- Бориса Михайловича? Тоже скажете! Он сват мой. Не будь его, я б на своей королеве и не женился. Сквозь семь преград на путь вывел. Голова!.. - Но здесь приблизился берег, и парень, подхватив канат, стал чалить паром. Автобус гудками созывал пассажиров.
- Лямзина увидишь? - на ходу крикнул Пологов.
- Как пить дать, - кивнул парень.
- Запиши мой телефон, пусть непременно мне позвонит, когда в городе окажется. Непременно! - выкрикивал Пологов и повторял свой телефон.
- Все будет, доктор! - махнул парень.
Пологов долго не мог успокоиться, гадал и не разгадывал историю женитьбы матроса-паромщика. "Он бы и мне смог помочь, если б я его тогда знал, - по-детски беззащитно предположил Пологов, - люди у нас на Руси удивительные встречаются. Но я его встречу, обязательно встречу", - и почувствовал, как у него потеплело на душе, как пояснело его лицо, и ему страшно захотелось сразу, мгновенно, совершить что-то хорошее.
На железнодорожном переезде в будке путейца на подоконнике светил огонек керосиновой лампы. И Пологов непреклонно сказал себе: "Человек на отшибе живет. Обязательно надо помочь, чтобы ему провели электричество!.. Этак ведь и всю жизнь можно просидеть при керосиновой лампе".
Василий Лебедев
* * *
Сейчас, когда его уже нет в живых, я думаю о нем гораздо чаще, чем при его жизни. И мой взгляд на него стал иным, - взгляд словно приобрел глубину прозрения и связующую силу. Случаи из жизни и беглые разговоры превращаются в нечто многогранное и в то же время единое. Собственно, не так уж много лет я его хорошо знал, - с зимы семьдесят третьего.
* * *
Я возвращался из Ленинграда в свой загородный дом в Сосново. На душе было пасмурно: мелкие обиды не давали покоя, да к тому же погода стояла на редкость неприветливая. Шел мокрый снег, над землей нависали облака, снег на дороге превращался в жидкую серую кашу.
На привокзальной площади меня окликнули. Я оглянулся и увидел Василия Лебедева. Я был рад встрече с человеком, расположенным ко мне, и пригласил его к себе.
Брели, выбирая сухие островки, перебрасывались словами. Мокрый снег истончился в сухую метель, подгоняемую ветром с близкого Ладожского озера. Упала плотная завеса снега. Мы подняли воротники и уже без разговора, чуть подавшись вперед, заторопились к дому. Перед нами, метрах в двухстах, покачивался человек в валенках и в зимней шапке с оттопыренными ушами. Чувствовалось, что идет он из пристанционного буфета, где не зря провел время. Покачивался он в зависимости от направления ветра, оступался, его заносило, как машину на поворотах. И вдруг мы заметили, как вихрь сбил у него с головы шапку, и он, пытаясь ее поднять, стал заваливаться, не удержался и покатился в глубокую канаву при дороге. Случилось это мгновенно, и когда мы подошли, то увидели внизу человека, лежащего на боку, скрюченного, исчезающего под обильным снегопадом. Мы соскочили в канаву и тронули человека за плечо. Человек., спал. Растолкали его, натерли под его ворчание снегом ему лицо и, подталкивая сзади, с трудом выволокли на дорогу. Потом, взяв за локти, дотащили до автобусной станции, где воссадили на скамью посреди шарахнувшихся людей.
- Ну, Вася, - улыбнулся я, когда мы отошли, - а ведь человека мы спасли!..
Нечаянная радость наполняла меня, и того сумрачного настроения, которое владело мной, как не бывало, и оно казалось мне уже пустячным, а может, и выдуманным.
- Живая душа. Кто знает - болезнь или горе загнали мужика в бутылку… А мы-то с тобой побратались, - задумался Василий, - может, на пару ничего лучше в жизни и не сделаем… - Жиденький чубчик на его покатом лбу вздрагивал и весь он был так чист и взволнован в эти минуты.
* * *
Я не могу сегодня без горечи и ощущения его таинственного предвиденья читать автограф на книге Василия "Жизнь прожить", подаренной мне 14 июля 1974 года: "Пока не устану жить, я буду любить твою поэзию, любить и вдохновляться. Твой Василий". Какими страшными выглядят нынче слова: "Пока не устану жить…" Я обратился тогда к Василию со стихами:
В восемнадцати верстах
проживает друг Василий.
