- Ну-ну, браток, уйдешь с поста, я тебе такое "ложись-вставай" влеплю! - Шургот подался назад, вышел из сеней, пригрозив часовому кулаком. - Какого черта, в самом деле! Маркевич, что он там стережет?
Они шли по улице. Водзинский куда-то запропастился. Шургот, будто новый противник начисто вытравил у него из памяти скандал с "окрестностями", наклонился к Маркевичу и стал шептать ему про Потаялло, что тот католик, разиня и снюхался с другим католиком, Саминским. Нетачко - вот это человек… И пошел рассказывать все полковые новости, о которых Маркевич не имел никакого понятия.
- Нужно держаться вместе, - подытожил Шургот. - Вы, правда, из запаса, но в конце концов… Ладно. Потаялло у меня давно на примете. Я его допекаю как могу, а он ничего. Вы ведь знаете, что с Нетачко у меня хорошие отношения. Нет, в самом деле. Выпросил себе теплое местечко, подальше от дорог, чтобы, боже сохрани, немцы его не задели, а теперь еще это сокровище, которое стережет часовой… Ну, что будем делать?
- Может, Дуда знает? - бросил неуверенно Маркевич.
- Верно, Дуда должен знать.
У старшины была своя забота - обучать командиров отделений. Вот и сейчас он стоял перед строем капралов:
- С гражданским населением никакого панибратства. Вы военные, а гражданские и военные - как пес и хозяин. Надо оберегать свою честь, черт бы вас побрал, да не так, как Пыцлик, который готов бабам воду таскать да коров доить!
Все со смехом уставились на третьего в шеренге, который, покраснев, как школьник, опустил глаза.
- Эй, Маркевич! - Шургот толкнул его в бок. - Я всегда говорил, что на нашем кадровом унтер-офицере держится армия. Смотрите, как он их муштрует! Учитесь, учитесь держать людей в руках, без этого…
Маркевич вздохнул. Он знал свою слабость. Может, поэтому им так и помыкают. Даже Пискорек и тот сообразил, что при командире взвода можно все себе позволить. Проклятый мир, все время надо зубы показывать, иначе сожрут.
Они остановились и слушали разглагольствования Дуды.
- Немцы нам грозят, но мы во главе с маршалом Рыдзом… Поняли?! - гремел он. - Кру-гом! Разойдись!
Старшина не дал им ясного ответа. Крайне смущенный, пробормотал он что-то о том, будто инструкция запрещает открывать дверь без специального приказа.
- Может, газы, - прошептал Шургот. - Хорошенькая история!
Дуда вытаращил глаза. Такая мысль, видно, не приходила ему в голову, и он испугался. Офицеры махнули на все рукой.
- Ничего не поделаешь, постараюсь попасть в полк и там все узнать. Всего доброго, соседи. - Шургот хлопнул Маркевича по плечу. - Надо пойти поглядеть, что там мои натворили.
Маркевич тоже поспешил к своим. Он шел по деревенской дороге вдоль ручья, такой же дороге, как в Красном. Кругом огороды, огурцы, какая-то тыква в поисках местечка на солнцепеке вылезла на тропинку и улеглась. Рядом красовалась капуста, свекольная ботва, возле забора буйно разросся сорняк. Кругом все по-домашнему уютно и сонливо, солнце пекло вовсю, а пчелы гудели совсем в унисон с тем шумом, который стоял у него в ушах после водки. Упасть бы тут да часок вздремнуть под яблоней. Маркевич сорвал лепесток отцветающего мака, смял и бросил.
Вот гряда подсолнухов, хлопцы работают без рубах, капли пота на спинах и на шеях. Земля тяжелая, сверху серая, а в глубине блестяще-черная. Шагах в пятидесяти отсюда бежит ручей с метр шириной, по обоим берегам - болотистый луг.
- Ничего не осталось, пан подпоручик, - послышался голос Цебули, - от такой жары все болото высохло. Теперь и слон сможет там танцевать.
Что на задах подсолнухи - это хорошо, можно незамеченным добраться до деревни. Маркевич осмотрел то, что уже успели выкопать солдаты. Траншея длиной в несколько десятков метров с двумя зигзагами - все как положено, по инструкции. Вот ячейка для ручного пулемета; Маркевич соскочил, лег в полуметровой яме, проверил: сектор обстрела в порядке. Вылез, отряхнул землю и приказал продолжать.
День медленно клонился к вечеру. На небе ни тучки. Далеко, возле границы, виден лес. За подсолнухами шуршат лопаты, кто-то о чем-то рассказывает, слышится смех и шепелявый голос Пискорека. Издалека доносятся звуки, характерные для деревенской жизни: во всю глотку раскудахталась курица, где-то в конце деревни залаяла собака, заскрежетала железная цепь у колодца.
Наконец наступил вечер, звездный и теплый. Болото, может, и высохло, но лягушки где-то остались и громко квакали.
Ужинали снова вместе с Потаялло, который после обеда вздремнул и теперь был готов хоть до полуночи разглагольствовать. Приезжал кто-то из батальона и рассказывал, что в дивизии неспокойно, на границе вчера вечером была перестрелка, похитили одного пограничника. Отсюда вывод: каждый взвод согласно уставу должен выставить на соответствующей дистанции от деревни по пять постов. Шургот снова принялся шутить:
- Нам подвезло, наш участок спокойный.
