-Что ж без хлеба-то? Уже съели, нe дождавшись? Пойду попробую попросить вам добавки. Повариха сегодня добрая - письмо от мужа получила.
С добавкой мы расправляемся так же быстро. Добрейшая тетя Сима не обделила и Гошку. Он лениво ковыряется ложкой в тарелке. Видно, что овсянка не лезет ему в горло, но он все-таки пропихивает ее в рот, ложку за ложкой.
- Я пойду, - говорит Сашка, - а ты потолкуй с этим симулянтом. Может, через него консервов на дорогу можно достать.
- Чего ты с ним водишься? - кивая на удаляющегося Воронка, спрашивает меня Сенькин. - Он же псих ненормальный. Я вот подговорю кое-кого - ему зададут перцу.
- Стоит ли? - небрежно спрашиваю я.
- Да за эту пощечину его убить мало!
- У него же отец - командир дивизии. Чуть тронь Сашку - и тебя мигом законвертуют за тридевять земель, - добросердечно сообщаю я.
- Вот оно что! А я и не знал. Спасибо, что предупредил.
- Всегда рад услужить хорошему человеку...
- То-то ты с ним водишься. Пахан небось посылки ему присылает?
- А как же - каждую неделю по две штуки.
- Вот жизнь-то! То-то ему наш пролетарский хлебушек не по вкусу. А в карман-то как незаметно залез ко мне? Сын комдива называется! И как только я руки его не почувствовал...
Пробую заговорить о консервах, но Гошка сразу замолкает. Нет, первого встречного он не посвятит в свои рыночные махинации...
Придется пока запасать только сухарики. Для меня это не внове. Недавно я решил накопить денег на часы. Продавал свой хлеб. Через две недели у меня собралась порядочная сумма. По дороге на рынок, где я собирался прицениться к часам, мне встретилась пухлощекая гражданка. Прямо-таки довоенная гражданка. У нее в авоське лежала увесистая буханка. При виде этой буханки я начал глотать слюнки. Условный рефлекс, открытый академиком Павловым. Попробуйте недоедать две недели, и вы увидите, что я не вру.
Гражданка доверительно сказала:
- Сынок, хлеб не купишь? Еще теплый - прямо с хлебозавода.
Я пощупал хлеб сквозь авоську. Он действительно был теплый. Только-только вынули его из печки. Такой хлебушек нам есть не доводилось.
- Сколько? - сглотнув слюну, спросил я.
Гражданка сказала. Именно такая сумма лежала у меня в кармане гимнастерки. Я подумал, что часы все же вещь несъедобная. Ну, тикают. Ну, показывают точное время. Так у нас в цехе есть огромные часы. И в общежитии тоже. Стоит ли, как говорится, выбрасывать деньги на ветер? Да и хватит ли их на часы? Может, целесообразнее купить этот хлеб? Желудок мой склонялся ко второму варианту, а разум подсказывал, что вряд ли я накоплю еще раз столько денег. Голодовка все же есть голодовка. И переносить ее, особенно в четырнадцать лет, когда клетки, как назло, растут бурно и знай себе требуют всяких там калорий, нелегко.
- Дороговато, - сказал я тетке и равнодушно отвернулся в сторону.
Но эта буханка, наверное, была намагничена не меньше всей Курской аномалии. Металлические пуговицы моей шинели поворачивало к буханке мимо моей воли. Желудок ворчал что-то неразборчивое, вступая в пререкания с рассудком. Гражданка и не подозревала об этой перебранке, о буре, бушующей в моем пустом животе.
- Уступлю десяточку, - сказала гражданочка.
И разум отступил. Я отдал деньги и небрежно сказал:
- Можете не проверять. Без обмана.
- Копеечка счет любит, - сказала гражданка. Она трижды пересчитала мои замусоленные деньги и только тогда отдала мне буханку, воровато оглянувшись по сторонам.
Я пришел в общежитие и водрузил буханку на стол. Мы втроем навалились на нее, как сто проголодавшихся волков.
Вскоре от буханки остался один запах. Он витал в комнате, где мы так геройски разделались с буханкой. Даже не хотелось уходить из комнаты.
- Понятно, - ковыряя спичкой в зубах, сказал Воронок, - толкучка была закрыта на учет и часов ты не купил.
Это было совсем недавно, а сейчас мы с Воронком вдвоем стали экономить хлеб. Но есть-то нам хотелось.
- Будем ходить в театры, - многозначительно сказал Воронок.
Я удивился. В зрачках моих появились вопросительные знаки.
- Чудак, - сказал Сашка, - в театральных буфетах иногда продают какие-то загадочные изделия из сои. Без карточек, но вроде бы съедобные. В общем, положись на меня. Я все разведаю. Куплю билеты только туда, где пахнет съедобным. А о репертуаре станем думать в мирное время. Возражений нет?
- Нет, - сказал я.
Приобщиться к искусству всегда полезно. Даже если тебя толкает на это корыстная цель.
Глава двенадцатая
СОГЛАСНЫ СТАТЬ МОИМ УЧЕНИКОМ?
Сегодня мы будем смотреть в театре оперетту! Знаменитую "Сильву".