Чарочку не впопыхах
мы друг другу подносили
в восемнадцати верстах.Стол петровских мастеров,
шкаф голландский той эпохи…
Друг Василий, будь здоров!
Ни к чему нам в жизни вздохи,
друг Василий, будь здоров!Посмотри-ка из окна:
журавли курлычут клином,
как товарищам старинным,
улыбнись им, старина.
Посмотри-ка из окна.Ошути, как жизнь кипит,
пляшет воинство лесное,
это дело не пустое -
птаха с птахой говорит…
А что пыль из-под копыт -
это дело наносное.
Ощути, как жизнь кипит.Нам с тобою жить да жить,
с ясной зорькой умываться,
в праздник ласково встречаться,
мыслить, верить, не тужить
да и сыновей женить,
скоро станут женихаться.
Нам с тобою жить да жить.Только об одном молю:
будь разборчивей с друзьями,
тем не говори "люблю",
кто в застолье втерлись сами,
Твой хороший взгляд ловлю,
брошенный мне за лесами.
Твой хороший взгляд ловлю.
* * *
Летние белые сумерки на Ладоге чудесны до изумления. Сине-серая гладь озер еще хранит в себе последние алые краски заката. Вороны, устремляясь ночевать на острова, кричат так пронзительно и мечутся так остервенело, словно на них совершено покушение. Ветви деревьев четко вырисовываются на фоне светлого неба, и каждая ветка напоминает собой какой-то предмет: крепость или птицу, саблю или человека… Смотришь на ветви и будто волшебную повесть читаешь о жизни людей.
В такую пору иногда приезжал ко мне Василий на мотоцикле. Влажно шуршали росистые травы, осыпались лепестки с расцветших бутонов, а Василий шел среди кустарника в сияющем белизной мотоциклетном шлеме, напоминая в зыбком прозрачном воздухе пришельца из космоса. Он вскидывал голову, замечал меня в проеме окна и выпаливал:
- Привет!
- Здорово, - отвечал я и сбегал по лестнице.
Он снимал шлем и, близоруко щуря глаза, вновь становился простым и милым парнем.
Однажды, когда он освободился от шлема, я полуобнял его и сказал:
- Когда ты снимаешь шлем, я думаю, что от космоса до Земли один шаг.
Он протянул:
- От жизни до смерти тоже один…
* * *
Василий, как истинный художник, был легкоранимым, а также большим фантазером. Он порою придумывал себе иллюзорный мир, в котором поступал так, как ему хотелось, и думал так, как ему приходило на ум.
Как-то приехал я с делегацией французских писателей в Ленинград, и Василий принимал их у себя дома.
- Не скажете ли вы нам, месье Базиль, как вы стали писателем? - любезно спросила француженка.
- Скажу, - решительно ответил Василии. - Начинал я со стихов. Но народ не заинтересовался глубоко моей поэзией. Тогда я стал писать прозу. Она пришла своим путем к народу…
Он замахивался в искусстве на многое, и для него самого было естественным видеть себя в жизни могучим, сильным, основополагающим.
…Побывали мы с ним в Мексике. В один день наши друзья пригласили нас в музей инкского творчества: древние маски, ритуальные человеческие черепа из камня, живопись, пламенная, многоцветная, страстная… Это было увлекательное путешествие в прошлое великого народа. И вдруг я услышал голос Василия:
- Интересно, очень интересно… Но почему нет копий античных скульптур? Почему? Кстати, я мог бы содействовать приобретению копий античности вашим музеем… Да, да, - мельком бросил он взгляд на меня, уже не в силах остановиться, - у меня есть знакомый академик, он сможет содействовать покупке… Нужен только корабль для перевозки…
Волосы на голове у меня слегка зашевелились.
- Вася, - сказал я с подобием улыбки на лице, предназначенной для наших друзей, - это ведь вопросы компетенции Министерства культуры.
- Разумеется, - смерил он меня взглядом, - мы подключим и культурные инстанции наших стран.
…Наши друзья были им очарованы.