Микола опять принялся медленно, задумчиво жевать хлеб. У Григория пропал аппетит. Вот оно, еще одно лицо войны. Был гордый, хмурый парень Микола, красноармеец, комсомолец, рвался в бой, ворчал на беспорядки, на неразбериху - своеобразный человек! И здесь сидит тоже Микола, жадно ест и плачет от бессильной ярости и обиды, а ведь он там пробыл всего неделю! Одну неделю! Теперь будет рваться в бой еще яростнее, зубами будет их грызть, руками душить. Славный гордый Микола, как хорошо, что ты вернулся к нам, вернее, как хорошо, что мы тебя вернули к себе!
Андреев не скоро обратил внимание на Феликса, который уже минут пять, наверно, стоял перед ним.
- Чего тебе?
- Шобик сбежал, - Феликс покраснел от волнения.
На Григория весть особого впечатления не произвела - его еще волновали мысли о Миколе. Осведомился:
- Когда?
- Да вот только.
- Черт с ним. Надоел хуже горькой редьки. Пропадет один.
Появился Петро, мрачный. Тяжело опустился рядом с Андреевым, устал. Без всякой связи произнес:
- Вот так, Гришуха.
- Мне можно идти? - опросил Феликс.
- Иди.
Феликс ушел.
- Чего приходил?
- Шобик сбежал.
- Эх, мать честная! Еще приведет кого-нибудь по следам.
- Не приведет.
- Черт его знает, - Петро поискал глазами Сашу, подозвал к себе: - Ну-ка, наряди человека три, пусть поищут Шобика. Скажи: командир приказал.
И лишь теперь заметил Миколу. Тот сидел напротив и, выжидающе поглядывая на Игонина, продолжал есть.
Григорий наблюдал за Петром. Лицо сначала нахмурилось, вроде бы Игонин собирался спросить сердито: "Этому что здесь надо?" Но пшеничного цвета брови прыгнули вверх, возник острый вопрос: "Уж не блазнится ли мне? Неужели это Микола..." Улыбка, словно солнышко, вырвалась из-за грозных туч.
- Друг! - воскликнул Петро, протянул ему обе руки: - Здравствуй, дружище!
Искренняя радость Петра заразила и Миколу. Он протянул Игонину обе свои, и они несколько минут трясли друг другу руки, улыбались, не сказав ни единого слова.
Проводник смахнул слезу.
- Кто еще из наших с тобой? - наконец, когда первая минута волнения прошла и рукопожатие кончилось, спросил Петро.
- Никого.
- Как же ты?
Микола стряхнул с гимнастерки хлебные крошки, обтер губы.
- Всяко было.
- Все-таки! Рассказывай. Ай какой ты молодец! Это ты тогда на лодке плыл?
- Я.
- Молодец! Ты нам с Гришухой здорово помог. Немец пригнул вас к берегу, а тут ты появился. Мы с Гришухой воспользовались этим делом.
- Я лег в лодку, думаю, куда вынесет, и ладно. Пули весь бок лодки продырявили, а меня как-то не задело. Потом прибило к берегу, выскочил я на землю, Синица рядом очутился, человек пять бойцов. Отбились мы от своих, человек десять. Шли одни. Добрались до хутора, в сарае устроились, на сене, жара была, умаялись. Синица воды согрел, раны промыл, перевязал - мужик он хозяйственный, на все руки мастер. Хозяин хутора лебезил перед нами, а вечером привел немцев. Все спали. А я платок стирал у колодца. Налетели на меня, руки за спину скрутили. Все же я успел крикнуть. Драка началась, будь здоров. Все погибли, а я вот в плен попал, лучше бы и мне с ребятами погибнуть.
Микола торопливо расшнуровал левый ботинок, снял его, оттуда извлек маленький сверточек из грязной портянки. Бережно раскрыл его. Там лежал комсомольский билет. Сказал тихо, повернувшись к Игонину:
- Сохранил вот.
- Эх, друг, - растроганно произнес Петро. - Дай пять, пожму еще раз от самого сердца, хотя я и беспартийный.
Они так увлеклись разговором, что не заметили, как привели Шобика. Петро встал перед ним, грозный, гневный, и Григорий даже испугался - в таком виде Игонин мог натворить беды. Встал рядом с ним, Петро успокоил:
- Не бойся. Руки марать об этого олуха не буду.
Шобик боялся поднять глаза.
- Судить будем. Понял? - жестко решил Петро. - Уведите!
Ребята, поймавшие Шобика, толкнули его в спину, тем самым приглашая идти. Тот хотел что-то сказать, но ему не дали, снова подтолкнули. Увели.
А через час Игонин построил отряд в две шеренги, поставил перед строем Шобика, впервые в жизни произнес короткую речь:
- Товарищи! Вы видите этого человека, который нарушил воинскую дисциплину, который плевал на законы нашего товарищества. Он побежал к немцам. Он твердил об одном: распустить отряд, рассыпаться на мелкие группки. Он твердил о том, что на руку немцам, он убежал от нас к немцам, но его поймали. Я считаю его предателем. Но я не хочу наказывать его сам. Хочу спросить: что с ним делать? Вы скажете, отпустить на все четыре стороны - отпущу, скажете оставить в отряде - оставлю, окажете расстрелять - расстреляю. Говорите же!
