"Что она сказала? - Махат соображал: - Я ей нравлюсь и ей безразлично, что я не офицер, как Станек. Это в мою пользу. Не в его. Но ей жаль, что он не простой солдат, как я. Это в его пользу, не в мою. Что я должен еще сказать? Я уже излил всю душу до последней капли. И ей этого мало. Наверно, нужны другие слова. Но какие? Если мне не удастся поговорить с ней как следует теперь…"
- Скромный солдат, Яна, ко всему относится серьезно, очень серьезно, а такой заносчивый офицер, известное дело, беспечен и непостоянен: от Павла к Петру, от Петра к Павлу.
Поняла: к Павле. Тонкая морщинка перерезала Янин лоб.
- Я его люблю, - сказала она. Махат выпрямился:
- Ты его любишь. Он для тебя все, так? А знаешь ли, какое место ты занимаешь у него? У него на первом месте музыка, потом военная карьера, развеселая жизнь из сплошных развлечений и только после всего этого - ты! Люби его, боготвори - тем быстрее он тебя прогонит. Разве нужен такому офицеру груз на шее?
Нападки Махата лишили Яну последних остатков сдержанности.
- Я не спрашиваю, кто у него был до меня и даже кто будет после меня. Не спрашиваю, что для него важнее. Я люблю его!
- Каким бы он ни был? - удивленно спросил Махат.
- Каким бы он ни был! - подтвердила Яна.
Лишь сейчас он узнал о Яне все. Это не слепое увлечение офицером, которое со временем пройдет. Это такая же любовь, как у него, Махата, к ней - это судьба.
- Я боюсь за тебя. Ты на краю пропасти. Мне еще никто не ответил любовью на любовь, я думал, что это сделаешь ты. А ты… Но это не изменит моего отношения к тебе. Я уберегу тебя от опасности. - Он потянулся за сумкой.
Она испугалась:
- Что ты хочешь сделать?
- Тебе - ничего. Этого я не смог бы. Тебя я даже простил бы. А это не каждый сможет.
Он смотрел на склонившуюся над коммутатором Яну. "Не умею я хорошо говорить. И зачем вообще говорить? И все-то я спешу, не подожду, когда у нее будет свободное время. Почему я?.. - В подсознании по-прежнему стучала мысль, что после всего пережитого у него, с детства обделенного любовью, больше прав на Яну, чем у Станека, к которому девушки льнут сами. - Только надо…" Он шагнул к Яне и остановился.
- Я буду ждать. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Для любящего человека ждать - самое страшное.
Яна мягко посмотрела на него.:
- Если ты очень хочешь - жди!
12
Пузатая печь, занимавшая половину украинской хаты, давала лишь иллюзию тепла. Сырые и тяжелые, как камень, поленья из груши, еще утром росшей в саду, шипели и свистели, но жару почти не прибавляли.
Галирж, укутав ноги в попону, изучал разложенную на столе карту, которая походила на изображение мистических символов. Красные линии - наши, синие - враг. Где точно в данную минуту проходят синие линии? Несколько часов назад пришло донесение о том, что у немцев замечено движение. Незначительное, правда. В 13 часов 5 минут разведчики Галиржа обнаружили небольшую группу немецких солдат, среди них было два офицера. Рекогносцировка местности перед наступлением? Согласно донесению, полученному в 15 часов, немцы забивали на своем переднем крае колышки с цветными флажками. Противник обозначает проходы в собственных минных полях! Галирж снова послал разведку с приказом возвратиться до 15 часов 45 минут.
Было 15.45. Галирж сбросил попону и направился в соседнюю комнату, где находились радист и телефонист.
- До сих пор не отозвались, - доложили оба.
Галирж вернулся к себе. Опять уселся и закутал ноги.
Вокроуглицкий по раскисшей дорого торопился в разведотдел, стараясь наверстать время, проведенное на пункте телефонной связи. Он узнал, что происходит у телефонистов, и от этого, а не от быстрой ходьбы захватывало дух. Он почти был уверен в том, что его рассказ о протестах рядового состава в Англии был воспринят Махатом тогда, в Киеве, как руководство к действию, хотя Ота и предупреждал связиста: то, что возможно там, в тылу, невозможно тут, В условиях активных боевых действий, но, видно, это предупреждение только подлило масла в огонь. Можно ли предугадать всю меру строгости всегда бескомпромиссного и вечно взвинченного Галиржа, даже если речь пойдет о самом близком ему на фронте человеке? А что говорить об остальных? Станек, весь штаб, полковник? Ведь фронт тоже вынуждает их быть жестокими.
Вокроуглицкий миновал комнату, где сидели связисты разведотдела, и уже взялся было за ручку следующей двери… И тут его внезапно охватило чувство, которое он испытывал, когда самолет вдруг проваливался в воздушную яму. Он весь напружинился, словно ситуация была столь же опасной. Сдаваться? Это не в его духе. Предупредить аварию. Набрать высоту, пусть ревут моторы, пусть вибрируют крылья! Прорваться сквозь бурю!
Но с чего начать?
Медленно открыв дверь, он устало вошел в комнату капитана.
