Десять лет спустя, в 1846 году, Флобер назвал чувство к Элизе единственной в его жизни настоящей страстью. И много позже, 1872 году, он писал в ответ на ее письмо: "Старинная моя подруга, моя былая Нежность, я не могу без волнения смотреть на Вашу подпись! ‹…› Я так хотел бы принять Вас у себя, поместить Вас в комнате моей матери. ‹…› Я теперь Старик. Будущее ничего не сулит мне. Но прошлое встает в памяти, окутанное золотой дымкой. - Из сияющей бездны милые тени протягивают ко мне руки, и одно лицо среди них сияет ярче всех - это Ваше лицо! - Да, Ваше". Черты Элизы будут вновь и вновь возникать в образе героинь Флобера - Эммы, Саламбо, госпожи Арну. Все они похожи друг на друга и на Элизу Шлезингер.
Но тогда, летом 1836 года, переживая первую любовь, Флобер не отдавал себе отчета в этом, а вернувшись в Трувиль в конце августа 1838 года и не найдя там госпожи Шлезингер, он понял, что любил ее, и воспоминания о встрече с нею превратили начатую книгу в "настоящие Мемуары".
В повести Флобер дает Элизе другое имя, он называет ее символическим именем - Мария. Встреча с ней - один из важнейших этапов воспитания чувств юноши-поэта, открытие новых свойств его души, переживание не только чувственное, но во многом эстетическое, похожее на рыцарское поклонение Прекрасной Даме. Испытывая "странное мистическое чувство", в котором сливаются "мучение и радость", он становится "взрослым и гордым", взгляд ее зажигает "божественный огонь" в его душе, он пронзительно ощущает бесконечную гармонию, что раньше открывалась ему лишь в природе и поэзии. Сравнение Марии с Венерой, сошедшей с пьедестала, придает этому биографическому эпизоду смысл иерофании - явления божества, превращающего смертного человека в существо более совершенное.
Прерывая рассказ о Марии, Флобер включает в повесть написанный в декабре 1837 года эпизод о первой полудетской влюбленности в маленькую англичанку Каролину Голанд (1820-?), гостившую в их доме. Первоначально этот автобиографический набросок не был предназначен для "Мемуаров безумца", но его элегический и одновременно чуть ироничный тон позволяют оттенить исключительность чувства к Марии. За рассказом о Каролине следует короткая глава о связи с неизвестной женщиной, связи плотской, без любви. Флобер оставляет эту женщину безымянной, и это так же символично, как имя Мадонны, данное им госпоже Шлезингер. В главах, посвященных Марии, мотив безумия звучит лишь однажды как "безумие любви" - "нежное упоение сердца" и "блаженство", гармония души.
История о бездуховной связи с безымянной женщиной, безнадежность любви к Марии вновь возвращают рассказчика к состоянию душевного хаоса и сомнений. И все же в мире, подобном "гигантскому безумцу", есть возможность гармонии, раз существует искусство - единственная "вера, достойная поклонения", и творчество, возможное вопреки всем сомнениям, неудачам и доводам рассудка. Эта идея возникает в образе колоколов, звучащих в финале повести. Колокола, чей звон отмечает каждый этап человеческой жизни, лгут, как поэт, не нашедший точного слова. И так же как поэт, они безумны, ведь "бедная медь" заблудилась между небом и землей, вместо того чтобы "служить в полях сражений или стать конской подковой", но их голос, как голос поэта, окружает мир "сетью гармоний".
"Мемуары безумца", как и "Агонии", были своеобразным письмом, обращенным к тому, кого Флобер называл своим "вторым я", к человеку очень близкому, но все же к "другому", а в 1840–1841 годах он единственный раз в жизни ведет дневниковые заметки.
Правда, это необычный дневник. В нем почти нет дат и последовательного рассказа о событиях, но есть размышления о себе и мире, об искусстве и философии, религии и науке. "Моя жизнь - не события. Моя жизнь - это мысль", - пишет Флобер в "Мемуарах безумца", и заметки в тетради, которую он вел в 1840–1841 году, и есть настоящее свидетельство самосознания двадцатилетнего писателя.
