- Давид, поэт и царь евреев, писал: "Господи! Ты нам прибежище в род и род. Прежде нежели родились горы, и ты образовал землю и вселенную, и от века и до века ты - бог. Ибо пред очами твоими тысяча лет, как день вчерашний, когда он прошел, и как стража в ночи".
Гиппократ одобрительно улыбнулся.
- Так значит, ваш бог, - спросил он, - подобен человеку и создан по образу людей?
- Нет. Но сказано, что человек был сотворен по образу и подобию бога, а Давид пел о нас, как об овцах, пасомых пастухом: "Господь - пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим. Подкрепляет душу мою; направляет меня на стези правды ради имени своего. Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что ты со мной; твой жезл и твой посох - они успокаивают меня".
- Прекрасно! - заметил Гиппократ. - Но раз он пастух, то значит, вы видите его и слышите его голос?
Глаза Никодима блестели от удовольствия - эта беседа ему очень нравилась.
- Иегова, - сказал он, - еще и веяние тихого ветра. Написано, что Илия поднялся на высокую гору и воззвал к господу: "И вот, господь пройдет, и большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы перед господом, но не в ветре господь; после ветра землетрясение, но не в землетрясении господь; после землетрясения огонь, но не в огне господь; после огня веяние тихого ветра, и там господь".
Гиппократ кивнул.
- Сократ, - сказал он, - учит, что у людей есть души и что они каким-то образом сообщаются с духом бога. Он, конечно, стал бы допытываться, откуда ты все это знаешь, но думает он примерно то же, если не ошибаюсь.
Проводив Никодима до дверей, он вышел вслед за ним во двор и остановился, глядя на звезды. "Надо помочь этому молодому человеку и в будущем справляться с его болезнью", - подумал он и заговорил с Никодимом о его отце и о дальнейших планах.
- У всех людей, - сказал он, - есть свои несчастья, и надо уметь жить с ними и преодолевать их. Такова и твоя эпилепсия - не больше. Я думаю, теперь ты будешь чувствовать себя лучше. Но как бы то ни было - у тебя впереди вся жизнь. Найди себе дело. Попробуй, когда вернешься, принять участие в постройке стен нового Иерусалима.
Глава XIV Праздник Аполлона
Когда на следующее утро Гиппократ вышел из дому с дорожной сумкой в руке и направился к воротам усадьбы, было еще темно. Вдруг его пальцы лизнул теплый язык, и во мраке послышалось восторженное повизгивание Бобона. Пока Элаф зажигал факел от масляного светильника, мерцавшего в привратницкой, Гиппократ нагнулся к собаке и принялся поглаживать короткую шерсть на голове и теплом боку.
- Эх, Бобон, Бобон! Как тебе понравится, если я привезу тебе из Книда красивую молодую хозяйку? Не виляй хвостом - надежды на это мало!
Элаф вскинул на плечо сумку своего господина и, высоко подняв факел, вышел за ворота. Гиппократ следовал за ним, стараясь держаться в кругу света, а Бобон уронил голову на лапы и, грустно помахивая хвостом, негромко тявкнул на прощанье.
Наступил первый день знаменитого праздника Аполлона Триопионского. Все жители Коса, сумевшие заручиться местечком на корабле или в лодке, отправлялись сейчас через залив Керамик и вокруг Книдского полуострова в Триопион. Этот обычай возник в незапамятные времена - когда именно, не знал даже их земляк историк Геродот.
Гиппократ и Элаф молчали всю дорогу до гавани. Там Гиппократ велел рабу поставить сумку на землю. Старый привратник с неохотой исполнил приказание. Он чувствовал, что что-то неладно, но не знал, в чем дело.
- Да будут милостивы к тебе боги, - сказал он.
Гиппократ поблагодарил его и долго смотрел ему вслед, пока факел не превратился в огненную точку и не исчез вдали. Его глаза не сразу привыкли к темноте, и несколько минут он ничего не видел. Остро пахло рыбой, и ему вспомнилась Галасарна. Поднялся холодный ветер. Фонари над открытыми лавчонками на берегу раскачивались все сильнее. А между лавчонками он, привыкнув к темноте, разглядел теперь плакучие ветви тамарисков. Они колыхались на ветру, как женские волосы, как одежды плакальщиц, в медленной пляске приближающихся к могиле. Он вспомнил слова, которые десять дней назад сказала ему на прощанье мать: "Впереди ждет беда, а может быть, и трагедия".
- Гиппократ! - окликнул его чей-то голос, и он отозвался. Вскоре из тьмы вынырнула приземистая широкоплечая фигура его брата.
- Вот ты где! - воскликнул Сосандр. - А я решил было, что ты отправился в Триопион вплавь - очень уж рассеянным стал ты за последнее время. Я сказал бы, что ты влюбился, да только я ни разу не видел, чтобы ты хотя бы посмотрел на женщину. Говорят, наша триера стоит на якоре где-то там. Нам пора перебираться на нее - она отплывет, как только солнце встанет над Карийскими горами.
