"Агонии" - не только воспоминания о беседах с другом, но своеобразное продолжение их диалога и спор, в котором младший занимает свою позицию. В начале первой части "Агоний", озаглавленной "Тревоги", звучат два голоса: "Так ты ни во что не веришь?" - спрашивает один из собеседников (Ле Пуатвен). "Нет", - отвечает ему другой (Флобер). Незадолго до этого старший друг пережил религиозный кризис. В 1836 году в журнале "Колибри" он опубликовал поэму "Час тревоги", пронизанную горьким сомнением в милости Творца и тревогой смерти. "Вечное горе - вот жизнь в этой бездне", "Бог забавляется, глядя на слезы", - пишет Альфред. Герой его поэмы готов принять смерть бесстрашно, как древний стоик, но все же он взывает к Богу с просьбой о милости, и "высший свет" озаряет его душу, воскрешая в ней надежду.
Тревога смерти, сомнения в справедливости и милосердии Создателя стали основными мотивами первой части флоберовских "Агоний". "Нищета и несчастье правят людьми. Бог развлекается, мучая людей, чтобы узнать, до какого предела можно довести страдания", - вторит он Альфреду.
Но если само название поэмы Ле Пуатвена подчеркивает краткий и преходящий характер сомнений и тревоги, то название, объединяющее "скептические мысли" Флобера, говорит о предельном страдании, кризисе, состоянии между жизнью и смертью. Гюстава страшит не только смерть и небытие, в это время более всего его волнует будущее, судьба. Год спустя он напишет другу Эрнесту Шевалье: "Вопрос "кем ты будешь?", брошенный человеку, - это бездна, зияющая перед ним и приближающаяся с каждым его шагом. Кроме будущего метафизического ‹…› есть еще будущее в жизни…".
Ответ на вопрос о будущем связан с проблемой выбора: быть ли ему писателем, о чем думал он сам, или юристом, как видел его будущее отец, впрочем, не принуждая к этому. Выбор сделать должен был сам Гюстав.
Флобер осознает творчество как свое предназначение. "Я чувствую в сердце тайную, невидимую силу", - признается он в одном из заключительных фрагментов "Агоний", но страдает от невозможности подчинить мысль слову, воплотить ее в форме такой совершенной, какой она ему представляется. "Неужели это проклятие на всю жизнь - быть немым, желать говорить и чувствовать, как вместо слов на губах от ярости вскипает пена", - терзается он в "Агониях", называет эту книгу "причудливой и неопределенной, как жуткие гротескные маски" и утверждает, что "писал, не заботясь о стиле".
Однако тут же он замечает, что "вместил в эти несколько страниц бездонную пропасть скепсиса и безнадежности", то есть осуществил все-таки сложный замысел, заключив в конечную форму бесконечную мысль. И возможно, фрагментарность и внешняя несвязность "Агоний" не случайны, возможно, Флобер сознательно придает эти черты первому автобиографическому наброску. Жанр "Агоний" Флобер определил как "мысли". А фрагмент - это "субъективная форма художественного мышления, материализующая в тексте идею незавершенности и диалогичности мысли, картина рождения и угасания безначальной и бесконечной мысли". Фрагментарность отличает все автобиографические сочинения Флобера, от написанного строфами "Путешествия в Ад" до повести "Ноябрь" с подзаголовком "Фрагменты в неопределенном стиле".
"Агонии", свидетельствующие о мучительных сомнениях в своих творческих возможностях, вместе с тем стали итогом определенного творческого периода. Фрагменты первой части в миниатюре воспроизводят ситуации исторических и психологических новелл, созданных в 1836–1837 годах, а завершается она сокращенным вариантом видения "Путешествие в Ад". Флобер предлагает другу "энциклопедию" тех жанров, которыми владел, и, посылая ему в пасхальные дни свои "скептические мысли", он словно говорит: "Вот каков я теперь, вот как думаю и вот как пишу", и одновременно он задает вопрос себе: "Каким же я буду?"
Исповедальный разговор с другом, начатый "Агониями", Флобер продолжил в повести "Мемуары безумца". В начале января 1839 года он послал ее Альфреду как новогодний подарок. В посвящении Флобер называет эту повесть "мыслями", "страницами", в которых "заключена вся душа", но тут же перебивает себя вопросом: "Моя ли это душа или кого-то другого?", и пишет, что задумана была книга как "личный роман".
