- Да, - ответил Эмпедокл. - Сферическое бытие, обнимающее все, - вот величайшая богиня. Мы можем называть ее Сфайрос. Парменид называл ее Дике.
Голос Эмпедокла стал еще более звучным, и асклепиады наклонились вперед.
- Некогда был золотой век. Я описал его в одной моей поэме:
"Ни битв, ни войн не ведала земля.
Ни Зевса не было, ни Крона,
Царицею была одна любовь".
Солнце, и земля, и воздух, и море, четыре корня, были связаны воедино. И удерживала их вместе власть Афродиты, власть любви. Но хотя ничего нельзя было уничтожить или отнять, изменения все же были возможны. И вот так Сфайрос создала все. Пропитав свою кисть всеми оттенками красок, она написала деревья и мужчин, женщин и зверей, рыб и птиц, и долговечных богов. Некоторые формы, которые она создала, были нежизнеспособными, а другие изменялись с течением времени. И вот в результате долгого развития жизнеспособные формы стали тем, что нас сейчас окружает, и нами самими. Мы - результаты этого развития, сохранившиеся потому, что были того достойны. Но золотой век миновал, и теперь мы вступили во времена горя и вражды. Злая сила раскалывает мир, ненависть раскалывает сферическое бытие. Любовь удаляется, и растет раздор.
Эмпедокл встал и произнес торжественно:
- Вот все, что может быть открыто смертным…
Голос его вдруг прервался. Он склонил голову, застонал, и вновь опустился на сиденье - но лишь на миг. Он заставил свое скрючившееся тело разогнуться и медленно поднялся. Поддерживая его под руки, Гиппократ и Сосандр помогли ему дойти до ворот. Там они бережно усалили его на мула, которого подвели близнецы, и поправили седло, чтобы ему было удобнее.
- Свиток, который ты дал мне, - сказал Гиппократ, - мы будем хранить вместе с драгоценнейшими нашими папирусами. Он будет памятником того, что ты сделал для медицины.
Эмпедоклу эти слова доставили явное удовольствие. Он снял с головы венец и, с улыбкой посмотрев на асклепиадов, сказал:
- Это были счастливейшие годы моей жизни - годы юности, которые я отдал медицине. Но теперь я говорю - прощайте. Вы помните слова Эсхила:
"Ах, если б легкую, быструю смерть,
Без изнуряющей боли, без мук,
Сон бесконечный, блаженный покой
Мне даровала судьба!"
Гиппократ смотрел, как Эмпедокл выехал за ворота. Тут же раздались крики невидимой толпы.
- Когда мы, наконец, научимся убивать боль, не убивая человека? - сказал он Сосандру. - Когда мы научимся лечить злокачественные опухоли?
Затем он повернулся к Пиндару.
- Эмпедокл, как я узнал, едет в Пелею. Отправляйся за ним туда - боюсь, ему может понадобиться твоя помощь. Ты сможешь остановиться у старика Энея.
* * *
Когда на следующий вечер асклепиады собрались под платаном, Пиндар еще не вернулся. Однако к концу беседы он появился в саду.
- Да, - сказал он в ответ на вопрос Гиппократа, - я принес вам новости. Но хорошие или дурные - судите сами. Вчера я добрался до Пелеи вскоре после Эмпедокла. Его, как почетного гостя, поместили в тамошнем акрополе. Но когда я на заре пошел туда повидать его, мне сказали, что он в сопровождении близнецов и проводника отправился на гору позади Пелеи. Туда, объяснили мне, ведет тропа, и его мул может подняться до самой вершины, где есть уступ, на который часто взбираются те, кто хочет полюбоваться морем на юге. Я последовал за ним и, немного не доходя до вершины, увидел проводника и близнецов с мулом Эмпедокла. Он велел им подождать его там. Я пошел дальше за ним по тропе. Она кружила между скал, но вскоре вывела меня на уступ. Там лежала его одежда - аккуратно сложенный хитон, сандалии, а сверху - посох, пояс и золотой венец… - Голос Пиндара прервался.
- И все? - спросил Гиппократ. - Ведь ты же, наверное, стал искать его?