Строй молчал. Шобик ссутулился, каждое слово Игонина жгло. А когда Петро замолчал, Шобик с надеждой поглядел на тех, с кем делил тяготы лесного скитания. Во главе строя стояли два вологодца, которых в том бою приметил Григорий. Вот к ним-то первым обратился Петро с вопросом:
- Ваше решение?
Вологодцы переглянулись. Первый, широкоскулый, широкоплечий парень, бросил на Шобика презрительный взгляд и негромко объявил:
- Расстрел!
Шобик вздрогнул, будто его ударили по спине кнутом, окончательно сгорбился.
- Расстрел! - повторил другой вологодец.
- Расстрел! - хмуро выдавил Грачев.
- Расстрел! - подтвердил связист.
Очередь дошла до Сташевского. Феликс подтянулся, плотнее прижал к правому боку винтовку, нахмурил брови и тихо проговорил:
- Расстрел!
А Шобик с такой надеждой смотрел на Сташевского, так надеялся, что тот скажет другое слово, произнесет другой, более мягкий приговор. Поэтому, услышав роковое "расстрел", вдруг обессилел, ноги у него подкосились, и без памяти свалился на жесткую землю. Два конвоира подхватили его за руки, подняли, придерживая, чтобы снова не упал. Игонин, хмурый, непреклонный, объявил:
- Решено: предателя расстрелять!
Шобика увели в глубь леса и расстреляли. Григорий тер ладонями виски и никак не мог прийти в себя. Игонин сказал ему:
- Ты что - жалеешь?
Григорий поднял на него глаза, полные боли, и тихо ответил:
- Жалел.
- Что ж ты теперь хочешь?
Григорий ,опустил голову. Что он хочет? Быть мудрым, да, да. Он хочет не ошибаться в людях, он хочет знать наперед, какие они есть на самом деле, а не какими притворяются. Вот его желание, если это хочет знать Петро. Сейчас ему больно за то, что ошибся в Шобике, больнее от того, что не может подойти к капитану Анжерову и сказать ему:
- Извините, Алексей Сергеевич, с Шобиком я был не прав. Но ведь с Журавкиным-то не ошибся, значит, чуточку я могу понимать людей!
Но сказать эти слова было некому. Петру не хотелось, и он промолчал.
Петро понял, что не следует мешать другу. Позвал Миколу и приказал:
- Принимай взвод автоматчиков. Мой взвод.
- Послушай... - начал было Микола, но Петро перебил его:
- Справишься! Приступай! Ребята мировые. Саша, отдай Миколе трофейный автомат, тот, что я вчера подобрал.
- Есть! - подтянулся Микола, сбрасывая с себя кошмар прошедшей тяжелой недели, словно двухпудовый мешок с плеч. Командовать ротой, которую сформировали из пленных, Игонин приказал Грачеву, и Григорий одобрил это назначение. Грачев построил новую роту на полянке.
Игонин оглядел пополнение. Сердце сжалось - какое это пестрое войско! Четыре трофейных автомата. Пять винтовок. Остальные бойцы безоружные. У многих не было поясных ремней и ботинок, стояли босиком.
- Оружие добудете в бою, - сказал Петро. - Складов у нас нет. Сами понимаете. А сейчас отдыхать!
Выступили задолго до сумерек - к началу ночи хотели поспеть к станции. Кратчайшим путем, одному ему ведомыми тропками, отряд вел тот же дед-проводник. За ним вышагивали Игонин с Андреевым. Замыкал колонну Грачев со своей ротой.
На привале Игонин позвал к себе гражданских, Миколу и Грачева.
- Помозговать надо, как у нас может получиться, - сказал Петро. - Давай-ка, Гришуха, листок бумаги, а вас, - повернулся он к Иванову, - попрошу набросать план станции.
- Вчера оттуда Анатолий Иванович, - кивнул Иванов на своего товарища.
- Можно, - согласился Жлоба, и, кажется, Андреев впервые за весь день услышал голос рыжего усача. Тот взял листок, подсунул под него тетрадь, предложенную Григорием, и принялся рисовать. Все внимательно следили за ним. На станции пять путей, с южной стороны примыкает небольшой поселок, домов в тридцать. Лес подходит с северной стороны и обрывается метров за сто от железнодорожного полотна. В этом промежутке в одном конце была свалка, в другом когда-то брали глину и накопали ям, рядом собраны в кучу старые, использованные шпалы. Станционный домик примостился со стороны поселка, потом маленький пакгауз и, пожалуй, все.
На станции поезда обычно задерживаются мало, но эшелоны, которые застряли на ней, охраняются. В конце каждого эшелона вагон с охраной. Однако наверняка этого Жлоба не утверждал. Одно знал отлично: немцы здесь непуганые и не особенно опасаются. Поэтому действовать надо смело и решительно. Партизанский отряд второй день находился близ станции, Жлоба поведет его сам.
- Куда мы сейчас выйдем? - опросил Петро.
- С севера..
- Добре.
- По-моему, одну роту надо и со стороны поселка послать, - высказался Микола.
- Нельзя, - отверг это предложение Петро, - нельзя так делать, друг Микола. Нельзя, нельзя...