Электропоезд быстро набирал ход, догнал порожняк, шедший по второму пути, и красные вагоны один за другим поползли назад. Она оторвалась от книги и смотрела в окно, как покачиваются и уходят назад вагоны. "Ничего в ней особенного, ничего в ней особенного", - твердил я и не верил: в горле у меня пересохло, как только она напротив села, а сердце стучало так, что она услышала и посмотрела на меня, потом нахмурилась и опять уткнулась в книгу. Так я впервые увидел ее глаза, смотревшие прямо в мои, и меня тоска взяла: вот она сойдет сейчас, и с ней уйдет все, от чего пересохло в горле. Поезд уже замедлил ход, и красные вагоны пошли вперед. А парень с золотым зубом напротив пел с надрывом под гитару: "Мы так близки, что слов не нужно, чтоб повторять друг другу вновь, что наша нежность и наша дружба сильней, чем страсть, и больше, чем любовь". Там сидела теплая компания, и все острили почем зря. Тут вошел кондуктор и начал кипятиться: "Граждане, не будем нарушать порядок на транспорте". Золотой зуб затянул еще громче, и кондуктор совсем разошелся: "Сейчас поезд остановлю и высажу". Тогда она засмеялась: "Какой смешной кондуктор", - а потом вдруг посмотрела на меня, как первый раз, и говорит: "Ну и жара сегодня, у меня в горле все пересохло". Я сразу стал дураком и сказал, что Драйзер устарел и читать его нельзя. "А я читаю", - сказала она. "Вот Блок - это да!" - сказал я. "Ну и читайте своего Блока, - сказала она. - Какая жара сегодня". - "А как вас зовут?" - спросил я, и сердце в пятки ушло. Она посмотрела на меня из зеленой глубины, как только она умела смотреть, и сказала: "Наташа". Я сидел и твердил: "Наташа, Наташа", словно боялся, что забуду. Мы вышли на тихой станции и пошли к лесу. Там был ручей, мы валялись на траве, купались, ели бутерброды, а в горле все стоял сухой, горячий комок, и казалось, что это будет без конца: я уже знал, что это так просто не кончится. Я взял ее за руку, и глаза ее опять стали зелеными, будто она смотрела сквозь воду, и она спросила: "Что же это?" А я сказал: "Сам не знаю, никогда такого не было". Она вскочила, побежала в лес, только купальник мелькал среди сосен. Мы бежали долго, и солнце уже садилось. Лес был старый, нетоптаный. У высокой сосны она остановилась и повернулась ко мне. "Не подходи!" - закричала она, и я увидел, что она боится. Я остановился и смотрел на нее, мне тоже стало страшно, и в горле сухо. Сосны качались над головой, в лесу было совсем тихо. Она стояла, прижавшись спиной к сосне, сложив руки крестом на груди, и смотрела на меня ненавидящими глазами. "Не смотри на меня так, я приказываю тебе!" - "А я буду смотреть". - "Нет, ты не сделаешь этого". - "Нет, сделаю". - "Нет, не сделаешь". - "Почему?" - "Потому, что я не такая". - "И я не такой", - и шагнул к ней. "Стой!" - закричала она, а мне оставалось всего полшага. Я встал, словно ноги к земле приросли. Тишина кругом, только сосны шумят над головой. Соснам было наплевать на нас. "Нет!" - закричала она и взмахнула руками, словно птица огромная крыльями бьет - хочет вырваться из темной клетки и не может - не может - уже не может - теперь уже не может - никогда теперь уже не сможет вырваться - никогда теперь уже не вырваться из этой клетки...
ГЛАВА VIII
В расположение первого батальона прибыл командующий армией генерал-лейтенант Игорь Владимирович Быков. После сытного обеда из архиерейской ухи и жареных судаков командующий поехал на маяк Железный и поднялся на верхнюю площадку, чтобы посмотреть на вражеский берег.
Все приехавшие с Игорем Владимировичем не могли разместиться на верхней площадке и в соответствии со своими званиями и должностями расположились на площадках вдоль лестницы и у основания маяка.
Тяжелые лиловые тучи недвижно висели над озером. Они навалились на воду, вода тихо и придавленно колебалась, и сверху было видно, как волны одна за другой длинно накатываются на берег.
- Игорь Владимирович, - говорил полковник Рясной, - видимость ухудшается с каждой минутой.
- Я уже достаточно нагляделся. - Командующий оторвался от стереотрубы. - Очень жаль, что не просматривается железная дорога. - Игорь Владимирович достал пачку "Казбека" и пустил ее по кругу. Офицеры дружно закурили.
- Это мой сектор, - товарищ генерал, - сказал Шмелев. - Дорога проходит в глубине, в десяти километрах от берега, закрыта лесами. Мы ее не видим.
- Вы даже не представляете, - сказал Игорь Владимирович, - как мне необходимо прорваться туда...
На второй от верха площадке стояли адъютант Игоря Владимировича, щегольски одетый капитан со светлыми пушистыми бакенбардами, и несколько офицеров из штаба батальона.
- Как там Москва, расскажите? - попросил капитан Рязанцев.
