Склонившись над картой, Вокроуглицкий вслушивался в угрожающую тишину, которую нельзя обозначить условным знаком на карте, но которая опытному солдату говорит о многом. Его беспокойство, вызванное и личной неустроенностью, и неясностью фронтовой ситуации, усиливалось из-за волнений Джони. Какая-то слабость поднималась от ног к сердцу, переходила в противную мелкую дрожь. "Расскажу обо всем Джони!" - решил Вокроуглицкий.
По окну потекли струйки грязи. Подъехавший грузовик остановился прямо в луже. В сенях раздались голоса. Дверь распахнулась, и два солдата в ушанках с прилипшей к ним травой доложили о своем прибытии.
- Проходите! Проходите! - позвал их Галирж и умолк, видя, как второй закрывает за собой дверь.
Четарж Шима рапортовал, что возле переднего края обороны немцев появились легковой автомобиль и - с интервалами - шесть замаскированных грузовиков.
Галирян кивнул и нетерпеливо бросил:
- Где остальные?
Четарж Шима и десятник Лидера продолжали стоять по стойке "смирно". Их лица были покрыты пятнами засохшей грязи. Четарж сбивчиво объяснял:
- Мы с Яндерой поднялись на косогор… обзор оттуда лучше… но до конца долина не просматривалась… я послал Петраня и Урбанека вперед по этой долине… а мы пошли верхом, - Шима несколько раз глубоко втянул в себя воздух.
Вокроуглицкий заметил, как в то время, пока Шима говорил, грязь на лице четаржа трескалась и отваливалась.
- …следим за действиями Петрани и Урбанека. И вдруг сверху видим: прямо на них в зарослях ползут немцы. Яндера говорит: мы фрицев отсюда видим, а наши - нет! Что с ними будет? И в это мгновенье наши немцев тоже заметили…
Галирж постукивал линейкой по ребру стола, как бы диктуя Шимо темп рассказа. Это постукивание приводило четаржа в ужав.
- Там внизу была до основания разрушенная хата - наши побежали к ней. Петрань шел первым, стал спускаться в погреб - Урбанек следил за немцами, а потом полез за Петранем. Лидера мне говорит: ребята родились в сорочке. Да, отвечаю, везучие черти. Теперь в этом погребе они как в бункере и спокойно этих немцев перестреляют…
Шима тупо посмотрел перед собой и замолчал. Галирж перестал стучать.
- Ни единого выстрела. Ничего. Совсем ничего, - выдавил Яндера.
- Я смотрю на снесенную хату, - очнулся Шима, - кто-то лезет из погреба наверх… Пригляделся - немец! Беру бинокль… этот тип держит винтовку за дуло, а на прикладе кровь.
Все тяжело дышали. Шима и Яндера не проронили больше ни слова. Галирж и Вокроуглицкий ни о чем не спрашивали. Капитан встал. Молча пожал солдатам руки.
13
Каштан тащил на себе седло с крюками, на которых висело восемь катушек. Потный от натуги, он то и дело вздрагивал, будто хотел стряхнуть с себя этот груз, но по-прежнему, низко опустив голову, усердно шагал вперед.
Его вел Млынаржик. Сзади плелся Цельнер. Штаны, полы шинели, сапоги - все было пропитано водой, облеплено грязью.
- Я сыт по горло этим чавканьем, - ворчал Цельнер.
- Уже недалеко.
- После трех часов в такой трясине каждая минута кажется тремя часами.
Млынаржик похлопал лошадь по боку:
- Вот примерный солдат, не ропщет, не ноет.
- Ему-то что! Идет себе, да и все. У него нет воображения, а я уже накалываю картофелину на тесак - посолить, впиться в нее зубами, пусть она еще обжигает и пахнет дымом…
- Тебе бы только брюхо набить.
- А разве это не самое разумное, что остается делать здесь? - защищал свою фронтовую философию Цельнер. - Разве с пустым брюхом мы сумеем тянуть связь те две тысячи километров, которые еще лежат перед нами? Хорошенько не пожрешь, самого себя не унесешь. - Вытаскивая ноги из грязи, бурчал: - На рождество дома?! Вашими устами да мед пить! Киев взяли быстро, и поэтому казалось… но ведь Киев, Млынарж, - уникальный случай, а теперь вот это месиво, в котором вязнут ноги и колеса. На рождество дома! Ох, вашими устами…
Каштан протяжно заржал.
- Вот видишь? Твоему образцовому солдату тоже надоело.
- Ничего подобного! Это он от радости.
- Сделай себе из этого прекрасного Каштана чучело, - проворчал Цельнер.
- Но-но, - предостерег его Млынаржик. - Он, по крайней мере, в чине капитана, и у него не менее пяти медалей. Будь с ним поучтивее.
- Ладно, - тяжко выдохнул Цельнер.
Солдаты время от времени останавливались, выпрямлялись, прислушиваясь к гнетущей тишине.
В последние дни бригаде отводились все большие участки фронта. Она была утомлена беспрестанными перемещениями, затяжными переходами по сырой, болотистой местности. А результаты? Практически никаких: где-то на километр, на два продвинулись вперед, где-то отступили. Эта бесконечная карусель обошлась бригаде дорого: погибло столько же бойцов, как и в сражении за Киев.
