- Где такой?
- За Большими слободами!
- Не слыхал. Садись. Довезу до мельницы.
- Ой, спасибо тебе… - она хотела сказать "сынок", но из кабины высунулась голова, которая раза в полтора старше самой Татьяны Федоровны, и, заикнувшись, придержала язык.
- Пройди с той стороны в кабину! - крикнул шофер, и машина, как бешеная, помчалась по пыльной дороге на восток.
Часа через полтора шофер сбавил скорость, провел грузовик по Удимскому мосту и круто повернул направо, к мельнице. Татьяна Федоровна пожелала доброму старикану здоровья и к вечеру была уже дома.
Когда она сунула ключ в замочную скважину двери и зашла в сени, Шилов встретил ее у порога.
- Ну, как съездила? - спросил оп, усаживая мать ни лавку.
- Ох, натерпелась, дитятко, страху, - простонала она. снимая кофту. - А все обошлось любо-дорого. - И Татьяна Федоровна поведала сыну о своих хождениях по мукам, начиная с кассы речного вокзала, безногого инвалида и кончая Удимской мельницей.
- А кто такая Авдотья Никандровна? - спросил Шилов, когда мать отчиталась перед ним и начала накрывать стол для ужина.
- Хоть убей, дитятко, не знаю.
Шилова заинтересовала личность Авдотьи Никандровны, которая знала всю правду о нем, держала руку Невзорова и смело честила прокурора и суд.
- А на тебя почему она так взъелась?
- На чужой роток не накинешь платок, Мишенька. Язык-то без костей. Мелет, что мельница. Да помолу нет.
- А Сережа кто? - задал он последний вопрос, чтобы иметь представление о своих недоброжелателях.
- Сережа? - повторила Татьяна Федоровна. - Внук деда Евсея.
- Нет, мама, - возразил Шилов. - У Евсея не было внуков. У него один неженатый сын, и тот погиб на фронте.
- Тогда - постоялец.
- Это похоже. У него жил какой-то сирота…
Один груз свалился с плеч Шилова. Военные больше ему не угрожали. Но до успокоения - далеко. И будет ли оно вообще? Шилов боялся не только встреч с земляками. Его приводила в бешенство "агентура" Ершова - Сидельниковы, которые, по его мнению, не откажутся от слежки за домом, и надо быть осторожным, не давать повода к подозрению.
Утром, когда мать уходила на работу, он остановил ее у крыльца:
- Зайди к Марии Михайловне да расскажи про Ершова. Боюсь, Светлана опять притопает. А у меня - насморк, чихота.
- Зайду, дитятко, зайду, пообещала мать и, пощупав голову сына, сказала: - О-о, да у тебя - жар, Мишенька. Где-то простудился.
- На чердаке. Там сквозняки.
- То-то же. Приду - малинки заварю да компрессик на поставлю. Авось пройдет. Не выходи на улицу, похранись.
На работе бабы окружили ее, но боялись спрашивать, что стряслось с сыном, ожидая, что она сама расскажет, но Татьяна Федоровна молчала.
- Ну и что узнала? - спросила наконец Семеновна. - Как сын-то погиб?
- Утонул ночью в грозу, - простонала Татьяна Федоровна и зарыдала.
- Не плачь, - утешили ее бабы. - Слезам горю не поможешь. В других семьях по три похоронки получили. Ничего не поделаешь - война…
- У меня-то, бабоньки, один сынок, да и погиб-то не на фронте.
- На фронте, не на фронте. Смерть везде одинакова… Разве что погибать в тылу для наших властей не так уж почетно. А для матери - одна малина.
После работы Татьяна Федоровна постучалась к Сидельниковым. Открыв двери в сенях, Мария Михайловна проводила ее в столовую комнату.
- Говорите, Татьяна Федоровна, как съездили, что узнали о Мише? - спросила хозяйка и, усадив гостью за стол, поднесла чаю с вареньем.
- Съездила, милушка. Спасибо. Все разузнала. У самого большого начальника была, - и залилась слезами. - Мишенька-то мой… утонул…
- Успокойтесь, Татьяна Федоровна, - проговорила хозяйка, искренне разделяя чужое горе. - Нельзя же все время плакать. Слез не хватит. Покушайте чайку с вареньицем - легче будет на душе.
Дотрагиваясь ложечкой до варенья и прихлебывая из блюдечка чай, Татьяна Федоровна окинула взглядом комнату и, не увидев Светланы, спросила:
- Где же ваша доченька, Мария Михайловна? Ведь я к ней пришла.
- В город уехала Сашу проводить. На фронт отправляют.
Татьяна Федоровна перевернула пустую чашечку на блюдце, отодвинула варенье и, перекрестив лоб, сказала:
- Про него-то я и принесла Светланушке весточку. Виделась с ним.
- Когда виделись? Где?
- Вчера, в Устюге, - ответила Татьяна Федоровна и уточнила: - На пароход конвоиры вели. Саша кланяться велел…
Распахнулась дверь, и расстроенной походкой вошла Светлана.
