Ни речей, ни салюта. Речи не нужны. Салютовать нельзя. Но молчание грозное. Если бы немцы услышали его, содрогнулись бы. А содрогнулись потому, что увидели бы, как в сердцах бойцов, таких молодых и жизнерадостных, умеющих пока только любить, уже зрели, наливались силой семена ненависти и гнева, которые сами же захватчики и посеяли. Содрогнулись и поняли бы: этой ненависти не умереть, ее ни танками, ни бомбами уничтожить нельзя. И придет время, когда ненависть испепелит их, посягнувших на жизнь этих парней, на свободу их Родины. Именно в такие скорбные минуты обретался не страх, а вера в победу. Именно в такие, и Григорий это понял всем своим сердцем. Игонин нахлобучил фуражку, скомандовал:
- Отдыхать, товарищи.
Игонин кивнул Андрееву головой, приглашая следовать за собой. Они приблизились к гражданским, и уже четверо выбрали самое укромное и безлюдное местечко под елью, расположились прямо на траве. Усатый Жлоба угостил Игонина и Андреева папиросами. Закурили, настороженно приглядываясь друг к другу. При дневном свете Игонин рассмотрел, что лицо Иванова местами попорчено оспой, но глаза синие и веселые. А Жлоба оказался рыжим. Андреев вопросительно поглядел на Игонина: он не мог взять в толк, откуда появились эти гражданские. Может, они вместе с пленными были? Игонин едва заметно пожал плечами: мол, черт их знает, чего им от нас надо? Но этот безмолвный разговор между командирами перехватил Иванов, понял смысл и поспешил внести ясность.
- Мы оставлены здесь, - сказал он, - райкомом партии, чтобы организовать партизанскую борьбу. Вот документ, - Иванов снял кепку, отпорол подкладку и протянул Игонину свернутую белую тряпицу. На этой тряпице на машинке отпечатано удостоверение на имя Иванова. Оно подтверждало то, что он оказал о себе сам.
- Ясно, - проговорил Игонин, возвращая тряпицу, которую Иванов снова запрятал в кепку и то место сколол английской булавкой. Жлоба очень внимательно следил за товарищем.
- Что же вам от нас нужно?
- Мы вам предлагаем остаться здесь, в этих лесах. В нашем отряде насчитывается двадцать человек. Мы вольем его в ваш. Командовать отрядом будете вы. За нами партийное руководство.
- Нет, погодите, - растерянно улыбаясь, проговорил Игонин. - Как-то вдруг. Мы из регулярной части, мы должны добраться к своим. А какое мы имеем право остаться?
- У нас есть рация. Можем связаться с командованием и спросить разрешение.
- Ты как, Гришуха?
- Мы должны посоветоваться. Вы, безусловно, можете связаться с командованием. Но, видите ли, наш батальон ушел вперед, и вы с ним едва ли свяжетесь.
- Да, мы подумаем, - ухватился Петро за мысль. - Дело все-таки серьезное, с кондачка решать не полагается. Товарищ Андреев прав - мы только часть батальона.
- Подумайте, - согласился Иванов. - Взвесьте. Своего навязывать вам не будем, хотя формально мы могли бы без вашего согласия связаться с командованием, спросить разрешение и передать вам его приказ.
- Хорошо, - поднялся Петро, а за ним и все остальные. - Но мы формально этому приказу имеем право не подчиняться.
Гражданские остались у ели, а Петро и Григорий медленно шли к центру бивака.
- Формально, - недовольно пробурчал Петро, - Как он заговорил! А вообще-то предложение заманчивое. Как считаешь, Гришуха?
- Идти, как шли.
- А может, остаться? Начнем колошматить здесь фрица, оно, глядишь, и там полегчает, и фронт скорее обратно вернется, а?
Григорий ответил не сразу, собирался с мыслями - врасплох застало такое предложение.
- Я так думаю, - наконец сказал он. - Мы с тобой одни правильно решить не сможем. Все-таки неопытные мы с тобой командиры. Давай спросим коммунистов, это народ подкованный, в политике разбирается. А тут ведь и стратегия и политика - что нам лучше делать.
- Давай, - согласился Игонин. - Ум хорошо, а десять лучше.
Нарядили Сашу разыскать Грачева: его больше других знали, да и он как-то ярче остальных выделялся, вроде бы негласным вожаком у партийных был. И Гришуха с ним кое-какую работу провел. Попросили собрать коммунистов, пригласили на собрание представителей от партизанского, подполья. Расположились в стороне от бивака - пятнадцать человек, самый костяк, мозг отряда. Дали слово Иванову. Он повторил то, что говорил Игонину и Андрееву. Жлоба по-прежнему молчал, крутил в руках ветку орешника.
- Вопрос можно? - это Грачев. - А сколько времени вы думаете просидеть в лесах?
Иванов задумался, взяв в руку кончик воротника толстовки.
- Трудно сказать. Но обстановка складывается так, что на скорое возвращение наших рассчитывать не приходится. Немцы заняли уже Минск.
Это было неожиданное - в отряде не знали, что пал Минск.
- Во всяком случае, до зимы дела нам и вам в этих лесах хватит.