Тот повернулся к нему и с укоризной произнес:
- Что дал твой зондаж, Ота? Не слишком ли он запоздал?
- Я привык на крыльях… - ответил Вокроуглицкий. - Мне были подвластны любые расстояния. Но здесь?! По такой грязи… Мои ноги как стопудовые гири. - И он рухнул на стул.
Галирж беспокойно оглянулся на дверь.
- Ты кого-нибудь ждешь, Джони?
- Возвращения наших с задания. - Галирж посмотрел на часы. - Они должны были вернуться пятнадцать минут назад.
- По такой грязище и на сто минут опоздаешь. Будь снисходителен к ребятам, Джони. - "И ко мне", - пожелал он мысленно.
- Что ты вдруг стал так заботиться о солдатах?
- Я еще в Англии был таким, Джони.
"И здесь, увы, тоже, - подумал Вокроуглицкий о Махате. Вытащил пачку сигарет. Чувствовал, что теряет присутствие духа. - И чего меня понесло в район сбора! Зачем я пил столько коньяку! И потом умничал перед этим болваном". Он погасил о донышко гильзы едва начатую сигарету, взял зажигалку Галиржа, щелкнул раз, второй, третий. Безуспешно. Двумя пальцами вытащил из мешочка для зажигалки новый кремень.
- Джони, - начал он, почувствовав, что к нему снова возвращается равновесие. - Я принес тебе сенсационные новости.
Галирж движением руки остановил его, напряженно прислушался к звукам в соседней комнате. Телефонные звонки, монотонное бормотание связистов, дробь морзянки. Никакого галдежа, который всегда сопровождает возвращающихся с задания разведчиков. Уже двадцать две минуты опоздания. Галирж приложил часы к уху. Шли. Но он все-таки покрутил пальцами головку завода.
Вокроуглицкий продолжал:
- Кажется, Станек не будет больше заводить тебя в тупики, ему самому придется свернуть в сторону. Его телефонисты настроены против пот.
- Это невозможно! - резко возразил Галирж. - Ирка - один из самых любимых командиров. Ты наивен, Ота, ты заблуждаешься.
- Не веришь? Я не утверждаю, что это уже произошло, но посуди сам, Джони. - Вокроуглицкий следил за выражением лица Галиряна, рассказывая ему о том, как Станек взял с собой на задание обессиленного солдата и назад его уже не привел. - Телефонисты не в состоянии этого забыть. Мне даже страшно представить, какие выводы они могут сделать.
Галирж побледнел.
Вокроуглицкий заметил это:
- Я думал, Джони, тебя обрадует моя весть.
Галирж отпрянул от летчика:
- Я, разумеется, хотел бы всю войну быть уверенным в том, что Станек вспомнит прежде всего обо мне при распределении связи. Но тебе не приходит в голову, что я тоже посылаю людей на смерть?
Вокроуглицкий хотел произнести что-то утешительное, но язык его одеревенел. Галирж продолжал:
- Я ведь послал на смерть больше солдат, чем Станек, и пока мы воюем с немцами, я все время вынужден буду это делать. И, по-твоему, я должен согласиться с тем, чтобы вместо меня рядовой состав решал, кого и куда посылать? А нас, командиров, солдаты будут привлекать за погибших к ответственности? Так? - Галирж вытер вспотевший лоб. - О Станеке мы составили мнение. Но такие разговоры я решительно отвергаю! Он имеет право так же, как и я, выбирать для задания любого солдата, которого он сочтет наиболее подходящим. - Галирж думал о четырех своих разведчиках, которых он послал на задание и которые все еще не возвращались. - У Станека, безусловно, были какие-то соображения, когда он брал с собой того солдата. Я тоже знаю, кого на какое задание послать и почему.
В дверь громко постучали. Телефонист с порога доложил, что капитана вызывает "Изера". Звонили разведчики с участка первого батальона. Они обнаружили небольшие перемещения в немецких позициях перед первым и вторым батальонами. Однако ничего конкретного о противнике, окопавшемся перед батальоном Рабаса, Галирж не узнал. Положение осложнялось. Ясно было лишь, что немцы готовятся к разведке боем. Но если они на нее решатся, то вряд ли нападут на оба батальона одновременно. Как распознать, на каком направлении наблюдаемые перемещения являются отвлекающим маневром, а на каком - действительной подготовкой к атаке? Это могут объяснить, пожалуй, те, кого он ждет.
Галирж вернулся. Со свойственной ему аккуратностью он наносил на карту новые данные. Цветные карандаши скользили в потной руке.
Вокроуглицкий с деланным вниманием наклонился над картой, краем глаза следя за проходившим мимо окна взводом солдат. Дисциплинированное подразделение, как и должно быть в условиях тяжелых боев. С новой силой в нем заговорил страх: не придется ли самому расплачиваться за то, что Махат расшатывает дисциплину в смежном подразделении?
"Здесь каждый шаг опасен, словно идешь по трясине. Куда поставить ногу? Где твердая земля? Икар летел к солнцу, упал - и конец. А мое падение ударом самолета о землю не кончилось, я продолжаю падать, падаю все глубже и глубже…"