Капитан с бакенбардами выставил вперед левую ногу в ярко начищенном сапоге и приятным женственным голосом начал рассказывать о московских театрах.
- Город живет, - с одобрением заметил Плотников.
- На той неделе опять летим, - продолжал капитан. - Ставка вызывает с докладом. Я уже билеты заказал на "Лебединое озеро". С Улановой. После этакой обстановки посидеть в партере просто необходимо.
- Хотя бы одним глазком с галерки, - с завистью сказал Плотников. - Танцуют?! Им что же, паек особый выдают?
- Я этими вопросами не ведаю, - сухо ответил капитан.
- Что слышно в штабарме насчет наступления? - спросил Рязанцев.
- До зимы никаких перспектив, - ответил адъютант. - Надо ждать, пока замерзнут болота и озеро покроется льдом...
- Вы думаете, по льду можно?..
- Я вообще ничего не думаю, - обиженно ответил адъютант. - Я делаю, что мне прикажут...
Еще ниже, на третьей площадке, стояли офицер связи, прибывший с Игорем Владимировичем, и командиры рот и взводов. Там шел свой разговор.
- К вам сколько почта идет? - допытывался Борис Комягин.
- Дня три-четыре.
- А к нам шесть. Смотрите, ребята, - Комягин расстегнул шинель, достал фотокарточку и протянул ее офицеру связи. На фотокарточке была изображена тонкая девушка в открытом сарафане. Она стояла у фонтана и улыбалась.
- Ого! Хороша, - сказал офицер связи.
Обушенко взял фотокарточку и подтвердил:
- Фигура - высший класс.
Комягин скромно улыбался.
- Кто это - невеста? - спросил Войновский.
- Девушка, не получающая писем с фронта. - Комягин произнес это гордо и с выражением.
- Хм... - Обушенко скривил рот. - А это она? Может, у подруги в долг взяла?
- Я думал - невеста... - Войновский был разочарован.
- Дай, - Комягин надменно усмехнулся и спрятал фотокарточку.
- Перекурим это дело, - сказал офицер связи. - Нам вчера любительский выдали...
Офицеры начали свертывать цигарки, поочередно забирая табак из пачки офицера связи.
- Идея, - сказал Обушенко. - Давайте напишем.
- Смотря куда.
- Неудобно как-то писать незнакомому человеку. Лучше написать знакомой девушке. - Войновский смотрел, как курят офицеры: он не курил.
- Война все спишет.
- Пишите в Ростов, ребята, - сказал Комягин. - В Ростове мировые девчата, я там до войны у сестры был. Пальчики оближешь.
- В Ростове немец побывал...
- Тогда в Иркутск, - сказал Войновский. - Только неудобно как-то.
- Иркутск отпадает. Долго ответа ждать.
- Надо в Горький, ребята, - сказал офицер связи. - Мой родной город. Выйдешь на Откос, кругом - одни волжанки. Пишите туда. А после войны поедем к ним загорать на Мочалку.
- Горький - это дело. Близко, удобно.
- Адресуйте прямо на дом связи. Девушке, не получающей писем с фронта. Или на пединститут, студенточкам.
В самом низу, у оснований маяка на бетонном кубе стояли двое: невысокий пожилой солдат с кривыми ногами, коновод командующего армией, и ефрейтор Шестаков.
- Нет, - говорил Шестаков, - к нам на машине не проедешь: кругом болота. Только на лошадях и добираться.
- Далеко забрались. На самый передний край, - сказал коновод командующего. - Тут, наверное, и немцы недалеко.
- Лошади, я смотрю, у вас добрые. На таких лошадях куда хочешь добраться можно.
- Были когда-то скакуны, а теперь ездить некому. На броню поставлены.
- Значит, порода, если забронировали...
- С Карачаровского донского завода. Племенные.
Лошади тесно стояли у коновязи и ели овес из кормушек. От сарая бежал к маяку Ганс. Шестаков увидел его и засвистел, вытягивая губы. Ганс пробежал по камням, прыгнул на бетонный куб, к ногам Шестакова.
- Гансик, Гансик... У нас Фриц был, да погиб по глупости. Теперь Ганса завели. Покажи-ка, Ганс, нашему гостю, как Гитлер умирает.
Ганс послушно повалился на бок, положил голову на одно ухо. Потом смешно завалился на спину, поднял скрюченные лапы, высунул длинный язык и закрыл глаза. Коновод смотрел на Ганса и радостно смеялся.
- Сам с ним занимался, - сказал Шестаков. - Отдыхай, Гансик.
Ганс сел на задние лапы и посмотрел на Шестакова.
Над озером прокатился глухой протяжный звук разрыва. Коновод встревоженно оглянулся по сторонам.
- Это старшина наш, - сказал Шестаков. - Рыбу глушит для вашего командира.
- У нас в штабе есть любители, - сказал коновод. - На охоту ходят.
- Штаб армии, - с уважением произнес Шестаков. - Как вас по батюшке? Василий Тимофеевич? Будем, значит, знакомство поддерживать. Очень приятно. А я Федор Иванович Шестаков. Вы кем, Василий Тимофеевич, на гражданке были?
- Жокеем на том же заводе служил. Я сам их с Дона и вывозил под огнем. Всех лошадей спас.