Потаялло побагровел, надул щеки и прикусил свой черный ус, он был слишком тонкий для его такого мясистого красного лица.
Но Шургот не отступал:
- Согласен, пан капитан, насчет дозоров согласен. Только при одном условии: скажите, что вы так ревниво прячете в каморке?
Потаялло не выдержал:
- Не ваше дело! Кто командир роты, я или не я? Чего вы торгуетесь!
Шургот надулся, разговор оборвался. Впрочем, водки больше не было, и все стали прощаться. Потаялло чувствовал себя как-то неловко, проводил их во двор и, когда Водзинский ушел, шепнул Шурготу:
- Сам не знаю, забодай его комар! Получил приказ беречь как зеницу ока. В случае чего дадут знать.
Но Шургота такое объяснение мало устраивало, он сухо откозырял и пошел. Потаялло выместил злость на Маркевиче, еле слышно буркнул ему "пока" и вернулся в хату.
Маркевич зашагал по темной деревенской улице; он чувствовал себя одиноко и тоскливо. Возле ворот маячили силуэты людей, на лавочках тихо о чем-то переговаривались. Он миновал одну группку девушек, потом другую. При его приближении девушки умолкали, с тем чтобы еще громче защебетать, как только он удалялся.
Чего ему искать? Он сел на первой же свободной скамейке и закурил, прислушиваясь к звукам надвигающейся ночи. Слева, у расположенной в глубине двора соседской хаты, тоже велась беседа. Голос показался знакомым, так и есть, это Цебуля:
- У их полиции еще больше дел, чем у нашей. Если вовремя руку не поднял и не крикнул "хайль Гитлер" - ну, вроде как у нас говорят "слава господу", - сразу за шиворот и в кутузку. Я знаю, в прошлом году возле Ниского работал с одним, он туда на заработки ездил. Фактически, значит, неважные у них дела.
- Зато работы хватает, - вмешался чей-то бас. - От нас раньше к ним через границу ходили. И порядок у них. Кто жалуется, что плохо, сразу на фабрику или к хозяину. Платят хорошо, масло, яйца…
- А вам, Мацей, нечего плакаться. Вас и тут не обижают. Коли что, поросенка продадите, с войтом выпьете…
- Ты хозяина не касайся. - Мацей не обиделся, но и не упустил случая осечь смельчака. - Молоко еще на губах не обсохло, а хочешь других учить. В том-то наше и несчастье, что у вас, у сопляков, все в головах перемешалось. На работу никак не загонишь, вам бы только книжку в руки да вверх животом…
- С нашим братом там строго, - продолжал Цебуля. - Чуть что, польнише швайн, по-ихнему - польская свинья.
- Э, а у нас в волость приедешь, тоже про мужицкий запах напомнят. То же самое в налоговом управлении, то же у старосты…
- Бедному человеку везде плохо, - снова послышался голос молодого. - Справедливость искать - все равно что ветра в поле.
- Ты бы не очень жаловался, - не сдавался Мацей. - По-моему, что бедный, что недотепа - одно и то же. Мне отец всего пятнадцать моргов оставил и двух коров. А я вот годами спину не разгибал…
- Так что война, надо полагать, не за горами, - снова вмешался Цебуля.
- Чудо, что она до сих пор не началась. Столько войск нагнали. А у вас так же спокойно, как у нас в Блажеевицах.
- Нам, пограничным, война так война, лишь бы быстрее кончалась. Вот в русскую, не успели оглянуться, как войны и нет. Зато потом хорошие цены на крестьянские продукты держались, все четыре года за масло ого-го как платили. Это вы тогда, Мацей, спину гнули, чтобы приобрести еще тридцать моргов…
- Ну…
- А сколько людей погибло…
- На то воля божья, кому что суждено. Гитлер, конечно, человек опасный, но чтобы все, что о нем говорят, была правда, - нет, этому я не верю. А цены хорошие стояли, факт. Да я сам тогда давал на контрабанду, здесь все свои, можно и признаться, за масло какой хочешь фабричный товар приносили… и сахарин, и мануфактуру. Нет, меня не напугаешь.
- Если бы у нас был порядок… - задумчиво начал кто-то. Но его тут же прервали:
- Тише, тише. Еще полицейского накличешь.
Но беседа продолжалась. Говорили о Гитлере, о ценах на пшеницу, о суперфосфатах, о том, что у немцев все дешево, о вспыхнувшей два года назад забастовке батраков, о том, как потом бесчинствовала полиция. Цебуля знал об этом больше всех, он в это время был на строительстве в Жешувском воеводстве. Но это как раз и помешало ему, Мацей заявил, что он, мол, не хозяин, а бродяга.
Маркевич слушал со все возраставшим интересом, Цебуля упрекнул Мацея, что ему все равно, Польша это или не Польша, лишь бы яйца подороже продать. А Мацей обозвал его коммунистом. Маркевич обозлился: как он смеет так обзывать солдата! Черт знает что такое, Гитлер под боком, а они…
Маркевич встал и быстрым шагом направился к хате. Видно, никто не догадался, что подпоручик все слышал. Тот же Мацей сразу же переменил тон:
- Наша армия спасет нас, прогонит немцев…
Но Цебуля не пришел Мацею на помощь: