- У меня бронь, - протестовал доктор.
- Была, а нынче нету, - отрезала администраторша.
- У Маньки переночевать можно, - вставил слово швейцар в засаленной форменной куртке.
- У какой Маньки? - растерянно спросил Пологов.
Швейцар осклабился:
- У старухи. За руп - койка. Без финтифлюх! - И он игриво пошевелил толстыми пальцами.
Пологов расстроился: "Приехать в непогодь, ночевать на раскладушке под храп бабки и покусывания старожилов-клопов…" И тут он прибег к палочке-выручалочке всех плавающих и путешествующих: сунул казначейский билет в паспорт и протянул за стойку:
- Проверьте, пожалуйста, еще, может, все-таки… - со значением сказал он.
Администраторша исчезла за стойкой, слышно было, как она листает плотные страницы паспорта; наконец вынырнула из-под стойки и гораздо вежливей молвила:
- Лоцманская каюта этой ночью пустует. Можно там поселиться. - И, видя недоумение на лице Пологова, добавила: - Номер у нас есть постоянный для лоцманов со Свири.
Пологов разместился в двухкомнатном номере, согрел кипятку, заварил чай и, в блаженном отдохновении вытянув ноги, стал, жмурясь, прихлебывать мелкими глотками. Насытившись, он с любопытством новосела принялся изучать номер и обнаружил в ящике стола кипу бумаг, перетянутых резиновой тесемочкой. Спать не хотелось, и он, не имея с собой ни книги, ни журналов, не без некоторого колебания снял резинку, просмотрел верхний листок, второй и погрузился в историю чужих злоключений с возрастающим сочувствием.
Сама ситуация, на первый взгляд, была незначительна: лоцман Свирского пароходства Лямзин узнал, что лоцман Ленинградского пароходства за один и тот же объем работы получает 130 рублей зарплаты, то есть на 10 рублей больше, чем Лямзин. Лямзину это представилось несправедливым, и он, выясняя свои права, завел переписку с различными организациями, требуя увеличения зарплаты. Он аккуратно складывал в пачку и ответы, которые получал, и копии своих писем. Лоцман вошел во вкус борьбы и писал обращения, учитывая психологию тех людей, которым предстояло читать его послания.
В ЦК профсоюза он обращался лаконично, подчеркивая стаж работы и нелегкие условия труда. Ответ получил столь же лаконичный - мол, вопрос рассматривается и после доуяснения последует извещение о принятых мерах. Такая неопределенность не удовлетворила Лямзина, и он написал письмо в редакцию "Водного транспорта". В нем он изливал душу: "…Скажете, десять рублей погоды не делают. Ан делают! За десятку свитеришко сыну на зиму куплю иль доложу - и ботиночки справлю… А может, жене презент неожиданно. Вот и радость в доме. А потом, на каких таких основаниях обходить меня рублем? У нас и трасса посложней, да и техника к списанию быстро движется. А у и их - ого-го! Как что - замена! И не то чтобы подержанное вручили - техника с передового производства! Я лично против Феклина ничего не имею, он там лоцман, кореш мой. Наоборот, мы при встрече не только производственную тему и оборот взяли, но и культурный досуг устроили… Почему мне на десятку меньше? Вода у меня такая, как у Феклина, - мокрая. К слову, меня могут на повышение двинуть, - но ведь другой человек придет…"
Из редакции Лямзину отвечали, что вопросы об оплате труда, поднятые им, важны; редакция интересуется мнением старых опытных речников, их жизнью и деятельностью. Сообщалось, что письмо т. Лямзина переслано в ЦК профсоюза для детального ознакомления и мотивированного ответа. Редакция отмечала живой стиль письма т. Лямзина и добавляла, что с интересом познакомится с его зарисовками трудовых будней наших славных речфлотовцев.
Лямзин не заставил редакцию долго ждать. Он написал второе письмо, поблагодарил за ответ, но быка сразу взял за рога: "…А как же с 10-ю рублями? Вы думаете, что ежели трасса мне известна, то и забот нет? Совсем неверно, товарищи! Вот, скажем, оторвались бревна при сплаве - кто их должен усечь? Опять я. Или церковка затопленная. Она - ясно дело - в лоциях отмечена. Но все равно: в оба зри, чтоб за крест не зацепиться…"
Пологов читал письма, и ему казалось, что он уже знаком с этим неугомонным Лямзиным. Он представлялся рыжим, взъерошенным, в морском кителе и с потрепанным дерматиновым портфелем под мышкой. Вот он сейчас откроет дверь, войдет. Смущенный Пологов заизвиняется:
• "Простите великодушно, лежали письма открыто - полюбопытствовал". Лямзин вскинет руки: "Ничего! Секретов нет!
Это написано для любого советского человека. Потому что нет ничего дороже справедливости. Так?" - "Так", - согласится Пологов.
И он читал далее: "…Ладно! Может, и не в десяти рублях главное. А в чем? А в том, что очень легко эти десять рублей иным путем заработать: ну, там рыбку налево; ну, там бензинчик соседу; ну, там бревнышки на сруб; ну, там… Да к чему все! Я, коль заартачусь, сам могу десятку в редакцию выслать. Да ведь душа жить хочет честно! Вот вы о жизни спрашиваете. Скажу. Жена у меня: на три уезда- одна невеста! Ждет меня с реки, словно я с океана возвращаюсь. Меня, кстати, на океан звали. На Индийский. В рыболовецкую флотилию. Из-за жены не поехал. Она у меня сама, как океан. Все в ней имеется".