Они пошли по берегу мимо столов, за которыми нарядно одетые горожане ели горячую ячменную похлебку или пили отвар. Небо на востоке посерело, и на островке, замыкающем гавань, возникли черные силуэты колонн. Над водой скользили огоньки лодок, и по гавани разносились зычные окрики гребцов.
- Ну и толпа! - воскликнул Сосандр. - Давно уже игры не вызывали такого горячего интереса. Некоторые утверждают, что Клеомед обязательно выйдет победителем в кулачных состязаниях. А другие говорят, что он перед самыми играми перестал готовиться. Ну, если ему придется встретиться с Пейсиродом с Родоса, внуком Диагора, он, пожалуй, пожалеет об этом. - Помолчав, он продолжал: - Наши земляки очень довольны, что ты снова будешь представлять их и произнесешь речь со ступеней храма, Гиппократ. Они говорят, что ты гораздо красноречивей Эврифона, хотя никак не возьму в толк, откуда это может быть им известно. Но как бы то ни было, про все это я слышал вчера в цирюльне. А Подалирий едет с нами?
- Нет, - ответил Гиппократ. - Он останется здесь принимать больных в ятрейоне и навещать их в городе, если у него хватит времени. Ему будут помогать младшие асклепиады. А вот Пиндар едет.
При этих словах к ним подошел Пиндар, и в ту же минуту раздался крик:
- С дороги! С дороги!
Они отскочили, и мимо них по песку проскрежетала большая лодка, которую, пыхтя и ругаясь, толкали моряки. Лодка скользнула в воду, скрежет прекратился, и якорь с плеском упал на дно.
- Сюда, - сказал Пиндар. - Лодка с триеры города Мерописа вон там, дальше по берегу. Я буду грести - сегодня очень многие горожане, желающие попасть на праздник, вызвались заменить гребцов. Так нам не придется платить за проезд.
Их лодка отвалила от берега, и вскоре перед ними выросла триера с высокими палубами на носу и на корме. В средней части судна тянулись три яруса скамей для гребцов и поднималась тяжелая мачта с поперечными реями. Еще несколько ударов весел - и они увидели металлический рог, торчащий на носу над самой водой. Он заканчивался острым железным наконечником. Городская триера всегда должна быть готова к войне, готова таранить и топить вражеские корабли. Через прорези в борту было видно, что гребцы усаживаются за весла.
- На каждом борту по восемьдесят семь гребцов, - заметил Сосандр. - Но ветер обещает быть попутным, и мы доберемся до места еще до полудня, а гребцы всю дорогу будут сидеть сложа руки.
По веревочной лестнице они поднялись на корму.
- Погоди-ка, Пиндар, - окликнул Гиппократ молодого асклепиада. - Прежде чем идти к другим гребцам, погляди внимательно на восточный край небосвода. Заметь, какого цвета полоса над Карийскими горами - она темно-оранжевая. А теперь посмотри повыше. Небо там фиолетовое, но, переводя взгляд все ниже, ты можешь заметить и другие оттенки: синий, зеленый, желтый, оранжевый. А если ты взглянешь туда перед самым восходом солнца, то увидишь под оранжевой полоской еще розовую и красную. Таким образом, мы видим там все цвета радуги, и расположены они в том же порядке.
- Да, верно, - ответил Пиндар. - Эмпедокл сказал бы, что именно в эти цвета окунула свою кисть Сфайрос, когда она создавала мир и нас. В поэзии Эмпедокла есть глубокий смысл, и я никак не могу забыть того, что он говорил.
- Ты и сам поэт, - ответил Гиппократ. - Но берегись! Не доверяй крыльям поэзии или философии, исследуя природу, человека и болезнь.
Пиндар ушел, а сыновья Гераклида остались стоять на корме под пестрым навесом. Кормчий выкрикивал слова команды. Подняли якорь, весла погрузились в воду, и триера по дуге пересекла гавань, свернула в пролив и вышла в открытое море.
Пока триера плыла по проливу, братьям, стоявшим на высокой корме, вся усадьба была видна как на ладони. Они даже разглядели полускрытые ветвями платана каменные скамьи: листья на дереве еще только начинали распускаться.
- Почему наш отец переселился из Галасарны сюда, а не в старинную столицу острова Астипалею? - спросил Гиппократ у Сосандра. - Она же в те дни была гораздо больше Мерописа.
- Он хотел основать школу, вроде книдской, - ответил Сосандр. - А не бродить с места на место, как это в обычае у врачей в других греческих областях. Астипалейские врачи не хотели, чтобы он строил там ятрейон. А кроме того, он, наверное, опасался новой войны с Персией и хотел, чтобы его семья жила в городе, гавань которого можно оборонять. Ему удалось купить эту усадьбу, и просто удивительно, как быстро к нему стали стекаться ученики. Но боюсь, что в первые годы наши родители здесь почти голодали - мать ведь не принесла отцу большого приданого. Но зато они оба умели быть по-настоящему мужественными. На их глазах Меропис из маленького селения стал большим городом. Предвидение отца оправдалось. Однако его мечты затмить книдскую школу до сих пор еще не осуществились.
Тем временем корабль уже вышел в море. Дул сильный северо-западный ветер. Братья закутались в плащи и облокотились о перила.