"Личный роман" - особый литературный жанр, возникший в творчестве французских романтиков - Жермены де Сталь, Шатобриана, Бенжамена Констана, Альфреда де Мюссе. Жанр этот во многом исповедальный, он предполагает рассказ от первого лица об индивидуальном опыте героя, его сложной духовной жизни, разочарованиях и глубоком разладе с миром. К тому времени Флобер уже читал повесть Шатобриана "Рене" и "Исповедь сына века" Альфреда де Мюссе, и зимой 1839 года он пытается представить историю своей души в этой новой для него форме. В "Агониях" он назвал себя немым, яростно жаждущим говорить, а теперь, желая довести скепсис "до пределов отчаяния", видит себя безумцем и призывает друга помнить, что "писал это безумец", и потому книга эта не имеет ни четкого плана, ни определенной формы: "Я просто собираюсь излить на бумагу все, что придет мне в голову, мысли, воспоминания, впечатления, мечты, капризы".
Однако именно мотив безумия, развиваясь в разных вариациях, придает внутреннюю цельность этому на первый взгляд хаотичному и непосредственному рассказу о себе и мире.
Мотив безумия возникает как предельная степень противостояния героя, наделенного поэтическим воображением, врожденным чувством прекрасного, стремлением к творчеству, и мира, с его материализмом и здравым смыслом. Безумие - знак индивидуальности, исключительности героя, то, что отличает его от заурядных, смеющихся над ним "глупцов". Вместе с тем это гамлетовское безумие - маска "шута в слезах", "философа в раздумье". Скрывшись за ней, можно прямо высказать все, "что творится в сознании и душе". Такое безумие оказывается сродни мудрости. "Безумец мудр, мудрец безумен… Безумие - прекраснейшее изобретение мудрости", - эта мысль уже прозвучала в его исторической драме "Людовик XI", написанной в марте 1838 года. Безумие - это свобода от мнений, прописных истин, правил и авторитетов. Книга "безумца" не похожа ни на роман, ни на драму с четким планом, где идея "вьется змеей по размеченным бечевкой дорожкам".
Герой открывает бесконечную сложность своей души и одновременно обнаруживает невозможность "выразить в речи ту гармонию, что рождается в сердце поэта". Сомнения же в собственных творческих возможностях ведут к сомнению в разуме, Боге, к сомнению во всем, а сомнение оборачивается верой в небытие и невозможностью творчества. Но мир без творчества оказывается гигантским безумцем, "что столько веков кружится в пространстве, не сходя с места, и воет, и брызжет слюною, и сам себя терзает". Хаос, дисгармония - состояние безумного мира и состояние души поэта, усомнившегося в себе - безумца.
Первые девять глав "Мемуаров", где речь идет о детских впечатлениях и фантазиях, о грустной и одинокой жизни в коллеже, о мечтах и разочарованиях, жажде славы и дальних странствий, были написаны весной 1838 года. В них соединились вымысел и автобиографическое начало, как это свойственно было личному роману. Наступило лето, Гюстав вместе с семьей отправился к морю в Трувиль, работа была прервана. Он вернулся к повести только через три недели и, начиная десятую главу, заметил: "Здесь начинаются настоящие Мемуары". Так личный роман превратился в автобиографию. "Я писал, мои чувства пронизали сюжет, пером водила душа и сломала его", - объяснял он эту перемену в посвящении.
Этим чувством была любовь к Элизе Шлезингер (1810–1888). Флобер встретил ее летом 1836 года в Трувиле (в "Мемуарах безумца" он назван городком в Пикардии). Ему было пятнадцать лет, госпоже Шлезингер исполнилось двадцать шесть. На морской курорт она приехала с мужем, Морисом Шлезингером, и годовалой дочерью.
"Она была необычайно красива, - вспоминал Максим Дю Кан, друг Флобера. - Гладко причесанные на прямой пробор иссиня-черные волосы окружали овал ее лица, подчеркивая матовость янтарно-смуглой кожи; на губах играла улыбка, но взгляд оставался печальным; огромные и очень темные глаза контрастировали с ослепительно белыми зубами, легкий пушок едва темнел над верхней губой ‹…› С ней всегда была огромная собака, ньюфаундленд по кличке Неро".