Пологов отложил письмо, задумался. "Душа хочет жить честно!"- ах ты, брат Лямзин, до чего ж ты моими словами высказался! Внезапно домашнее семейное счастье Лямзина отозвалось в сердце Пологова щемящей и болезненной памятью. Давно ли он и сам считал, что чувство, охватившее его, схоже с океаном. А оказался океан его застойной лужей.
Вспомнил Пологов: как-то с женщиной, которую полюбил, зашли в невзрачное придорожное кафе. И эта женщина среди шумной публики, сидящей за столиками в шапках и пальто, обозленных официанток, расплескивающих супы на подносах, казалась Пологову существом высшего порядка, и он в сердечном порыве схватил ее руку и поцеловал. Девчонка за соседним столиком фыркнула, а женщина, расширив настороженные глаза, прошипела, дергаясь: "Что выдумали! Здесь же люди ходят!" Он не понял ее реакции, но в своем благостном настроении заставил себя подумать: "Какое целомудрие! Какая милая и наивная застенчивость!" Позже, когда он узнал о меркантильно-практическом поведении этой женщины, морщась, страдая, твердил: "За что? Ну, за что?"
…В жаркий, изнуряющий день приехал Пологов с женщиной на берег реки. "Давай!" - совсем как мальчик, закричал Пологов и взмахнул рукой, приглашая ее в воду. Но женщина нахмурилась, даже помрачнела. "Что с тобой?"- недоуменно спросил Пологов. "Ничего, - ответила она, - я люблю плавать в одиночестве, так мне лучше мыслится". Пологов опешил, по согласился, и она поплыла, манерно выкидывая вперед руки и вытянув над водой голову. "Вот ведь какая… оригинальная…" - рассуждал Пологов. Это был жалкий трюк, которым женщина пыталась подчеркнуть свой богатый духовный мир, но тогда Пологов лишь умилился.
"Эх, - оторвался он от воспоминаний, - нынче на мою дурь кому пожаловаться?.. Душа хочет жить честно! Хочет-то хочет, а не всегда живет. А почему?" - ввинчвал в себя Пологов вопросы.
Вновь углубился в бумаги лоцмана. Новый ответ из редакции был сдержаннее: "К сожалению, Ваше письмо опубликовать не можем. По своему профилю оно более подходит "Литературной газете". Попробуйте обратиться туда".
На следующий день, закончив консультации в больнице, Пологов решил с вечерним автобусом отправиться домой. Он поспешил в гостиницу и по дороге взволнованно думал: "А вдруг Лямзин приехал! Сколько он во мне всякого расшевелил!" Но номер был пуст. Пологов собрался с вещами и, относя ключ дежурной, спросил:
- Лямзин когда приедет?
- Во! - удивилась дежурная. - Все его уже знают!
- А в чем дело? - поинтересовался Пологов.
- Да неуспокоиш какой-то! Вот, - и дежурная помахала телеграммой с красной широкой полосой. - Правительственная! Ему! Из Верховного Совета. Уже сам Иван Иванович заходили, спрашивали о его приезде. Право, неуспокоиш! А вам он что, очень нужен?
- Да так…
Швейцар на правах старого знакомого подмигнул Пологову:
- Ишь ты, как судит - неуспокоиш! Да ему теперь бабка Феодосия все грехи замолит, - пенсию пробил старухе за колхозную работу… А то все маяли да маяли в Совете, мол, справок недостает. А лоцман враз в Верховный Совет, - что за безобразие! Трудовую старость не почитают! Иван Иванович и забегал. А ему и надлежит побегать, а то застоялся под потолками.
- Больно ты неуважителен, Степаша, к начальству, - примирительно прервала дежурная и переменила разговор.
- Лоцман, как приедет, чернил свежих потребует, и полночи в комнате свет горит. Может, писателем станет, - высказалась словоохотливая дежурная.
…Пологов ехал снова по пустынной запущенной деревенскими жителями земле и размышлял о последних сутках своей жизни: "Ну, дорогие коллеги, скоро вытянутся ваши лица. Я вам шею вместо седла подставлять не намерен…"
И еще Пологов был твердо уверен, что не ответит на письмо, которое неожиданно на днях прислала ему бывшая любимая и в котором наверняка таятся новые интриги.
На переправе распоряжался загоном машин на паром, расторопно и весело, кудрявый парень в морской фуражке, сдвинутой на затылок. Отчалили, и парень встал у борта, покуривая и следя за приближающимся берегом. Он раза два мельком взглянул на Пологова и дружелюбно сказал:
- А я вас знаю. На приеме с ногой был. Ногу-то колесом прижало на разгрузке парома.
- Точно, - обрадовался Пологов, узнав своего пациента, - прошло?
- Окончательно, сама нога, как колесо, крутится, - рассмеялся парень.
Пологова осенило:
- А вы, как речной работник, случаем не знаете лоцмана Лямзина?