Глубоко задумались коммунисты. Грачев непрестанно трет ладонью подбородок. Боец, служивший раньше в батальоне связи, снял очки, близоруко щурится и обтирает стекла подолом гимнастерки. Великан - правофланговый, тот самый, которого Андреев тогда видел в строю небритым, сейчас хмурился, собрав на лбу гармошку морщинок. Он первым и высказался. Пробасил коротко, словно обрезал:.
- Остаться надо - верное дело!
Грачев покосился на него неодобрительно, усмехнулся и встал.
- Я думаю так: мы должны идти на соединение. Кто мы такие? Бойцы Красной Армии. Где наше место? В Красной Армии. Что же будет, если мы останемся в лесах, другие останутся, третьи. Кому ж тогда на фронте драться? Тогда немец не то что Минск, Урал возьмет. Нет, товарищи, не имеем мы права здесь оставаться.
- А ты знаешь, где наши? - опросил Грачева кто-то.
- Нет, не знаю.
- Не знаешь, а говоришь.
- Правильно говорит Грачев. Мы присягу давали - и точка!
Это высказался связист.
- Да, товарищи, - вмешался Иванов, - я должен сказать вам следующее. Хотя немцы захватили Минск, но Гомель в наших руках. Отсюда до Гомеля недалеко. Я это сообщаю для того, чтобы вы не подумали, будто мы воспользовались вашим неведением обстановки и соблазнили остаться здесь.
- Спасибо, - кивнул головой Иванову Игонин.
Спор был жарким. В конце концов большинством голосов партийное собрание отряда постановило двигаться на соединение с частями Красной Армии.
- Ничего не попишешь, - улыбнулся впервые Иванов. - Воля ваша. Но давайте вместе сделаем одно доброе дело. В пятнадцати километрах отсюда есть железнодорожная станция. Наши товарищи только вчера вернулись оттуда. Станция забита эшелонами с боеприпасами, продовольствием, оружием. Почти никак не охраняется. Немецкие войска в основном движутся по магистральным шоссейным дорогам. Мы предлагаем совершить налет на станцию и разгромить ее.
- Это другой разговор, - согласился сразу же Грачев и поглядел на Игонина: - Как думаешь, товарищ командир?
- Быть по-вашему! - рубанул Петро рукой. - Чертям тошно станет, - и протянул Иванову руку: - На дружбу!
Разошлись по своим местам. Петро направился проверять охрану: больше всего боялся, что кто-нибудь заснет на посту или отвлечется каким-нибудь другим делом и не заметит опасности. Однажды, когда еще был Анжеров, Петро застал бойца за пустым занятием: тросточку вырезал из черемуховой веточки. До того увлекся, что даже не слышал, как приблизился к нему Петро.
Григорий остановился возле канала и увидел под хмурой елью старика-проводника. Тот распаковал торбу и выложил на расстеленную синюю тряпку несметное богатство - хлеб, сало, яйца, лук и соль. Пригласил и Григория, и Андреев не чванился. Положил автомат на землю, приготовился уже сесть. Но кто-то тронул его за плечо. Обернулся и на миг дар слова потерял - перед ним переминался с ноги на ногу Микола. В рваных ботинках, без ремня, похудевший, обросший - такого можно и не признать. Но разве можно так быстро забыть этот гордый красивый профиль, эти черные жгучие глаза, ныне пожелтевшие от бессонницы и недоедания? Разве можно забыть Миколу - мрачного спутника разбитного Синицы?!
- Ты? - вырвалось у Григория. - Микола?!
- Как видишь, - жалко улыбнулся Микола и, глянув на рваные ботинки без обмоток, развел руками, словно бы извиняясь за свой затрапезный вид.
- Это ерунда! - радостно проговорил Григорий. - Главное - живой! Садись за компанию. Вы, дедусь, не возражаете?
Старик не возражал. Микола в плену наголодался посильнее, чем Андреев в лесу. Жевал торопливо, давился и прятал глаза, стыдился жадности, а побороть ее не мог.
Старик перестал есть, остановив взгляд на Миколе, и веки у него покраснели. Вздохнув, полез в торбу и выложил на тряпицу остатки снеди. Микола в какую-то минуту уловил неловкое молчание, поймал взгляд старика. Перестал жевать и вдруг как-то болезненно, криво усмехнулся, две горькие слезинки выкатились из его глаз.
- Ты что? - растерялся Андреев.
- Так....
- Ты не волнуйся! Жив - и порядок!
Микола отвернулся, высморкался и тяжело вздохнул.
- Ешь, что ты не ешь?
- Кусок в горле застревает, - мрачно отозвался Микола. - В плену пробыл одну неделю, а кажется - вечность. Позабыл, что я человек, а не скотина. Хлебом не кормили, бураком и баландой. Бурак порченый, прошлогодний. Спать загоняли в амбары или в хлевы, как овец. Слабых расстреливали. Идет, идет человек, обессилеет от недоедания или от ран, упадет, фашисты пулю в затылок - и готово. Кровососы! Палачи! У-у! - скрежеща зубами, Микола замотал головой, будто у него заныл зуб.
Проводник жалостливо смотрел на парня, усиленно приглашал "снидать".