Фридеберг с неохотой выглянул в окно. Из прибрежной ольховой рощи выползал туман. Избы, скудные огороды… Вернулся Минейко: так и есть, опаздываем. Ему попало от генерала, будто он был начальником движения. Опаздываем на десять минут. Поезд замедлил ход, показались маленькие фабрички, полудеревенские улицы пригорода. Они вышли в коридор; Фридеберг страх как не любил опаздывать, и, хотя поезд здесь стоял двенадцать минут, он спешил, чтобы выйти первым. Из-за поворота выскочил желтый приземистый вокзал и стал медленно приближаться. Фридеберг шагнул вперед и вдруг краем глаза увидел странную картину: здание вокзала не только бежало навстречу, но и поднималось вверх. Еще доля секунды, и крыша вокзала стала похожа на шар. Минейко бросился к генералу и с силой втолкнул его в купе.
- Что?.. - загремел Фридеберг.
Ему ответил страшный взрыв и грохот, поезд качнуло с такой силой, что, казалось, он перевернется. Стекла окон, выходивших к вокзалу, лопнули, и серебристые брызги осыпали стены купе. Одна из стен спокойно, словно нехотя, выгнулась, как резиновая, и треснула.
Образуя три правильных треугольника. По крыше что-то забарабанило.
- Бомбят! - крикнул Фридеберг. - Скорее в штаб!
Поезд с визгом затормозил. Они сорвались с мест и тут же свалились на противоположную скамейку. Когда наконец удалось выскочить из вагона, перед их взором предстали дымящиеся развалины вокзала, искореженные рельсы и несколько стоявших поодаль товарных вагонов, настолько изувеченных взрывом, что их стены превратились в белые смолистые щепы. Кто-то стонал под паровозом.
Со всех сторон хлынула толпа пассажиров и железнодорожников. Неподалеку выла сирена. Мгновенно образовалась невообразимая толчея.
- Бомба с часовым механизмом! - объяснял откуда-то появившийся полицейский.
Подъехала санитарная машина. Кого-то вытаскивали из-под развалин. Пришлось идти пешком, никто на приезжих не обращал внимания.
11
Цебуля рассказывал эпизод из спектакля. Один старый чудак хотел обмануть другого, но ему помешала какая-то баба.
- Почему? - спросил кто-то, скорее из вежливости, не особенно принимая к сердцу тонкости Жироду.
- Не знаю, - честно признался Цебуля. - У нее, наверно, были на то свои причины.
- Ну и баба, ха-ха! Груди, как дыни, а задом вертит - в жар бросает.
Трое слушателей, чтобы не разбудить подпоручика, потихоньку пересмеивались. Остальные храпели на соломе так, что гул стоял. В такт их храпу стучали колеса.
Измотанный предотъездной суетой, погрузкой батальона, рапортами, инструктажами, какой-то засланной по ошибке инспекцией из командования полка, Маркевич свалился на солому, как колода, но долго не мог заснуть. Потаялло замучил его всевозможными дополнительными поручениями, визитами, отчетами, мелочными придирками - и все за ту прогулку. Потом, Правда, пригласил в офицерский вагон, но весьма холодно и не стал настаивать, когда Маркевич под каким-то предлогом отказался.
Варшава, чарующая Варшава нанесла на прощание целую серию чувствительных ударов. Пьяная ночь в "Бенгале", откровения Брейво. Итак, эта утомительная, но почетная миссия пополнения запасов оружия польской армии - просто афера? Может, и война афера, да еще какая!
Маркевич не знал, что об этом думать и кому верить. Он чувствовал себя подло обманутым, униженным, словно он, как всегда, был хуже всех.
Это чувство особенно обострила скандальная история в день спектакля. Невероятная честь, оказанная именно ему, младшему по званию и должности, невзрачному и затюканному, самой Нелли Фирст, до сих пор известной ему лишь по фотоснимкам в журналах и редким посещениям воложинского кинотеатра в праздничные, дни, а потом едкие насмешки и открытая враждебность. Над ним смеялись весь вечер и еще несколько дней, вплоть до самого отъезда. Оказывается, мундира недостаточно, чтобы прикрыть красненскую бедность. Трубой был, Трубой остался.
Наконец он уснул, убаюканный однообразием своих мыслей и стуком колес. Разбудила его внезапная неподвижная тишина. Издалека донесся чей-то крик: "Выгружайся!" Он вскочил и застегнул мундир. Зашевелились спавшие рядом с ним солдаты.
Холодное раннее утро. Возле небольшого домика - несколько деревьев. Шум всколыхнул все вагоны. Потаялло, зевая, скреб волосатую грудь.
- Ну что, подпоручик, вы и тут успели уже прогуляться по окрестностям? Ступайте присмотрите за завтраком.
Неподалеку, переругиваясь, солдаты вытаскивали полевую кухню.
Солнце застало их уже на марше. Утренняя пыль пахла высохшей росой. Полустанок остался позади, а грунтовая дорога вилась между двумя небольшими пригорками. На более отлогом виднелось жнивье, а на вершине более крутого - крест и две дикие груши. Вдалеке маячила черная узенькая линия леса. Солдаты на марше пели "Белые розы", а сзади чей-то могучий голосище уже запевал "Розмарин".