Пиндар кивнул и, с усилием овладев собой, продолжал:
- Да. Сначала я прислушался. Потом позвал его. Но ничего не услышал. Тогда я пошел дальше по уступу и вдруг увидел его - чуть было не споткнулся о его тело. Я подумал сперва, что он умер: он лежал ничком, совсем нагой, подстелив на острые камни свой пурпурный плащ. Я тихо окликнул его по имени, и тогда он приподнялся на локте и спокойно поглядел на меня. Глаза его горели странным огнем, но сказал он только: "Что же, Пиндар, вот ты и пришел". Повернув голову, он посмотрел на море - он лежал возле самого обрыва. "Я вспоминал эту мою жизнь, - сказал он, - годы юности и возмужания. Это была хорошая жизнь, великолепная жизнь, пока меня не изгнали и пока моя жена… но к чему рассказывать тебе об этом?" Я попытался уговорить его уйти, хотел помочь ему встать, но он сказал, чтобы я не трогал его. Утро было очень холодное, хотя солнце уже поднялось из-за Книдских гор и осветило уступ. А Эмпедокл лежал там - нагой и неподвижный. Потом он посмотрел на меня и добавил: "Мне еще осталось что сказать, а я ведь всегда любил, чтобы меня было кому слушать, ты, верно, заметил? - Тут он улыбнулся, а затем продолжал: - Асклепий послал меня на Кос, но Гиппократ не смог исцелить мою болезнь. На то не было воли богов. И вот это мое тело умрет - но не я, ибо я буду жить дальше… Как ты думаешь, Пиндар, кем я стану теперь? Окажусь ли я в теле человека, зверя или какой-нибудь ползучей твари? Или я, наконец, вновь обрету свободу на Олимпе?" Он прижался лбом к земле и умолк. Но вскоре он застонал от внезапной боли и попросил: "Принеси мне мои сандалии, Пиндар. Я не могу идти - камни режут мне ноги". Я побежал за ними как мог быстрее, но едва взял их, услышал громкий крик. Я бросился к месту, где оставил Эмпедокла, но его уже не было. - Пиндар опустил голову, словно рассказ его был окончен.
- Не было? - воскликнул Сосандр. - Как так - не было?
- Плащ лежал на прежнем месте. Я долго звал. Но ответа не получил. Позади меня, внизу, на склонах над Пелеей, звенели колокольчики пасущихся овец, а затем раздались звуки лиры. Это близнецы, повинуясь приказанию своего господина, заиграли гимн, чтобы помочь ему найти путь. Обрыв в сторону моря очень высок и крут. Море было далеко внизу, и я не заметил на нем ни единого паруса.
- Ты больше ничего не видел? - спросил Гиппократ.
- Ничего. Только змею, которая скрылась при моем приближении. Да еще по уступу ползла большая черепаха.
Асклепиады молча переглянулись. Наконец Гиппократ заговорил:
- На закате жизни наступает миг, когда огни позади тускнеют, а впереди чернеет смерть. И тогда каждый человек один встречает своих богов.
* * *
Когда Гиппократ вернулся к себе домой, он увидел, что у двери его поджидает Никодим. Молодой человек поклонился.
- Можешь ты поговорить со мной? - спросил он. - Я хочу проститься с тобой и от всего сердца поблагодарить тебя за помощь. Скоро сюда должен зайти корабль, направляющийся в Тир, а ты, как мне сказали, завтра уезжаешь на Триопионские игры.
- Да, - ответил Гиппократ. - И пробуду там не меньше четырех-пяти дней. Говорят, Никодим, тебя очень заинтересовало учение Эмпедокла?
- Да, - подтвердил молодой человек. - В Иерусалиме отец хотел сделать из меня священника. Я уже начал учиться, и только мои припадки помешали этому. Я ходил за Эмпедоклом и слушал, как он беседует с людьми. Видишь ли, на Косе у меня нет друзей, и мне не с кем было разговаривать.
- Мне жаль огорчать тебя, но больше ты его не услышишь. Эмпедокл умер.
- Какое горе! - воскликнул Никодим. - Для меня это большая потеря.
Увидев на его глазах слезы, Гиппократ ласково сказал:
- Наверное, тебе здесь иногда бывает тоскливо?.
- Да.
- Так войди же. Сегодня я один. Если ты не ужинал, то поужинай со мной.
Они вошли в дом.
- Отхожее место вон там, - сказал Гиппократ. - А вот тут ты найдешь воду, чтобы омыть руки и ноги. Сними свои сандалии и надень эти красные туфли. Такие ведь носят на Востоке, правда? Я буду ждать тебя в экусе - вон там, на той стороне дворика. А пока я распоряжусь, чтобы стол накрыли на двоих. Пища у меня самая простая, но, надеюсь, ты останешься доволен.
Когда они кончили есть и Гиппократ налил вино в чаши, он повернулся к Никодиму.
- Объясни, - попросил он, - почему оттого, что тебя готовили в жрецы, ты заинтересовался Эмпедоклом?
- Он показался мне, - ответил Никодим, - человеком вдохновенным, провидцем. История Израиля знает много таких людей. Некоторых из них называли пророками, а других побивали камнями, потому что их учение противоречило нашей религии.
Гиппократ с любопытством посмотрел на него.
- Твой народ сохранил свою древнюю религию?
- Да, - ответил Никодим, - еврейская религия не изменяется. И не может измениться - разве только в вопросах толкования - благодаря священным книгам. Мы называем их Писанием. И сохранили их даже во время вавилонского пленения. А теперь, вернувшись в Иерусалим, мы снова можем говорить о Писании открыто. Оно составлено пророками, поэтами, писцами и всякими другими людьми, которым вещал сам бог. Многое я знаю наизусть.
- Ну, а что сказали бы твои единоверцы о рассказах Эмпедокла про сотворение мира и богов?
- Позволь, я отвечу тебе словами Писания, - сказал Никодим. - "В начале сотворил бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и дух божий носился над водою. И сказал бог: да будет свет. И стал свет".
Гиппократ задумчиво посмотрел на своего гостя, но ничего не сказал, и Никодим продолжал: