11
Парашютиста Роберта Пайпера, избитого, окровавленного, привезли в здание полевой жандармерии на улице Сент-Аман.
- У тебя есть двенадцать часов, чтобы заговорить, - лаконично известил его обер-лейтенант Брюнер.
Что произойдет в конце двенадцати часов, если он решит не говорить, ему не сказали. Может быть, этого не. знали даже его тюремщики. Может, им даже не приходило в голову, что такая проблема может возникнуть. Как-никак, за двенадцать часов говорить можно заставить кого угодно. Унтерштурмфюрер Штайнбауэр так широко улыбнулся в предвкушении, что линия губ почти разделила лицо надвое. Двенадцать часов! Детская игра.
Он бросил презрительный взгляд на избитого парашютиста. Этот не продержится и тридцати минут. Кое-кто не выдерживал и двадцати; почти всех сламывала последующая ледяная ванна. К этому времени человек мог превратиться в кусок мяса, лишенного кожи, кровоточащего и бесчувственного. Но иногда, когда они упрямились или продолжали ломать комедию, мозг силился оставаться активным. Тут можно был прибегнуть к доброй старой порке или, если бурлила энергия, дать выход чувствам несколькими пинками в пах или в живот. Единственным недостатком данного метода было то, что требовалось быть мастером, если человек не должен был умереть до того, как выложит сведения. В общем и целом, самым любимым времяпрепровождением было направлять на пытаемого струю из брандспойта. Это было забавно и неизменно приносило результат.
Двенадцать часов! Сущий пустяк! Унтерштурмфюрер потер руки и с обычным усердием принялся за дело.
Парашютист сломился под пыткой через двадцать семь минут. Назвал тридцать одну фамилию, адреса, - и за ночь были арестованы тридцать восемь человек.
Генерал фон Хольтиц спокойно подписал тридцать восемь смертных приговоров.
ПОБЕГ ИЗ ТЮРЬМЫ ФРЕСНЕ
Казармы принца Эжена, казалось, постоянно находились в состоянии неразберихи: воздух оглашали крики, вопли и брань, люди бестолково суетились, офицеры до хрипоты выкрикивали противоречивые команды. Однако кажущаяся неразбериха маскировала строгий порядок и твердую дисциплину. Везде были следящие глаза и навостренные уши. Гревшиеся на солнце часовые казались сонными, но на самом деле были очень бдительными и готовыми к действию при малейшем признаке тревоги.
В тот день в казармах было тихо. Они казались полупустыми. Над внутренним двором висела жаркая дымка, в дальнем углу затихала полковая музыка - барабаны и трубы. В другой стороне двора роту потных новобранцев гонял злобный унтер-офицер. Обычно он придерживался мнения, что чем громче и дольше кричишь, тем вернее добьешься результата. Но в тот день было очень жарко, и он проводил учения в недобром, угрюмом молчании.
В общем, несмотря на суровую дисциплину, жизнь там была довольно приятной. Обязанности были не особенно трудными, а что до казней, в которых нам приходилось принимать участие каждый третий день, - что ж, человек вскоре привыкает к ним. В конце концов, нет большой разницы между тем, нажимаешь ли ты на спуск как член расстрельной команды или как член экипажа танка. В любом случае это несет смерть какому-то бедняге.
- Это война, - говорил всякий раз Легионер.
В тот день мы несли караул у здания суда. Несчастным, которым предстояло предстать перед ним, приходилось стоять в очереди, словно к кассе кинотеатра. Кое-кто непременно просил у нас сигарету, и мы непременно их угощали.
- Бери, кореш.
Порта дал одному полпачки, и охранник из СД свирепо посмотрел на него.
- Не давай ничего этому мерзавцу! Он убил одного из наших парней!
Убийца и сам был еще парнем. Внезапно утративший слух Порта поднес ему огня и дружелюбно улыбнулся. Охранник побагровел.
- Кури-кури, - процедил он сквозь зубы. - Завтра в это время уже не сможешь, будешь покойником.
Парень с надменно-равнодушным видом пожал плечами.
- Слишком уж ты гордый, - сказал Грегор, покачивая головой. - Ночью громадные корабли, сынок… утром бумажные лодочки, а?
- Думаешь, я боюсь? Пошли вы все к черту!
- Почему мы? - спросил с усмешкой Порта. - Почему не твои замечательные красные братья в Москве? Честно говоря, понять не могу, что находит в них такой парень, как ты!
- Я коммунист, - чопорно ответил парень. - Свобода рабочих - единственное, что меня интересует.
- Да, конечно, - мягко согласился Порта. - А завтра - смерть, и что это тебе даст? Кроме каменной плиты над головой, если это может служить утешением… И пока ты будешь лежать под землей, несчастных рабочих все так же будут преследовать. Думаешь, в Москве лучше? - Порта отвернулся и плюнул. - Не смеши меня! Съездил бы туда, испытал бы на своей шкуре. Всего через несколько дней сменил бы взгляды.
- Ну и что? В нацистской Германии лучше?