В это время Флобер уже не был учеником коллежа, в декабре 1839 года его вместе с двумя товарищами исключили из класса философии за "непослушание" и в назидание другим. К выпускному экзамену на степень бакалавра он готовился дома, успешно выдержал его, и 22 августа 1840 года отправился в путешествие на юг Франции и Корсику. Из путешествия Гюстав вернулся в начале ноября, и зимой 1841 года должен был готовиться к поступлению на факультет права, где учились его самые близкие друзья - Ле Пуатвен и Эрнест Шевалье.
В "Мемуарах безумца" представлено прошлое, завершенный жизненный этап. В "Дневнике" перед нами настоящее со всей неизвестностью будущего. Флобер и верит в свое призвание художника и сомневается в нем, стремится понять себя, и неопределенность собственной личности особенно тревожит его: "Я отдал бы целое состояние, чтобы стать или глупее, или разумнее, атеистом или мистиком, чем-то завершенным, целостным, идентичным, чтобы это можно было определить одним словом", - писал он Эрнесту Шевалье в 1839 году.
В "Дневнике" он пытается сделать это, ищет свою точку зрения на мир. В первой части "Дневника", написанной до путешествия на Корсику, Флобер настойчиво противопоставляет два способа восприятия и познания мира: рациональный, научный и иррациональный, эстетический. Предпочтение он отдает последнему, полагая, что лишь так можно видеть и понимать мир в целом, не разрушая его единства.
В это время Флобер вновь переживает религиозные и мистические порывы. Но теперь к религии его влечет не тревога смерти, о которой он писал в "Агониях", а чувство эстетическое: страсти Христовы кажутся ему прекраснее всего на свете. Здесь намечается характерное для зрелой эстетики Флобера отождествление искусства и религии. "Хотите стать Богом - станьте поэтом", - пишет он.
В эстетических размышлениях 1840 года он настойчиво противопоставляет вдохновение размышлению, чувство разуму, откровение рассуждению, а вкусу - "нёбо", то есть способность ощущать "неуловимую чистейшую сущность" поэзии.
Но именно в размышлениях об искусстве ему особенно остро открываются не только противоречия идеи и материи, мысли и слова, но и необходимость привести их в гармонию: "Есть утверждение, довольно глупое, что слово выражает мысль. Точнее будет сказать, что оно мысль искажает", - повторяет Флобер, но в то же время определяет искусство как "перевод мысли формою". С этого момента и навсегда важнейшей проблемой для него становится стиль. Позже, закончив работу над романом "Госпожа Бовари", он скажет: "Форма и мысль для меня едины, и я не представляю себе одно без другого. ‹…› Точная мысль влечет за собой точное слово и является им".
Первая часть "Дневника", где Флобер предстает "истинным романтиком", идеалистом, обрывается наброском в романтическом восточном духе. Флобер отправляется в путешествие на юг Франции и Корсику и на время оставляет дневник. Эта поездка стала одним из самых значительных событий в его жизни, домой он вернулся повзрослевшим и изменившимся.
В 1840 году, до путешествия, Флобер был мучительно недоволен собой, он по-прежнему называл себя немым, жаждущим говорить, отчаивался: "Себя я считаю освистанным, униженным, опозоренным, я больше не знаю, на что надеяться, чего желать, что есть во мне: я могу стать всего лишь жалким писакой, тщеславным ничтожеством". Вернувшись из путешествия, он снова берется за дневник и теперь в афористичных, пронумерованных римскими цифрами фрагментах, хладнокровно и отстраненно, черта за чертой набрасывает свой интеллектуальный портрет. Он больше не немой и не безумец, он ищет свое "я" и, не желая ограничиться какой-то одной точкой зрения на мир, принимает двойственность своей натуры: "Я ни материалист, ни спиритуалист. Если бы я стал кем-то, то скорее материалистом-спиритуалистом".
"Прощай, Гюстав", - говорит он на последней странице "Дневника", прощаясь с поэтом- романтиком в себе. Здесь начинается превращение Поэта в Художника. Другим прощанием с поэтом стала повесть "Ноябрь".