротив него и удивленно хлопаю глазами.
- А что, - говорит он невозмутимо, - не доберемся, думаешь? Еще как доберемся! У меня уже есть опыт по этой части. Вернули ведь почти с передовой...
Бежать на фронт! Честно говоря, раньше эта мысль как-то не приходила мне в голову.
- К отцу пробираться бесполезно, - деловито продолжает Воронок, - он нас мигом вытурит. Зато в любой другой дивизии нас встретят по-человечески. Станем сыновьями полка, в разведку будем ходить. Кто из фашистов заподозрит нас? Мы же четырнадцатилетние. Ну, а в свободное время я буду играть для красноармейцев на аккордеоне, ты стихи читать будешь...
Картина, нарисованная Сашкой, заманчива и вроде вполне осуществима. До фронта сейчас - рукой подать. Он приближается к Москве с каждым днем.
Холодок восторга проникает в мое сердце. Ай да Воронок!
Нет, не зря он испытывал меня. В такое путешествие можно отправляться только с проверенным другом.
- Согласен! - говорю я. - Когда бежим - завтра?
- Прыткий какой! Сразу видно, что ты совсем еще ребенок. Хотя, - задумчиво добавляет он, - на чердаке ты так держался, что меня даже завидки взяли. Словно каждый день жуликов задерживаешь - такой спокойный был.
Я держался?! Я был спокойный? Меня подмывает рассказать Воронку о моих страхах, но он не дает мне и рта открыть.
- Первым делом - надо насушить сухарей. Неплохо раздобыть несколько банок консервов. Консервы беру на себя. С сегодняшнего ужина откладываем по пайке хлеба. Ужинаем без него. На ночь вообще вредно есть - по радио все время об этом говорят. Недели через две необходимые запасы у нас будут. Вырабатываем маршрут - и фьють!
- Здорово! - подхватываю я. - Представляешь, вернемся после победы - на груди ордена. Штуки по четыре. Прохожие удивляются: "Совсем еще мальчики, а сколько наград заслужили!" А мы идем себе как ни в чем не бывало и вдруг встречаем Нину Грозовую. Она всплескивает руками и с завистью смотрит на нас. А мы говорим ей спокойненько: "Не хочешь, Нина, посидеть с нами в ресторане? Вспомним ремесленное и как ты нас пропесочивала за малейшую провинность".-"Ах,- говорит Нина, - я и не знала, что рядом со мной жили такие необыкновенные люди! Вы уж простите меня, что я вам давала взбучку за всякую ерунду, вроде чехарды или футбола в рабочее время. С удовольствием послушаю про ваши подвиги". Она берет нас под руки - мы ведь обогнали ее в росте - и с гордостью идет рядом с нами...
- Отчего ты не пишешь рассказов? - с удивлением спросил Сашка. - У тебя они должны получаться.
Но я отмахнулся. Меня понесло.
- Нина просит нас выступить в ремесленном. И вот мы видим в зале нашего мастера. Борода сияет, как именинник, и шепчет соседу: "Это я воспитывал этих героев. Они всегда были моей гордостью".
- Ну, тут уж ты загнул, - с сомнением сказал Сашка. - Андрейка, тот действительно его гордость. А нас с тобой он недолюбливает. За музыку и стихи. По его мнению, токарям это ни к чему.
- Ограниченный человек. И все-таки он шепчет: "Этот, Воронков, за две недели стал первоклассным токарем".
- Освоил черновую проточку, - уточняет Сашка.
- В зале сидит и Федот Петрович Черныш. Слезы застилают ему глаза. "Да, - думает он, - теперь я знаю, кому завещать мою саблю. Подарю-ка я ее геройскому парню Лешке Сазонову".
- Почему же именно тебе? У нас же обоих по четыре ордена.
- А у меня еще две медали: "За отвагу" и "За боевые заслуги".
- Значит, я совсем без медалей?
- Н-да, - спохватываюсь я. - Ты, я вижу, не на шутку размечтался.
- Я?! Сам заливает, а сваливает на меня. Ишь ты, саблю ему захотелось!
- Не расстраивайся, брат мой. Ордена и медали наши еще впереди. Еще не раз придется Михал Иванычу Калинину пожимать наши мужественные руки. Вручает он мне первый орден и спрашивает: "Простите, Алексей Семеныч, вы не сын героя гражданской войны Семена Сазонова? .." - "Так точно", - отвечаю. "Выходит, смелость в семье Сазоновых - черта наследственная? Очень приятно!" И он целует меня, словно родного внука...
- Опять только тебя... Ты, Лешка, все же эгоист порядочный.
- Ну и тебя тоже, - милостиво говорю я Воронку. - Узнает, что ты - мой названый брат, и тоже целует... Слушай, а мы не прозеваем ужин?
Мы торопливо натягиваем шинели. Бежим по улице и по дороге нагоняем Гошку Сенькина. Он что-то жует и, заметив нас, прячет в карман здоровенный ломоть хлеба.
- Усиленное питание? - осведомляется Сашка. - Отощал в беготне по врачам? Справляешь поминки по Косому?
Шматочек жмыха подобрал, - объясняет Гошка.
- А манна небесная тебе не встречалась? Ее тоже рассыпает господь перед страждущими и голодными. И тоже без карточек.
- А с Косым я делов не имел. Вот те крест, - заискивающе говорит мне Гошка, не вынимая руки из кармана. Придерживает хлеб на всякий случай.
В столовой мы все садимся за один стол. Гошка, конечно, схватил горбушку и сразу же вонзил в нее свои редкие зубы.
- Не подавись, дорогой, - заботливо сказал Сашка, - я знаю случай, когда человеку попала корочка в дыхательное горло и он тут же отдал концы. Скапустился в две минуты.
Я смеюсь и машинально отщипываю кусочек от своей пайки. Сашка начинает ерзать на стуле и смотрит на меня взглядом укротителя. Видя, что гипноз его не производит ни малейшего впечатления, Воронок больно пинает меня ногой под столом.
- Ты чего? - простодушно спрашиваю я.
- На ночь есть вредно - вот чего. Радио надо слушать.
Ах да! Мы же решили откладывать хлеб на сухари. Как это вылетело у меня из головы...
- И впрямь есть неохота, - говорю я, небрежно щелкая ногтем по хлебу, - только что навернул банку тушонки.
- Почем брал? - живо интересуется Гошка.
- За два огляда, - отвечаю ему по-свойски.
Сенькин довольно хихикает. Он видит, что Сашка тоже не притрагивается к своему хлебу. Удивленно говорит:
- Никак, и ты, Воронков, тушонки налопался?
- Аж изжога схватила. Мяса теперь даже видеть не могу.
Гошка колеблется. На лице его отражаются самые противоречивые чувства. В конце концов он говорит со смешком:
- Так я возьму ваши пайки. Чего ж им даром пропадать? А я нынче здорово голодный.
- Что-о-о? - грозно рычит Воронок. - Да я лучше свиньям их отдам, чем тебе! Кто не работает - тот не ест. Знакома тебе эта прописная истина?
Интересно, где он возьмет свиней? Гошка смотрит на него обиженно.
- "Кто не работает..." У меня, может, рак, а врачи никак не определят. Бестолковые они, врачи-то.
- Воспаление хитрости у тебя, - говорит Сашка и заворачивает наш хлеб в газету.
Затем он близко-близко подвигается к Гошке Сенькину и что-то доверительно шепчет, дружески обняв его одной рукой. Сенькин внимательно слушает и отвечает:
- Правда, голодный! Маковой росинки во рту не было. Вот только тот кусочек жмыха и съел.
- Тогда мне искренне жаль тебя, - сочувственно произносит Сашка, - позволь мне тогда выделить тебе долю из моих запасов.
- Давай! - Гошка жадно протягивает руку.
Воронок вкладывает ему в ладонь здоровенный ломоть белого хлеба граммов на триста.
- Кушай на здоровье, - с лицемерной кротостью произносит Сашка.
Сенькин лихорадочно хватается за карман. Глаза его становятся злыми.
-У, во-рю-га... - говорит он медленно и с расстановкой.
Сашка тут же дает ему пощечину:
- За такие слова полагается отвечать, дорогой мой!
Гошка трет покрасневшую щеку и перебирается за другой стол. Оттуда он грозит:
- Ты у меня еще будешь прощенья просить.
Тетя Сима ставит перед нами железные тарелки с овсянкой.
- За что ты его? - спрашивает она Сашку.
- Вор у вора дубинку украл, - туманно говорит Воронок.
- Ох, озорники! - качает головой тетя Сима. - В наше время мальчишки были совсем не такими. Смирными были. А мой вот тоже сорванцом растет. Вчера ему дружки новую рубашку в клочки разорвали. Напасись попробуй.
Мы наваливаемся на овсянку. До чего же вкусна эта каша, такая непривлекательная на вид!