- Разве я это говорил?
- Ну, так лучше или нет?
- Нет, конечно! Но здесь, во Франции, лучше, и ты понял бы это, если б отбросил предвзятость. Ты хочешь выступать против властей - верно? И выступаешь - верно? Потому что ты во Франции, и здесь это можно. Попытайся ты выступить в Москве - я не дал бы и двух паршивых копеек за твою жизнь.
- Это к делу не относится. Я борюсь против фашизма.
- Брось! - сказал Порта. - Какого там фашизма! Знаешь, что ты сделал, а? Ты убил одного из тех бедных рабочих, за спасение которых так решительно сражаешься! Он был немцем, признаю, но вместе с тем и рабочим. До войны он был рабочим. А ты взял и убил его. За что?
- За Францию! Я сражаюсь за свою страну, как любой настоящий француз!
- Путаница у тебя в голове, - с отвращением сказал Порта.
- И смотри, до чего она довела тебя, - добавил Легионер. - Вот что выходит из выполнения английских приказов. Англичане велят взять и убить кого-то, взять и взорвать мост или взять и застрелиться, и вы, блея, как отара овец, со всех ног бросаетесь выполнять то, что они скажут.
- Это неправда! Я сражаюсь за свободу!
- За свободу? Или за коммунизм?
- Это одно и то же!
- Ерунда, - сказал Легионер. - Почему бы тебе не отправиться немецким шпионом в русский тыл? Так ты убьешь двух птиц одним камнем. Спасешься от расстрела и узнаешь кой-какую правду о жизни.
Парень угрюмо отвернулся. Впереди него в очереди послышался жалобный вопрошающий голос.
- В чем меня обвиняют? - Тощий, как щепка, человек в комбинезоне французского железнодорожника умоляюще развел руки. - Я ничего не сделал!
- Послушай, - предостерег Грегор, - когда предстанешь перед судьями, не тверди, что не сделал ничего. Они тебе не поверят, ты только разозлишь их.
- Но я ничего не сделал!
- Пусть так, но в этом мире нет места для невиновных, поверь мне… Признайся в том, что им нужно. Говори, что угодно, если это спасет тебя от расстрела.
- Но в чем признаваться? Я ничего не сделал! Это ошибка!
Один из СД-шников дал ему здравый совет:
- Выдумай что-нибудь - что-то незначительное, чему они поверят. Но только чтобы это не влекло смертного приговора. Взять, к примеру, огнестрельное оружие. Даже не заикайся о нем. Судьи выйдут из себя, если сочтут, что ты воровал его. Тут же приговорят к смерти при одном только упоминании об оружии.
- Но что выдумать? - проблеял тощий.
- Ну, - парень из СД скривил гримасу, - например, ударил по голове солдата железным прутом.
- За что? - удивленно спросил тот.
- Черт возьми, откуда мне знать? Просто захотел, наверно!
- Но я не стал бы… не смог бы…
Один из арестованных пришел ему на помощь.
- Моя группа угнала грузовик. Не знаю, поможет ли это тебе. Можешь назваться соучастником, если хочешь… Беда только в том, что эти мерзавцы непременно устроят проверку. Они всегда устраивают. В том-то и дело, они чертовски дотошные!
- Может, черный рынок? - предложил Порта. - Тут не возникнет никаких сомнений.
- Но я не знаю никого… никого, кто этим занимается…
- Конечно, не знаешь! - согласился охранник. - Это одно из первых правил игры: ни за что не признавайся, что знаешь кого-то, иначе будут держать в тюрьме, пока не сгниешь.
- Будут вытягивать из тебя адреса и фамилии, - объяснил Порта. - Лучше всего сказать, что был один.
Железнодорожник беспомощно покачал головой. Мы проводили его взглядами в зал суда и не особенно надеялись на благополучный исход. Через несколько минут он вышел оттуда. К нашему изумлению, широко улыбаясь.
- Я так и сделал! Они поверили!
- Что сделал? - спросил Грегор.
- Чему поверили? - спросил Порта.
- Я спекулянт! - радостно сказал железнодорожник. - Три месяца тюрьмы!
Он отправился отбывать несправедливый приговор со слезами благодарности на глазах. Мы поговорили об этом феномене несколько минут, потом один из сотрудников СД начал тыкать юного коммуниста в грудь и всеми силами донимать его.
- Будь моя воля, я бы повесил тебя! Перевешал вас всех! Проклятые красные! Вы убили моего отца в тридцать третьем году - ты, небось, скажешь, что был тогда маленьким, но ты виновен не меньше всех остальных! Вы, треклятые комми, все одним миром мазаны, разве не так?
- Отвяжись ты от него, - проворчал Порта. - Ему жить осталось всего несколько часов, черт возьми! Оставь его в покое.
- Он еврей, - упрямо сказал СД-шник. - Я их за полкилометра чую… Ты треклятый еврей, так ведь, красный сопляк?
Парень вскинул голову.
- Еврей, - подтвердил он.