- Отпуск осужденному солдату. Странное дело.
Мы смотрели друг на друга. Какая-то муха непрерывно жужжала, летая зигзагами по комнате.
- Где твоя жена?
- Стоит снаружи у главного входа.
Унтер указал подбородком на одного из двоих.
- Приведи ее.
Я прислушался к шагам полицейского снаружи, покосился на муху. Сидевший в кресле унтер изменил позу. Открылась боковая дверь, из нее высунулась голова с заспанным лицом.
- Который час?
- Полчетвертого.
Голова скрылась.
- Покажи мне пока что свой билет.
Это меня испугало. Сказать, что я его выбросил? Тогда он спросит, не было ли у меня обратного билета до Вены. Кроме того, захочет взглянуть на билет Урсулы. Выхода не было.
- Билет только до Хохфильцена. Как ты это объяснишь?
- Мы заснули и проснулись уже здесь, в Инсбруке.
- Значит, проезд от Хохфильцена сюда не оплатили?
- Нет. Не было времени. Мы едва успели сойти с поезда. Но, естественно, я охотно доплачу разницу.
Унтер не ответил. Телефон его зазвонил. Он снял трубку.
- Вокзальное отделение полиции… кого? Минутку. - Провел пальцем по списку, приколотому к стене рядом с ним. - Нет у нас такого… Видимо, ошибка… Да, обычная неразбериха. У них вечно какая-то путаница… Охотно еще раз проверю, но это ничего не даст…
Вошла Урсула. Испуганно посмотрела на меня. Мы ждали. Муха жужжала. Штрафной полк. Штрафной полк. Осужденный. Приговоренный. Унтер засмеялся и положил трубку.
Увидев нас, он потребовал документы Урсулы, и тут нам пришлось сознаться, что в браке мы не состоим.
- Пока что, - сказала Урсула, - до завтрашнего дня. - И внезапно собралась с духом. - Послушайте, отпустите нас. Произошла досадная ошибка: если бы мы не проспали, то сошли бы на своей станции, и ничего этого не было бы. Вы сами понимаете, как трудно солдату в… э… ну, штрафном полку получить отпуск. Мой муж получил. Ничего дурного он не сделал; проспали мы по моей вине. Понимаете, мы очень долго не виделись, и я хотела счастливой встречи. Хотела все устроить ему как можно лучше. Потом у нас было, что выпить, - она показала ему едва початую бутылку коньяка, - это я заставила его купить, и… и…
- Ну-ну?
Урсула была великолепна. Жарко покраснела, глаза заискрились, заблестели, она проникла в самое сердце мужчины бессовестным женским способом.
- Понимаете, мы были одни в купе. И я так долго его не видела. Он не сделал ничего дурного; он вел себя, как хороший солдат.
Последняя реплика была гениальной. Унтер вернул наши документы.
- Можете идти. - Потом обратился ко мне. - И впредь веди себя, как хороший солдат.
Когда дверь за нами закрылась, полицейские гром ко заржали.
- Пошли отсюда, - прошептала Урсула и потащила меня чуть ли не бегом. - Я боюсь.
Когда мы снова вышли на залитую дождем безлюдную площадь, я увидел, что лицо ее побледнело, и лоб под черными волосами покрылся мелкими капельками пота.
- Держи меня, - простонала она. - Кажется, я упаду в обморок.
С бутылкой в одной руке, с чемоданом в другой, я обнял Урсулу. Чемодан пришлось быстро поставить и, поддерживая, бережно усадить ее на ступеньку.
- Опусти голову между колен, - сказал я. - И сиди совершенно неподвижно. Сейчас пройдет.
- Мне уже хорошо, - сказала Урсула, придя в себя. - Очень сердишься?
- Из-за чего?
- Из-за моего обморока. Пользы от меня мало.
- Вот это мне нравится! Если б ты не спасла положение, неизвестно, чем могло все кончиться. Во всяком случае, если б они проверяли мои показания, звонили бы от Ирода Пилату, я до утра не вышел бы оттуда. Проверка показаний может занять очень много времени, и до Бухареста, уверяю тебя, за четверть часа не дозвониться. Думаю, ты была великолепной и очень смелой… Должно быть, ты жутко устала. Может, я попытаюсь найти такси?
- Нет-нет. Расставаться больше не будем. Я пойду с тобой. Если посижу еще пару минут, пойдем искать вместе…
Мы немного посидели. Урсула плотно прижималась ко мне. Потом встряхнулась.
- Я замерзла.
- Вставай. Идем.
Мы нашли конный экипаж и поехали к отелю. Отель был большим, белым, сонным, с открытыми балконными дверями и подъездной аллей с толстым слоем гравия, из-за которого лошадь сразу же пошла медленнее. Старый ночной портье вычеркнул фамилию Урсулы, которую я вписал в регистрационную книгу, и дружелюбно сказал, что указывать девичью фамилию жены не нужно.
- Запишем просто "и жена", - сказал он с легкой улыбкой. - Этого достаточно.
Я покраснел, как пион. Нам казалось, что даже мальчишка-лифтер улыбается, и я сурово смотрел прямо перед собой. Когда горничная стелила постель, Урсула вышла на балкон, я хмыкнул и зашел в ванную, и вскоре мы стояли одни посреди комнаты, глядя друг на друга.
- Ну - вот мы и на месте! Сигарету?
Спичка сломалась, рука Урсулы слегка дрожала.
Мы чувствовали себя совершенно не в своей тарелке. Холодная атмосфера в номере отеля, где все чисто и неуютно. Пережитое волнение. Только ли? Усталость. Я ощущал себя выжатым, измученным, как после маневров; Урсула стояла с опущенными плечами, с карими глазами, никакие глаза не могут смотреть с такой бесконечной печалью и усталостью, как карие; и оба не знали, ждет ли один этого от другого или думает, что этого ждет другой; и можем мы, хотим этого, или оба будем неловко силиться доставить другому удовольствие, не зная, что именно нужно делать? Или будем делать это не так? Напрягать не те мышцы и в конце концов отдалиться друг от друга по вынужденной необходимости, измученными усталостью и воображением?
- Пойду, докурю на балконе, пока ты… разденешься.
Это было ужасно. Неужели я даже не посмел сказать "постель"?
Может ли быть что-то спокойнее ночи? Горы были чем-то массивным, громадным в темноте, ждущим дня, чтобы показать, как они выглядят. Большая гора, громадная гора, завтра я увижу тебя, завтра тебя увидит Урсула. Завтра мы выспимся, позавтракаем в твоем обществе, поговорим о том, чтобы посетить тебя. Сейчас темно, и показать нам тебе нечего.
- Теперь можешь войти.
В ванной один стакан для полоскания рта был почти до середины налит коньяком. Другой пуст, но я чувствовал по запаху, что и в нем был коньяк. В бутылке ничего не оставалось. Я поднял стакан.
Если скажу, что мы очень устали, Урсула может подумать, что я просто проявляю заботливость, поэтому ответит - да, конечно; мы зайдем в тупик, и оба будем бояться заснуть первыми. Возможно, она будет и слегка разочарована, несмотря на смертельную усталость. А если скажу…
Очень нелегко найти выход в таких обстоятельствах. Эти быки и жеребцы в человеческом облике из крутых американских романов, хемингуэевские типы, чуткие, сексуальные герои с переполненными сердцами… В ту решающую минуту я завидовал им. Но нет, пока ты жив, решающих минут не существует.
- За чистую обувь, - громко произнес я и осушил стакан.
- Ты милый, - ответила Урсула приглушенным голосом из комнаты.
Я уложил ее голову себе на плечо и натянул одеяло поверх ее грудей.
- Завтра я буду одним из самых сексуальных, эмоциональных героев Хемингуэя. Гора попросила сказать тебе, что завтра покажет нам все, что у нее есть. А сейчас, клянусь Богом, я хочу спать.
Урсула засмеялась.
- Ты милый.
Я нашел превосходный выход.
Чуть погодя она добавила:
- Спасибо, дорогой.
Урсула положила голову на свою подушку, согнула мою левую руку, продела в нее свою правую, и так мы заснули. Спали крепким, здоровым, чуть хмельным сном, проснулись несколько часов спустя одновременно, в том же положении, и гора показала нам все, мы взобрались на нее и потом отдыхали на ней.
Утро вечера мудренее.
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ
- Я люблю тебя. Люблю всем сердцем.
Большие, радостные слезы заблестели на ее длинных ресницах и покатились по щекам. Глаза она держала закрытыми.
Лучи утреннего солнца падали на нас в открытую балконную дверь. Мы сидели, каждый в своем кресле, за завтраком, который только что принес официант. Урсула протянула мне ломтик хлеба, толсто намазанный маслом.
- Ты должен съесть еще что-то!
- Не могу есть много, - ответил я. - Я долго привыкал есть помалу. Все дело в этом.
- Бросать нужно скверные привычки. Ты ешь слишком мало. Господи, одна кожа да кости.
Я посмотрел на себя. Так и есть. Руки выше локтя до того тонкие, что их можно обхватить пальцами. На что ей такой, как я? Она холеная женщина, гибкая, полногрудая, стройная. С большим, крепким, приятно круглящимся задом. Созданная быть центром цветущей семьи; пухлые карапузы, крепкие длинноволосые мальчишки и хихикающие девчонки, то и дело прибегающие что-то перекусить, потом удирающие снова. И возвращающийся вечерами домой муж, рослый, атлетически сложенный, настоящий медведь. Могучий мужчина. Не я.
- Ешь-ешь, нечего себя жалеть. Ты в полном порядке. Я многого от тебя жду, когда мы встанем из-за стола. Многого. Но сперва ты должен поесть. Съешь эти два яйца. А потом блесни восточным искусством любви.
- Не могу, - раздраженно сказал я. Хлеб у меня во рту был совсем сухим. Я никак не мог его проглотить.
- Чего не можешь?
- Сидеть, спокойно есть и ждать дальнейшего.
- Перестань думать о дальнейшем. Доешь все, дорогой. Вот, выпей стакан молока; видимо, у тебя пересохло в горле. Если б мне самой приходилось кормить тебя, ты вставал бы с раздувшимся животом. Не забывай, что я врач, я вижу, что у тебя рахит, ты страдаешь от недостатка витаминов и многого другого, хотя при этом искусный ориенталист.
- Очень, очень искусный.