- Ненадолго, Я тебе конспекты забыл принести. Вот и возьмешь. Кстати, у меня, кажется, сейчас. Курский. Он еще немецким с мамой занимается…
Дома у Тучкова мы застаем только его старшую сестру - худенькую девушку с очень тонкими чертами лица и большущими голубыми глазами. Она сидит у патефона и слушает "Челиту". На коленях - книга.
- Как всегда, Ольга свою медицину учит под музыку, - говорит Василий. - Знакомьтесь. Это мой друг Саша, а это, как я уже сказал, Оля.
Ольга мягко, чуть застенчиво улыбается, протягивает мне руку. Потом снимает с патефона пластинку.
- Медиком будете? - спрашиваю я.
- Да. Педиатром. Детским врачом, - отвечает она. - А вы, как и Вася, военным? Ну, вам, мальчишкам, это нравится… Романтика! А я стану обыкновенным, ординарным участковым врачом.
- Интересно, - замечаю я.
- Что интересно?
- То, что вы будете врачом.
- Разве это так необычно?
- Нет, совсем нет. Очень многие девушки хотят стать врачами.
- Это он про свою Ингу! - восклицает Василий. На столе в вазе живые цветы.
- О! У вас цветы!
- Это мама иногда с приемов приносит, - говорит Ольга.
Василий радостно хлопает себя рукой по животу, кричит:
- Эврика! Сашка, возьми для Инги цветы! Будешь настоящим кавалером. Оля, отбери ему самые хорошие. Он должен преподнести их своей даме!
Ольга наклоняется над вазой и протягивает мне два цветка гвоздики - белый и красный.
Я прощаюсь и, едва закрыв дверь, бегу по лестнице, бегу так быстро, что сталкиваюсь с кем-то, извиняюсь. Мне вдогонку слышатся слова:
- Сумасшедший! Псих!
Ингу я застаю в гардеробе библиотеки. Она уже надевает пальто.
- Вот тебе цветы! - говорю я, запыхавшись.
Наверно, я делаю это так неуклюже, что несколько человек оборачиваются и насмешливо-снисходительно смотрят на меня.
Глаза у Инги блестят, губы чуть шевелятся. Я заметил, что, когда она взволнована, у нее всегда шевелятся губы. Словно она что-то произносит. Только беззвучно.
- Куда пойдем? На набережную?
- Не знаю, - говорит Инга и смеется.
Сзади нас раздается автомобильный гудок. Оборачиваюсь: такси.
- Инга, поедем на такси в центр!
- Ой, что ты? Я никогда на такси не ездила.
- И я тоже. У меня есть три рубля!
Я поднимаю руку.
В машине темно. Только близко-близко, рядом-рядом светятся глаза Инги.
- Инга, можно я тебя поцелую?
Инга смеется, говорит "нет". Конечно, это не "нет", а "да", но я робею, у меня нет сил перешагнуть невидимую, незримую черту, за которой начинается новое, другое. Я очень люблю Ингу. И потому волнуюсь, тревожусь. Притронуться губами к ее щеке… А вдруг это не "да", вдруг это ее обидит?
Мы выходим из такси на площади Ногина и по улице Разина идем к Кремлю.
Инга вертит в руках гвоздики, щекочет себя ими по щекам. Отбегает от меня, залезает на небольшой сугроб и сажает в белый снег цветы. Отходит чуть в сторону, кричит:
- Сашка, ты посмотри, как красиво! Цветы в снегу!
Прохожие останавливаются. Я говорю:
- Инга, идем.
Она возвращается, топает ногами, сбивая с ботиков снег.
- Правда, красиво? Нет, ты скажи!
- Очень!
- Я ненормальная, да? Подержи цветы и книгу, я еще стряхну снег.
Беру ее книгу.
- Все не оставляешь медицину?
- Нет. Знаешь, я не сказала тебе: я начала переписку с теми врачами, которые у нас выступали в школе.
- Которые летают?
- Да. Специальный авиаотряд. Вот! Очень много интересного. Хочешь, расскажу? Впрочем, не надо. В другой раз дам почитать. Хотела взять их письма сегодня, а Игорь куда-то запрятал…
- Почему?
- Он против. Вчера села писать врачам, а он говорит: "Опять не делом занимаешься, лучше английский зубри". Воображала! С ним стало просто трудно. Говорит, что я дура и что это у меня со временем пройдет.
- Инга, можно я смахну с твоих ресниц снежинки?
- Ага! Ну-ка! - бойко говорит она и подставляет мне свое лицо.
…А вот и Красная площадь. За строгими, молчаливыми зубцами стены, подсвеченными снизу, - круглый купол Дворца, и над ним - красный флаг.
- Помнишь у Брюсова, - спрашиваю я:
Красное знамя, весть о пролетариате,
Извиваясь кольцом,
Плещет в голубые провалы вероятия
Над Кремлевским дворцом…
- Не люблю Брюсова: он какой-то холодный. Слушай, а когда ты на параде, то где стоишь? Укажи мне место!
- Вон там.
Инга смеется:
- Какой ты важный! Так серьезно сказал: "Вон там".
Потом другим тоном, чуть грустным, говорит:
- Уже поздно, пора домой.
- Нет, нет, Инга, сегодня не пора!
