Поднимаясь бегом по лестнице, Аня проскочила мимо польского офицера, который внимательно посмотрел на нее и козырнул. Она кивнула в ответ. "Коллеги Стефана уже знают меня, - подумала Аня, - наверняка говорят обо мне". Вдруг ее охватило беспокойство. Может, Кашельская права? Может, ей действительно нужно позаботиться о Радване? Она подумала, что умнее его и находится в большей безопасности. Там уже известно, что Стефан… сотрудник атташата… крутит с коммунисткой. Боже мой, что грозит ему за это?! А если его пошлют в армию или в Лондон, и тогда уже… Нет, он сам должен решать. Стоя у его двери, подумала - опоздала почти на полтора часа.
Она не могла уйти из радиокомитета: приехала Ванда, и там собрались все - Янка, Хелена, Зигмунт, Тадеуш. Выпили, даже было чем закусить, и повод нашелся для нескольких тостов, прямо как на официальном приеме. "Да здравствуют "Новые горизонты"!" Ванда получила разрешение на издание этого журнала, говорила об этом с энтузиазмом, и ее энергия передавалась остальным.
Трудно было оставаться безразличным к тому, о чем говорила Ванда, ее слова были наполнены смыслом, они исходили от нее самой, а не взяты из катехизиса или передовицы. Аня подумала: "катехизис", "передовица", и ей стало стыдно, как это обычно бывало, когда у нее возникало чувство недоверия или сомнения. А может, это уже влияние Стефана?
Ванда рассказывала о журнале, который дойдет до поляков и будет пропагандировать новое отношение их к Советскому Союзу и дружбу с ним, которая явится основой строительства демократической Польши. Говорила, что в Лондоне усиливают свою позицию те, кто торпедирует договор, стоит за продолжение войны и мечтает о восточных землях. Да, все это так, хотя… как это сказал Зигмунт? "Наша программа тоже не очень ясная…" Только польские левые силы могут разработать программу, доказывала Ванда и сообщила самую главную новость: в Польше создана Польская рабочая партия.
- А почему не коммунистическая? - спросил Павлик. - Чего нам бояться этого слова?
- Новая партия… в новой обстановке…
Аня пыталась представить себе создание партии во время оккупации, где они собирались на конспиративной квартире, ночью… "А что мы вообще знаем о Польше?" Немецкие патрули, темные улицы, выведенные на расстрел люди кричат: "Да здравствует Польша!" С кляпом во рту. Чьи это слова? Она видела рисунок в посольском журнале "Польша". Страна борется! Много ли членов насчитывает партия? В том же журнале сообщалось, что военная организация в Польше становится все сильнее и лучше подготовлена для действий… Партизанские отряды? Будет ли партия создавать свои отряды? Две армии, два правительства?
Говорится о программе левых сил, а что это за левые силы? Кто к ним относится? Ванда кипит энергией, но о будущем лучше говорит Тадеуш, с худощавым, продолговатым лицом, в очках… он редко их снимает, и никто не знает, как выглядят его глаза без очков, что он видит без них. Как произойдет революция в Польше? Если произойдет… Может, не стоит задавать таких вопросов, может, не стоит пока говорить о революции… "Все порядочные поляки в Советском Союзе…" Что это значит - "порядочный"? Наверняка таков Стефан. Не кроется ли ложь в слове "все"? "Но ведь мы, - подумала она, - не лжем - ни Ванда, ни Тадеуш, ни Зигмунт".
Зигмунт в последнее время стал каким-то другим - еще более неразговорчивым и замкнутым. Несчастлив? Несчастлив потому, что сидит не на своем месте, вдали от войны, главных событий, потому, что Аня с Радваном? Она хотела поговорить с ним, попыталась однажды даже поцеловать его, но Зигмунт удивленно и неодобрительно поглядел на нее: к чему эти нежности? "Как я мало знаю, - подумала она, - о своем брате. Бросил жену. Была ли у него другая женщина? А сейчас? "Мы не бываем одиноки". Он ужасно одинок".
Стефан открыл дверь не сразу, лишь через какое-то время. Она сразу почувствовала, что он пил, может, с тем офицером, который встретился ей на лестнице. Небольшого роста, толстый, тот не вызывал к себе симпатии.
- Почему так поздно?
Она хотела рассказать ему о встрече в радиокомитете, но промолчала. После разговора с Кашельской Аня глядела на него другими глазами. А может, та посольская красавица не права? Может, Стефан не такой уж беззащитный?
- Наконец-то мы заживем вместе!
На столе стояли две рюмки и полбутылки коньяка.
- С кем пил? - Она села на койку, набросив на плечи теплую шаль, подаренную ей Екатериной Павловной.
- Зачем тебе уходить? - резко спросил он. - Почему именно сейчас мы не можем быть вместе? Кто знает, что будет завтра? Выходи за меня замуж, - неожиданно произнес он, - будь моей женой…
- А тебе разрешат? - прервала она его. - Ведь офицеру нужно получить разрешение начальства на женитьбу. Что ты напишешь обо мне в своем рапорте?
