Своих он нашел неожиданно быстро и легко. Выбрав неглубокую лощинку, заросшую орешником, он пробирался по ней на север, когда сверху, едва не сломав Яшке шею, свалились на него два дюжих хлопца. Один из них больно сдавил горло и сунул в рот какую-то тряпку, другой опутал ноги веревкой. Яков дернулся, заработал языком, силясь выплюнуть вонючую портянку, и только тут увидел лица тех, кто взял его в плен. От удивления глаза его чуть не вылезли из орбит. Свои. Разведчики из дивизии!
Разглядев Яшку, хлопцы сначала озадаченно поскребли в затылках - и померещится же такое, - потом, поверив, что это действительно Швах, принялись хохотать. Яшка сквозь портянку что-то сердито мычал, и разведчики беззвучно заливались, схватившись за животы. Наконец его освободили от портянки и веревок.
- Мальчики, - сказал Швах, поднимаясь на ноги и отряхиваясь. - В Одессе за такой привет бьют по морде… Как вы сюда попали?
- Так мы ж тебя за белого шпиона считали. Ишь, думаем, к нашим подбирается. Да расскажи, откуда ты взялся, где остальные ребята?
Через два часа Швах стоял перед начальником дивизии и, понурив голову, отвечал на его вопросы.
- Значит, сняли вас с рейда, Швах? - негромко опросил начдив.
- Так точно.
- За дисциплину сняли?
- Так точно.
- Правильно сняли?
- Так точно.
С каждым "так точно" Швах становился все мрачнее и мрачнее. За переход линии фронта и за доставку ценных документов начдив сначала похвалил его, Яшке не хотелось говорить о том, что он снят с рейда, ох как не хотелось. Но все же сказал.
И вот теперь…
- Плохо, Швах, очень плохо, - говорил начдив. - А я-то думал тебя обратно в эскадрон отправить с боевым приказом, да, видно, нельзя.
- Можно, товарищ начдив. - У Яшки загорелись глаза. - Слово даю, можно.
- Так ведь опять за старое примешься?
- Поверьте, товарищ начдив. Не ошибетесь.
Тот на минуту задумался.
- Хорошо, Швах, поверю. Пойдешь обратно. Тебе легче будет найти эскадрон.
…В то время когда Яшка Швах готовился в путь, в штабе армии обсуждались меры, которые необходимо принять в связи с секретной инструкцией белых об использовании пленных красноармейцев.
- Это очень важный документ, - говорил член Военного совета. - Во-первых, он свидетельствует о том, что противник целиком истощил свои резервы, во-вторых, лишний раз показывает гнусное, звериное лицо белогвардейских заправил. Но им не удастся спрятаться за спиной наших пленных товарищей. Предлагаю следующее: если, по данным разведки, перед нами окажутся переодетые пленные - пропускать первую цепь без выстрелов, а потом отсекать ее от настоящих белых ружейным и пулеметным огнем…
* * *
Разделавшись с последней гаубицей, Фома вздохнул, вытер рукой лоб и оглянулся. Бой затихал. Фома уже решил было, что, раз задание выполнено, можно присоединиться к своим, как вдруг его внимание привлекли подозрительные ноги. Обутые в стоптанные солдатские сапоги, они торчали из-под перевернутого зарядного ящика. Для ног убитого они вели себя довольно странно: пытались спрятаться под ящик. Что-то знакомое почудилось Фоме в их загнутых, словно у клоуна в цирке, носках, потешно подвернутых внутрь. Он потянул за одну ногу, потом прихватил и вторую - ноги забились, но Харин крякнул и извлек из-под ящика человека.
- Сдаюсь! - заорал благим матом щупленький солдатик. - Не убивай, сдаюсь…
- Вот дурной, - удивленно пробормотал Харин и перевернул солдатика лицом вверх. Тот лежал серый, встрепанный, с крепко зажмуренными глазами и только повторял однотонно "Сдаюсь".
- Ба, Семен! - ахнул Харин. - Вот где встретились, сосед…
- Фома-а… - солдатик открыл маленькие глазки, голубые, как у младенца.
- Вставай, идем со мной, чего лежать-то.
- Да что ты, куда мне с тобой, на верную смерть, - затараторил солдатик, - убьют меня. Ты уж отпусти меня, сосед…
- Вот дурной, - опять проговорил с удивлением Харин и присел рядом. По дороге хлестнул залп. Стреляли с холма.
- А ну иди!
- Убьют меня, отпусти лучше, у вас ведь в плен не берут.
Отчаянно цепляясь за скобу, земляк продолжал умолять Фому отпустить его. Харину надоела возня. Он подобрал брезент - покрытие с орудия, накинул на соседа, оторвал его руки от скобы, плотно завязал узел. Потом взвалил бесформенный куль на спину и полез к оврагу. Но едва он высунул голову из-за укрытия, над ним запели пули. В узле отчаянно заскулил Семен.
"Мне что - его убьют. Пули, они глупые", - подумал Фома, прикидывая, куда лучше податься. Отряд уходил в овраг. Харин с тоской посмотрел вслед исчезающим в густых зарослях орешника товарищам, но узел с земляком не бросил. Вздохнув, он, осторожно прячась за трупами лошадей, скатился в канаву, рискуя свернуть Семену шею, и побежал в кусты. Запоздалые выстрелы грохнули, когда Фома был далеко от дороги.
- Господи, спаси душу грешную раба твоего Симеона, - бормотал мешок.
- Вот дурень-то, - в третий раз сказал с удивлением Харин. - Я тебя к твоему счастью, в новую жизнь волоку, а ты каким был темным, таким и остался, даром что артиллерист…
- Фомушка!
Молчи. - Харин зло встряхнул узел. Там что-то пискнуло, и земляк замолчал. "Обиделся, наверное", - подумал Фома.
Впереди громыхнул, перекатываясь эхом по лесу, залп.
- С чего бы это? - вслух спросил Фома.
- Наших кончают, - вздохнул сосед в мешке. - Известно: вы в плен не берете. А как подумаю, что ты, мой шабер, да меня на смерть несешь, надрываешься…
- Заскулил, наслушался белых сказок. Никто тебя пальцем у нас не тронет, дура ты трехдюймовая. Впрочем, земляк, какой ты к лешему трехдюймовый? Так, пукалка для малых ребят. И туда же - к дроздовцам…
Харин остановился. В ложбине он увидел свежий холмик с двумя красноармейскими фуражками, засыпанными багряными осенними листьями. Фома сбросил узел так, что в нем громко заохало, и бегом бросился вниз. Схватил фуражки, повертел в руках и медленно положил на место. Рывком снял с головы потрепанную фуражку и застыл в последнем прощании.
- Ты что, Фома, умаялся? Так отпусти меня…
- Эх, гады, каких ребят сгубили, ты посмотри только, каких людей положили, - горестно говорил Харин, забывая, что земляк его крепко увязан в брезенте и не то что смотреть - пошевелиться не может.
- Господи, прости меня грешного, теперь наверняка убьют.
Фома поднял наган. Над могилой раздался еще один прощальный выстрел.
- Господи пресвятый, господи, - молился Семен.
Харин натянул глубоко на лоб фуражку и взялся за узел:
- Сам пойдешь, что ли?
- Пусти, теперь меня окончательно к стенке, хотя и, видит бог, не виноват, разу не стрелял…
Фома взвалил земляка на плечи и побрел дальше. Фуражки он узнал. Ибрагимов, герой-парень, душа человек, песельник… И еще Иванчук. Тоже старый разведчик.
- Вернемся, им памятник поставим! - Харин оглянулся, запоминая место.
Глава десятая
Отряд карателей собирался выходить из Краснинки, в конце дня.
Пожалуй, Покатилов и сам не мог бы объяснить, почему перед уходом отряда он решил поговорить наедине с Наташей. Истосковался по женскому обществу или просто захотелось оправдаться перед девушкой в чем-то?
Поручик напряженно думал, пытаясь понять, почему Наташа переменилась к нему. Ведь в Москве они были добрыми знакомыми, и Покатилову временами даже казалось, что он неравнодушен к девушке и что она встречается с ним охотнее, чем с другими…
Может быть, все началось после того, как он расстрелял на ее глазах трех красных? Но ведь это так обычно… Война. Или Наташа "порозовела" в этой глуши за то время, пока здесь хозяйничали красные? Если так, то тем более ему необходимо встретиться с ней и постараться доказать, что она не права, что красные - это не люди. Ведь не станет же она протестовать, когда стреляют в бешеную собаку? А коммунистическая зараза не что иное, как бешенство, и если Наташа… Нет, это невозможно, дочь таких уважаемых родителей. Просто между ними пробежала вчера черная кошка, и все легко и спокойно разъяснится, надо только быть с ней полюбезнее. Что может быть лучше легкого, остроумного разговора на лоне природы, над романтичным старым прудом!
Поручик спустился к пруду. Там девушки не было. Но слева, из небольшого овражка, донесся вдруг слабый шелест ветвей. Покатилов пошел туда и скоро заметил светлое платье Наташи, мелькавшее между бурыми стволами деревьев. Она выбралась из оврага и шла по едва заметной тропинке, ведущей в глубь парка.
"Куда она идет? - удивился поручик. - Уже не на свидание ли? Неужели кто-нибудь из его офицеров?"
Деревья скоро поредели. Тропинка вывела на маленький холм. Покатилов увидел полуразвалившуюся избу, о существовании которой не знал. Наташа оглянулась - Покатилов присел за куст. Девушка вошла в дверь и, пропустив Джерри, тщательно прикрыла ее. Поручик на цыпочках подкрался к избе и прислушался. До его слуха донеслись голоса - Наташин и незнакомый мужской, молодой и приятный.
- Все в порядке. Никто меня не видел.
- А я так беспокоился за вас. Не нужно было ходить.
- А как же без горячего? В дорогу… Напрасно вы решили уходить сегодня. Еще рано, вы не поправились…
- Это необходимо, Наташа, А вы не хотите, чтобы я уходил?
Наступило молчание. Покатилов чуть шевельнулся, и Джерри, проклятый пес, глухо заворчал.
- Тише, ведь каратели опять в усадьбе, может, один из них бродит неподалеку, - прошептал мужчина.
- Не может быть. Они собираются уходить.
Однако Джерри продолжал злиться.