Особенно трудно приходилось связистам. Только они успевали натянуть свои провода, как их надо было снова сматывать, стоило смотать - разматывай вновь. Из-за слякотной погоды связь то и дело где-нибудь отказывала, и нужно было искать повреждения в непролазной грязи. Дни отдыха на стоянках? Для телефонистов они не существовали. Связь должна безукоризненно работать до боевых действий, во время и после них. Связисты по-прежнему выполняли на совесть свою незавидную работу, но настроение падало.
- Черт побери, - выругался Млынаржик. - Легче выносить грохот фронта, чем его немоту.
- Конечно, - кивнул Цельнер. - Эта сволочь, тишина, губит человека.
- Эх, очутиться б сейчас дома и слушать, как под окном бренчит трамвай…
- В этом океане грязи твоя Спаленая улица представляется, небось, спасительным маяком? - мрачно шутил Цельнер.
- Да разве тут сладко?! Не знаем, что и откуда свалится нам на голову. - Млынаржик взглянул вверх. - И ничего но будет в том удивительного, если на нас обрушится небо.
- Зачем небо? Хватит одного осколка, как Боржеку… - Цельнер умолк.
Остаток пути шли в молчании. Цельнер забарабанил в окно:
- Блага, лови!
С крюков седла они сняли катушку и, раскачав, бросили Благе в окно.
- Какая гадость, - фыркнул Блага, поймав катушку, всю облепленную грязью.
- Гадость? Шоколад "Орион"! Горчит? Самый калорийный!
- Заткнись, болтун, - оскалил зубы Блага, принимая в свои объятья вторую катушку.
Блага хмурился. Придется перематывать измазанные кабели, на ощупь проверять, нет ли где-нибудь повреждений сердцевины или содранной изоляции.
Наконец в окно влетела последняя катушка. Разгруженный Каштан, как и полагается образцовому солдату, не трогался с места, ожидая приказа. Млынаржик отбросил сухую терминологию устава и, хотя речь шла в "капитане, увешанном медалями", ласково позвал его:
- Пошли, крошка, пошли!
В маленьком тесном хлеве они принялись чистить Каштана. У Цельнера по спине бегали мурашки, но неуемное воображение уже увело его из хлева и совало ему в руку свежеиспеченную картофелину.
- Еще снизу! - строго сказал Млынаржик.
Цельнер стал скрести Каштана короткими, торопливыми движениями.
Млынаржик, сунув голову под конское брюхо, следил за действиями Цельнера:
- Не делай кое-как!
- Я чищу его на совесть.
- Вижу, как. Иди лучше варить картошку! И не забудь про меня!
Млынаржик сам привел в порядок Каштана. Напоследок выудил из кармана замусоленный, почти черный кусочек сахара:
- Это тебе, крошка!
Каштан сосал сахар, словно ребенок, с нижней губы свисали ниточки слюны, умиленные глаза провожали удалявшегося благодетеля.
Млынаржик разделся до трусов, развесил свое промокшее обмундирование и портянки на проводе. Потом поставил сушить на печке несколько пар сапог, то и дело переворачивая их, чтобы они не покоробились от огня. Подкинув ему и свои сапоги, Цельнер вымыл картошку, поставил ее в каске на огонь и принялся ходить из угла в угол. На плите шипели разбухшие от влаги подметки, промокшее обмундирование источало запах шерсти, пахло лошадьми и сыромятными ремнями. Цельнер разглядывал ребят: все какие-то надломленные, поникшие. Блага из последних сил возился с грязным кабелем, простудившийся Зап скрючился под шинелью. Шульц чинил часы.
Остановившись около него, Цельнер похвалил:
- Ловко.
Шульц с лупой, вставленной в глазную впадину, вправлял шестеренку в механизм.
Махат сидел у окна, закинув ногу на ногу, и с довольным, казалось, видом покуривал. В действительности те ощущение тревоги наполняло, пожалуй, его больше, чем остальных. Махат из-под облачка сигаретного дыма смотрел на Шульца. "Интересно, что чувствует Омега? Ведь он тоже был неравнодушен к Яне. Наверное, теперь понял, что и у него пан командир отнял какую бы то ни было надежду. Видно, и его проняло: и так всегда бледный, а сегодня он прямо белый, нос сунул в часы, словно хочет в этих хронометрах найти ответ, как будут развиваться события дальше. Шульц в таком же положении, как и я".
Но сравнение с Омегой не принесло Махату облегчения. "Омега не сгорел дотла, как я сегодня. Когда он понял, что у него нет шансов добиться расположения Яны, он запрятал чувства глубоко в свою "тикающую душу" - и все на этом кончилось. Ничего общего со мной!"
Цельнер ткнул пальцем в груду поломанных часов:
- Сколько таких развалюх нужно, чтобы собрать одни?
Шульц, не отрываясь от работы, ответил:
- Видно будет.
- А это чьи? Солидно выглядят.
- Ержабека. Но у меня есть и получше.
Шульц засучил рукав. На худой руке от запястья до локтя вплотную друг к другу были надеты часы. Шульц стучал пинцетом по стеклышкам и называл имена владельцев. Часы принадлежали солдатам, санитаркам, офицерам, а одни даже майору Давиду.