- Не спорь: тебе надо готовиться к занятиям. Наверно, и не приступал.
- Успею.
Бьют куранты. Мы слушаем, как мерно и торжественно растекается над площадью перезвон наших главных часов.
Пароход "Менжинский"
У причала московского Южного порта стоит большой белый двухпалубный пароход "Менжинский". На корме играет духовой оркестр из наших спецов: школа отправляется в летние лагеря. На этот раз не в Кувшинки. "Менжинский" проплывет по Москве-реке и Оке, а потом пристанет к маленькому дебаркадеру под Рязанью.
Играет музыка. Шумит толпа на пристани: это провожающие. С палубы парохода в толпе я вижу Ингу. Она сняла косынку, машет ею.
Инга пришла в порт задолго до того, как нам был назначен сбор. Еще никого, кроме нас, не было. Мы сидели на скамеечке на берегу, под кустами пыльной сирени, смотрели на маслянистую воду.
- Саша, значит, я не увижу тебя целое лето…
- Сорок пять дней.
- Ой, как долго. Мне будет грустно-грустно. А ты знаешь, какой у тебя будет адрес?
- Нет. Но я в первый же день напишу. И во второй и в третий.
- О чем я подумала? Вот так мы с тобой много-много раз смотрели на воду… Сейчас она мне не нравится…
- Это что? Гадание на воде?
- Ты не слушай меня. Я говорю глупости. Сегодня двадцать первое июня, плюс сорок пять…
- Плюс сорок пять, и я вернусь. Видишь вот ту телефонную будку? Из нее я тебе буду звонить.
- А я буду сидеть, ждать. Впрочем, ты меня можешь не застать: экзамены в институте. Может, еще не примут…
- Примут, Инга, примут.
- А я тоже уверена, что примут. Это я так. Знаешь, мечты, если они крепко задуманы, сбываются. Вот я решила быть врачом…
- Ты хорошая. Я тебя очень люблю!
Инга закрывает глаза, глубоко вздыхает.
- Повтори, Сашка!
- Я тебя очень люблю.
Она встряхивает головой, смеется.
- А за что?
- За то, что ты, когда смеешься, вот так щуришь глаза. За то, что ты ни на кого не похожа, за то, что ты фантазерка, за то, что ты переменчивая, знакомая и непонятная… И за то, что у тебя такие губы, что мне ужасно хочется их целовать…
Я наклоняюсь к Инге, но в это время слышу приближающиеся шаги. По дорожке идет Доронин. Потом, увидев нас, он сворачивает в сторону.
- Это твой товарищ? Как его зовут?
- Владик.
- Владик, Владик! - кричит Инга. - Идите к нам.
Доронин подходит, козыряет, снимает фуражку, держит ее у локтя.
- Это очень галантно, - замечает Инга. - Каким вас красивым манерам учат… Если бы я была мальчишкой, я бы, наверно, пошла в вашу школу.
А на пристани уже трубит горнист. Дивизион выстраивается на поверку лицом к "Менжинскому".
- Крылов, - выкрикивает старшина.
- Я.
- Доронин… Тучков… Курский…
После переклички строем по двое проходим по трапу. "Менжинский" дает гудок. "Капельдудкины", как мы называем оркестрантов, с особым старанием играют марш: "Мы в нашу артиллерию…"
"Менжинский" разворачивается и выходит на середину реки.
Мимо нас плывут изрытые птичьими гнездами берега Москвы-реки, потом - Оки.
После ужина дают отбой, но спать никому не хочется. Лежим, болтаем. Восхищаемся "Менжинским", его салонами, каютами, рестораном. Все это нам в новинку.
- Любят нас, спецов, раз такой пароходище дали, - замечает Курский.
Сверкая огнями, идет "Менжинский" по Оке. Разговоры в каютах и на палубах затихают далеко за полночь.
А потом, едва мы засыпаем, резкий толчок. Такой, что мы едва не падаем с полок. Выбегаем из каюты. Что случилось?
Занимается рассвет. Над рекой плывет пар, берегов не видно.
На палубе мы сталкиваемся с матросом.
- На мель сели.
Ждем, когда придет буксир.
- Сколько сейчас?
- Ровно четыре. Ровно четыре…
- Немцы перешли нашу границу, - тревожным шепотом говорит Курский, - это что же - война?
- Откуда ты узнал?
- Капитан парохода по радио принял.
- Может, пограничный инцидент?
- Нет. Я сам слыхал, как капитан говорил с Тепляковым.
На наши плечи ложатся чьи-то тяжелые руки. Оборачиваемся - Тепляков. Лицо у него бледное, и глаза такие, каких я не видел никогда, - мрачные, суровые. Сколько я знаю Теплякова, он всегда улыбался - то весело, то грустно, то насмешливо.
- Война, ребята… Немцы бомбили Минск, Киев… И все-таки еще не верится.
Война. Мы готовились к ней, мы видели, как год-два назад строились в Москве бомбоубежища, мы пели песню "Если завтра война…", мы знали, что она придет. И все-таки она пришла неожиданно.
Пароход пристает к дебаркадеру. Мы сбегаем по трапу и сразу же на берегу - построение.
- Война.
Это говорит майор Кременецкий.