Когда подошли к деревне, расположенной на берегу маленькой речушки, все уже порядком устали.
- Повзвоздно - по дворам! - скомандовал старшина роты Дуда.
- Кухня развела огонь, делаем привал, - принес радостную новость Цебуля. - Остальные идут дальше. Вас, пан подпоручик, в роту вызывают.
Потаялло собрал командиров взводов и повел их за деревню, к речушке. Почти весь батальон - более десятка подвод со станковыми пулеметами и прочим грузом и несколько кухонь - вытянулся по дороге. Солдаты пели "Белые розы", вилась пыль, с голубого неба пекло осеннее, но все еще жаркое солнце, возле хат цвели желтые златоцветы, листва на деревьях уже порыжела. Труба о чем-то задумался, а капитан тем временем начал свои объяснения:
- Рота получила задание оборонять участок высота двести восемь - западная окраина деревни Бабицы. Подпоручик Шургот с первым взводом займет высоту двести восемь, подпоручик Маркевич с третьим взводом оседлает вон тот гребень. Смотрите, подпоручик, вон тот, перед деревней, где грядка подсолнухов. Второй взвод останется в резерве роты, у каменного здания, в центре деревни Бабицы. Я буду во втором взводе. Всем немедленно приступить к рытью окопов полного профиля. Приготовить гнезда для ручных пулеметов и замаскировать их с воздуха. Сектор обстрела - прямо перед собой, для первого взвода - от левой окраины леса, для третьего - до триангуляционного пункта, высота двести четырнадцать, вот там. К вечеру подготовка должна быть закончена. Несколько слов о соседях: за первым взводом, в четырех километрах, - восьмая рота со взводом станковых пулеметов, за третьим взводом, в районе деревни Недоля, - части кавалерийской бригады. В тылу, на дороге к Бабицам, - полустанок Козин, там резервный батальон. Разойдись!
Шли толпою. Шургот сперва по привычке принялся подтрунивать над Маркевичем, потом набросился на Потаялло:
- Ну вот, седьмой роте даже станковых пулеметов не дали! У вас, капитан, такие связи в полку, но, видно, только для того, чтобы не иметь хлопот с чисткой…
- Вам бы только шутки шутить!..
- Нет, в самом деле, восьмой придали взвод…
- Мы ведь правофланговая рота дивизии! - Потаялло сказал об этом с гордостью, как о великой заслуге. - За Маркевичем, прикрывая крыло армии, разместится кавалерийская бригада. Когда? Неизвестно. Здесь кончаются дороги. А немцы если и пойдут, то по Варшавскому шоссе, а оно от нас в двадцати с лишним километрах. Там ого-го, там всего полно: артиллерия, противотанковые ружья, даже танки. Мы тут скорее для проформы. Приходите ко мне, устроим что-нибудь.
Маркевич хотел было отказаться, но, отрезанные от полка, все чувствовали себя как-то одиноко. Потаялло сказал еще что-то вроде "перестаньте дурить", и Маркевич согласился.
Необычайно чистая комната в каменном доме, на стенах какие-то вышивки, на окнах вазоны с пеларгонией и бальзаминами. Стол был уже накрыт. Дымилась яичница, лежала нарезанная кружочками колбаса, стояла бутылка особой.
- Старик умеет устраиваться. - Шургот толкнул Маркевича. - Самая лучшая изба… Хозяев, наверно, на чердак загнал…
За стол сели вчетвером. Четвертым был подпоручик Водзинский, по целым дням не раскрывавший рта, поэтому он слыл придурковатым. Потаялло то и дело гонял ординарца то за одним, то за другим, водку закусывали огурцами, политику оставили на десерт.
- Там, возле леса, граница, - говорил Потаялло, с трудом прожевывая кусок поджаренной свинины. - Пограничники - один на километр, левее им подкинули полицию. В случае чего они для предупреждения немного постреляют и бегом к нам. Винтовки должны быть заряжены, ручные пулеметы на позициях, часовые на своих местах… проверять все каждый час…
- Э-э, пан капитан, - дурачился Шургот, - какие там часовые. Сами сказали, если что и произойдет, то в двадцати километрах от нас. А вы - проверять каждый час!
- Ну, через два часа! Но проверять!
- И что вы, отец, так немцев боитесь?
- Это уж мое дело, - обозлился Потаялло. - А вдруг нагрянет инспекция из командования полка.
- Ого, вы так боитесь полковника?
- Оставьте меня в покое! Что за молодежь пошла, ничего для нее нет святого. Мы же правофланговая рота армии, за нами вплоть до самого Равича, наверно, нет ни одной дивизии. Вот что!
Он поглядел на них с деланной гордостью. За здоровье правофланговой роты Шургот опрокинул еще одну рюмку.
Но вот у Потаялло стали слипаться глаза! Маркевич толкнул Шургота, и они вышли в сени. После светлой избы здесь казалось очень темно, они шли ощупью.
- Не здесь, пан поручик, туда, налево, - подсказал кто-то из солдат. Заскрипел засов. В сенях были еще две двери, около одной стоял часовой в каске, к винтовке у него был примкнут штык.
- Что за черт! - Шургот сделал шаг вперед. - Спящую принцессу, что ли, охраняете?
- Кру-гом! - крикнул часовой, взяв винтовку наперевес. - Не подходить, стрелять буду!..