- Как только объявят антракт, - говорит мне Сашка, - срывайся с места и жми на всех парах в буфет. Там есть суфле. Такое, знаешь, жидкое мороженое. Надо первыми захватить очередь. А то не достанется.
В училище нас не очень балуют сладким. Дают по два кусочка сахару. А до войны, помню, я мог съесть несколько порций мороженого подряд. Только подавай. Однажды какой-то подвыпивший дядечка в припадке щедрости угощал меня шоколадным эскимо.
- Ешь сколько хочешь, - говорил он, - плачу за все!
Когда я швырнул в мусорный ящик десятую палочку, дядечка протрезвел и сказал:
- Не дай бог такого сына. Разорит.
Но за десять эскимо все-таки заплатил.
В театре мы с Воронком чувствовали себя не в своей тарелке. Смущались. Кругом нарядная публика. Зеркала. В каждом отражаются наши замухрышные фигуры в стиранных-перестиранных гимнастерках. Мишка не замечал наших терзаний. Он шел в своей гимнастерке, словно во фраке, поглядывал по сторонам и говорил:
- Не скажешь, что война. Все такие шикарные. Правда?
- Ты на них утром посмотри. Все телогреечки наденут, - ответил Воронок.
В зале он предусмотрительно сел у прохода, чтобы во время антракта первому попасть в буфет. Похоже, что музыка Кальмана интересовала его меньше, чем загадочное суфле. Вот тебе и музыкант.
У меня болели глаза, будто кто-то насыпал в них песку: мы работали в ночную смену, а днем поспать не удалось.
Я с интересом глядел на сцену. Ишь ведь как жила буржуазия! Только и умела ногами дрыгать, да песенки распевать. А музыка хорошая. Говорят, что лучше всего слушать музыку с закрытыми глазами. А ну-ка проверю, верно это или нет.
Я зажмуриваю глаза. И впрямь чудесно. ... Я плыву куда-то в лодке. А волны ударяют в борт, плавно покачивают лодку из стороны в сторону. А из облаков звучит музыка. Все дальше и дальше плывет моя лодка в открытое море. Хорошо-то как! Но вдруг сгущаются вверху тучи. Вот-вот разразится гроза, начнется шторм. Скорее к берегу! Но поздно,.. Лодка моя переворачивается. Штормовая волна больно бьет меня в спину. Раз, другой, третий...
Я раскрываю глаза. Оказывается, это Сашка лупит меня кулаком между лопаток.
- Всю "Сильву" проспал, - говорит он сердито.
- Что ж не разбудил? - обиженно спрашиваю я. Смотрю вокруг и вижу наполовину пустой зал. Мишка ухмыляется:
- Это я ему не разрешил. Очень сладко ты спал. Все время улыбался во сне.
- А как же суфле? Жидкое мороженое.
- Не было суфле, - мрачно говорит Сашка. - Не было жидкого мороженого. Наверное, его решили по карточкам выдавать. Зря только я бегал в буфет каждый антракт.
- Мне, ребята, понравилась оперетта, - сообщает нам Мишка, - надо будет еще раз сходить.
- Мне тоже понравилась, - говорю я.
- Помолчал бы! - хмурится Воронок. - Видали такого - в театр спать пришел.
- Да я ж не нарочно, - виновато оправдываюсь я перед товарищами, - я ж совсем не хотел...
- Ты еще дома у Иван Михалыча не вздумай заснуть, - грозно предупреждает Сашка.
Завтра мы наконец-то ведем Мишку к профессору консерватории, Ивану Михайловичу. Мишка подготовил программу. И арии, и романсы, и песни. Старинные и современные.
- Меня теперь калачами не заманишь на оперетту, - говорит Сашка Воронок.
Он не может простить буфетчице, что она не привезла сегодня суфле.
- Какой же ты музыкант? - удивляется Мишка.
- Оперетта - легкомысленный жанр. Мне по душе серьезная музыка, - солидно высказывается Воронок.
- Ты, Сашок, неправ! - У Мишки загораются глаза. Сейчас они схватятся в словесном поединке. Так бывало не раз. Мне кажется, что в этом споре прав Мишка. Но я не вмешиваюсь в их разговор. Мне стыдно, что я заснул в театре...
Квартира Ивана Михайловича оказалась похожей на музей. Сколько там было картин, статуэток, портретов знаменитых людей с дарственными надписями!
Мы двигались по ковровой дорожке в благоговейном молчании, боясь невзначай задеть какую-нибудь хрупкую фигурку. И все-таки Сашка Воронок умудрился кокнуть небольшую чашечку, на которой были нарисованы скрещенные голубые мечи. Сашка так стремительно кинулся собирать осколки, что со стороны казалось, будто он упал на колени перед Иваном Михайловичем.
- А, пустяки. Сущие пустяки. Посуда бьется к счастью, - небрежно махнув рукой, сказал профессор.
Много лет спустя я узнал, что чашечка эта была из очень редкой коллекции фарфора. За такую чашечку знаток и любитель не задумываясь заплатил бы огромные деньги. Но в этот раз все мы поверили, что разбитая чашка - безделица. Очень уж искренний голос был у профессора.