Стефан молчал.
Аня сбросила шаль на стул и позволила ему поцеловать себя, но когда он стал расстегивать платье, делая это, как всегда, неуклюже, она встала.
- С кем пил?
- С Данецким. Весьма несимпатичная личность.
- А может, с женщиной? Ведь есть же в посольстве женщины.
- Ревнуешь?
- И не думаю, просто спрашиваю, есть ли женщины в посольстве.
- Конечно, есть, - нехотя ответил он.
- Может, назовешь одну из них.
- Секретарши, пани Барбара в атташате…
- Сколько ей лет?
- Ну, лет пятьдесят.
- Эта меня не интересует… Где твоя рюмка? - Она налила себе немного коньяку и выпила одним махом. - А другие, помоложе?
- Пани Ева Кашельская, - произнес он после длительной паузы.
- Красивая?
- Наверное.
- Как-то без особого желания ты говоришь об этой пани Кашельской.
- Тебе только так кажется.
- Нет, на эти дела у меня особое чутье. - Она опять села на койку и прислонилась к Стефану. - Давай посидим спокойно. А что собой представляет эта Ева?
- Темпераментная баба, которая любит руководить и стоять на своем.
- Любит тебя?
- Брось болтать ерунду.
- Скажи мне откровенно, - прошептала она, - если бы ты не встретил меня…
- Если бы не встретил… - повторил Стефан, - но ты же есть у меня, есть, - почти закричал он, - и если надо будет, я обращусь к Высоконьскому, даже к Сикорскому…
- Ни к кому тебе не надо обращаться, это бесполезно… - И вдруг, будто в подтверждение этого, крепко обняла его. - Наверное…
- Что - наверное?
Она не ответила. Через минуту они забыли обо всем, и она попросила его погасить свет.
Время было непозднее, когда Радван провожал ее домой. Он просил ее остаться, но она объяснила, что завтра утром должна быть на дежурстве, а еще надо успеть зайти домой переодеться.
- Боишься Зигмунта, - сказал он.
Улицы были пусты, стоял небольшой морозец, с далекого юга дул весенний ветерок.
- Что же с нами будет? - вдруг спросил Радван. - Да, конечно, - продолжал он, не дожидаясь ответа, - идет война, и никто не знает, что его ждет завтра, но по крайней мере должен знать, чего хочет, а ты боишься быть со мной.
- Неправда!
- Но это так, это не я все время говорю, что мы разные люди.
- А разница есть. А к твоему… роману благожелательно относятся в посольстве?
- А твои товарищи? Только посольскую неприязнь я считаю идиотизмом, а ты… - Он вдруг замолчал. - Видишь ли, - произнес он другим тоном, - я ведь все время об этом думаю. В тот вечер, когда я был у вас, я понял, что разделяет нас: вы уверены, что только вы правы, и отталкиваете любого, кто думает иначе.
- Неправда!
- Но это так. А почему я, Радван, должен считать, что Сикорский не желает добра Польше и прав не Верховный, а Зигмунт, младший командир из моего взвода? Я не знаю, какой должна быть Польша после войны, просто не знаю, это решит сейм.
- Но у тебя есть свое мнение на этот счет?
- Естественно. Я солдат, присматриваюсь к тому, что здесь происходит… Слушаю Высоконьского и порой возмущаюсь, слушаю тебя и иногда думаю, что ты права, и тоже возмущаюсь. Но, кажется, иначе, - добавил он. - Подумай только, мой отец погиб под Мозырем, я был с Сикорским в сороковом году и сорок первом и видел, как играли "Еще Польша не погибла…" на аэродроме в Куйбышеве. У меня этого не отнимешь, и это не позабудешь. Ведь ты же не хочешь, чтобы я жаловался… - Он не знал, как назвать то, от чего хотел отречься, не мог найти подходящего слова, любое казалось ему слишком длинным либо коротким.
- Бедный ты мой…
Высокий худощавый мужчина в надвинутой на самые глаза шапке чуть не столкнулся с ними на безлюдном тротуаре. Радван заметил его узкие, с пронизывающим взглядом глаза.
- Добрый вечер, товарищ Пивский, - сказала Аня.
…Возвращался Стефан той же дорогой. С широкой улицы Горького он свернул в узкий переулок и издали заметил стоявший у тротуара автомобиль, а через минуту высокого мужчину, который вылез из машины, быстро захлопнул за собой дверь и исчез в темных воротах. Радван узнал его: это был тот самый человек, с которым они только что встретились. Машина тронулась с места и через минуту остановилась около него.
- Садитесь, пан поручник, - услышал Стефан голос Высоконьского, - заедем ко мне на чашку чая. Конечно, - произнес он, когда Радван сел рядом с ним, - эта встреча…
Стефан молчал. Товарищ Пивский и Высоконьский! Он никогда не интересовался делами разведки, но всегда, даже работая в приемной Верховного, думал об этих делах с неприязнью. Может, поэтому капитан Н…. "Молодой, наивный друг, - говорил Н., - разведка - это нервы, сердце армии".