- Легка на помине, доченька. Богато жить будешь, заметила гостья, поднялась и вышла из-за стола.
Судя по подпухшим от слез глазам, можно было понять, что Светлана не встретила Ершова и съездила в город напрасно.
- Ну как, доченька?
- Не видела, мама, Саши, - заплакала Светлана. - Уехал…
Она искала его в военкомате, тогда как он находился в комендатуре. А пришла на вокзал - пассажирский состав, к которому прицепили товарный вагон с военными, проследовал на Коношу.
- Что ж я могу сделать? - схватилась за сердце Мария Михайловна. Вот Татьяна Федоровна пришла к тебе. Она вчера видела Сашу.
Светлана повеселела и подбежала к гостье, которую до этого как будто и вовсе не замечала:
- Правда, Татьяна Федоровна?
- Как не правда, милушка, - и она мигом воссоздала маленькую картинку случайной встречи и трогательного прощания с Ершовым в Великом Устюге.
Светлана радовалась сквозь слезы и осталась довольной, что услышала о Ершове от знакомого человека.
- Спасибо, Татьяна Федоровна, - сказала она, провожая гостью к калитке. - Утешили меня. Будто с Сашей поговорила.
Дома Татьяна Федоровна убедила сына, что Сидельниковы ничего не подозревают, сочувствуют ее горю и благодарят за дорогую весточку о Ершове.
У Шилова отлегло на сердце. Он глубоко вздохнул и закашлялся. Мать вспомнила о своем обещании и принялась за лечение. Достала пузырек ментола, таблетку аспирина, заварила малины, напичкала сына лекарствами, напоила малиновым чаем и, спеленав согревающим компрессом, уложила в постель.
Целую неделю провалялся он на отцовском тулупе в подвале. Вечером нюхал жженую хлебную корочку, натирал в носу чесноком, мазал ментолом, принимал аспирин, и болезнь отступила. Но Шилов жаловался, что у него стреляет в ухе, и Татьяна Федоровна укутала голову теплой шалью, отошла в сторонку, посмотрела на сына и ахнула:
- Ну, Мишенька. Весь - я. Ничевошеньки от Василия.
Да, Шилов очень похож на свою мать и лицом, и характером. Правда, мысли его роились несколько иначе - требовали духовной пищи. Недаром он, почувствовав безопасность под родительским кровом, часто вспоминал партизанский отряд, санитарное отделение, когда каждый день из его рук поступали Ивану Игнатьевичу сводки о положении на фронтах и партизаны с гордостью называли Шилова "рупором Москвы"… А теперь?
- Знаешь что, мама? Принеси мне какую-нибудь свежую газетку.
- Принесу, дитятко, принесу. Только не хворай.
На другой день в обеденный перерыв Татьяна Федоровна зашла в красный уголок и, увидев, что там никого нет, вырвала из подшивки последний номер "Известий", свернула и не успела сунуть за пазуху, как вошла заведующая, Фаина, белокурая девчушка лет шестнадцати, с большими навыкат бесцветными глазами и маленьким носиком, заостренным кверху.
- Тетенька, - сказала она. - Газет нельзя брать.
- Да мне редисочку завернуть, - схитрила Татьяна Федоровна.
Фаина взяла газетку из рук Татьяны Федоровны, посмотрела, что газета небрежно вырвана и подшить ее больше нельзя, сокрушенно сказала:
- Ладно, возьмите. Только больше не трогайте.
- Вот спасибушко тебе, доченька.
В тот же вечер Шилов набросился на измятые страницы и с такой жадностью впился глазами в рубрику "От советского информбюро", что Татьяна Федоровна перестала дышать, наблюдая, как сын пожирает каждую строку печатного текста, задерживает внимание на отдельных местах, чешет затылок и в недоумении качает головой. Углубившись в газету, он до полуночи просидел за чтением и спустился в подвал, когда в горницу вошла Валентина.
С этого дня в дом Шиловых потекли газеты самым невероятным образом. "Шестая держава" никак не могла подозревать, что за нею будут охотиться люди, пуская в ход и шестой палец. Татьяна Федоровна похищала газеты, где только могла: с директорского стола, в клубе запани, в библиотеке, оголяла уличные витрины, а однажды ухитрилась вытащить из сумки зазевавшегося почтальона. И Шилов читал, читал, читал.
Трудовые будни страны и победы на фронтах на многие часы уводили его от сознания того, кто он такой. Когда же вспоминал о своем затворничестве, становилось на душе гадко. Ведь он умеет управлять двигателями. Владеет радиотехникой. Отличный артиллерист. Любит трудиться. Наконец у него есть заслуги перед Родиной. Он подбил восемь немецких танков и мог бы после войны похваляться перед друзьями. Но тут-то с ужасом признал, что у него нет и не может быть друзей. Он даже лишен возможности встречаться со знакомыми людьми, которые знали и ценили его. Теперь он для них - "пропавший без вести". В лучшем случае - утопленник. В худшем - дезертир…
Газеты доносили до него отголоски многосторонней жизни, которой он испугался и от которой навсегда ушел в подполье.