* * *
До Новосибирска он не доехал. Его задержали на небольшой станции в нескольких десятках километров от Новосибирска, когда он вылез из вагона теплушки, чтобы раздобыть немного горячей воды, а если повезет, то что-нибудь и из еды. Это была обычная станция. Как вдоль всей железнодорожной магистрали из Красноярска во время этой самой тяжелой военной зимы, на перроне было полно раненых солдат, беженцев, преимущественно женщин, стариков и детей, тщательно закутанных в платки. Они ждали поезда, искали свободные места в вагонах, стояли в длинных очередях в станционный буфет, наполняли водой чайники. Он растворился в этой толпе, одетый как все и выглядевший одинаково с ними и все же выделяющийся своею молодостью. В ноябре ему исполнилось семнадцать лет. Он шел вдоль железнодорожных путей, настороженный, напряженный, а заметив патруль, старался скрыться в толпе. Его поездка продолжалась уже несколько дней, и легальность ее была по меньшей мере сомнительной. Сказали, что в армию не возьмут, молод еще, а амнистия не давала пока права свободного передвижения по стране. Чего ему было ждать? Многие мужчины убегали с лесопилки, а он был один, совершенно один, не знал, что стало с матерью. Все время помнил ту ночь, когда ее, больную, вынесли из вагона на какой-то станции; он хотел остаться с ней, рвался наружу, умолял, опускался на колени перед человеком в шинели, но его так и не пустили. Потом не хотел работать; ему не давали есть, и не ел. И тут жена лесника Янецкого, вывезенная вместе с ними, взяла его к себе, в маленькую каморку, которую занимала с мужем, и сказала: "Будешь нам вместо сына…" Постепенно все утряслось, но он все время думал о матери и ждать дольше не мог. Не спрашивая ни у кого разрешения, не сказав даже Янецкой, он вышел утром из Лучинки и, вначале на попутном грузовике, а потом пешком, добрался до Красноярска. Знал, что здесь находится представительство посольства, долго, голодный и уставший, искал улицу, название которой узнал от уполномоченного в Предивенске, наконец увидел небольшой домик и табличку с надписью на польском и русском языках "Представительство посольства Польской Республики". Вошел внутрь, миновал коридор и открыл дверь в комнату, в которой сидели две женщины. Остановился на пороге и только спустя минуту снял шапку. Здесь было тепло и уютно.
- Надо стучать, - отозвалась одна из женщин.
- Извините, - ответил он, - в тайге не учат хорошим манерам.
- Откуда вы? - Та, которая задала вопрос, была толстушка и хорошо одета.
- Из Лучинки.
- Лучинка, Лучинка… - Поискала в каком-то списке. - У вас же есть уполномоченный в Предивенске.
- Знаю, - сказал он, - но я хочу разговаривать с руководителем представительства.
- Его сейчас нет. А по какому вопросу?
- Это я скажу ему.
- Не очень-то вы вежливы, молодой человек.
- Я проехал сто километров в открытом грузовике, потом шел пешком.
Женщина умолкла, внимательно присмотрелась к нему и сказала уже мягче:
- Садитесь.
Он уселся и начал разглядывать их обеих: хорошо одеты, симпатичные; на стене над письменным столом висел портрет генерала Сикорского.
Сотрудница включила электрический чайник и вынула из ящика пакетик с кофе, какого он никогда не видел, наверняка английский. Насыпала ложечкой кофе в стаканы и ждала, пока закипит вода. С утра он ничего не ел, к тому же очень хотелось пить. Ждал - может, предложат. Нет. Он встал.
- Не угостите ли меня кофе?
Взглянула на него.
- Сколько… тебе, собственно, лет?
- Семнадцать.
- Голодный?
- Да.
Пожилая сотрудница выдвинула ящик письменного стола, достала хлеб и банку мясных консервов.
Он даже не поблагодарил ее. С уже набитым едой ртом спросил:
- Были в ссылке?
- Была, - промолвила женщина тихо.
- Думал, что вы уже забыли.
Не услышал ответа, потому что в это время вошел руководитель представительства, мужчина среднего возраста, выглядевший энергичным и симпатичным.
- Этот молодой человек… - начала пожилая сотрудница.
- Хочу с вами поговорить, - резко перебил юноша. - Я проехал сто тридцать километров, чтобы добраться сюда.
- Заходи.
Кабинет был небольшой, но прилично обставленный. Над письменным столом тоже висел большой портрет генерала Сикорского.
- Сколько тебе лет? - спросил руководитель представительства. - Откуда ты, где родители?
- Меня зовут Збигнев Трепко, мне семнадцать лет, приехал из Лучинки, о родителях ничего не знаю.
- Понимаю. - Руководитель представительства помолчал минуту. - Ситуация тяжелая для всех нас. Чего ты ждешь от меня, чем я могу тебе помочь?
- Хочу знать, что с матерью, и хочу в армию.
Руководитель представительства сел за письменный стол.
- Это было так, - начал Збышек, - не знаю, на какой станции высадили мать из эшелона, не знаю, как эта станция называлась, потом искал ее на карте, это могло быть километров двести - триста не доезжая Новосибирска.
Руководитель вздохнул.
- Не знаю, чем тебе помочь, мой мальчик. - И спросил спустя минуту: - А много там поляков, в этой Лучинке?
- Более десятка семей.
- А условия какие?
- Как везде. Работают в леспромхозе, колхозе, смолокурне…
- Надо переждать. Ничего больше посоветовать тебе не могу. Переждать. - Встал, склонился над Збышеком. - Скажу тебе кое-что, мой мальчик… Они проиграют эту войну, и тогда мы поговорим с ними иначе, тогда все наши обиды, а накопилось их много…
- Кто это - они?
- Русские, разумеется.
Трепко удивленно посмотрел на руководителя представительства:
- А кто побьет немцев?
- Англичане, американцы, мы… Ты же не любишь их.
- Тех я тоже не люблю, - отпарировал Збышек, - А вы можете направить меня в армию?
- Нет.
- А что можете?
Руководитель молчал; теперь он показался Збышеку очень старым, ему стало даже жаль этого человека.
- Я не отступлю, - сказал он, - я должен попасть в армию. И должен узнать, где моя мать. Поеду в наше посольство в Куйбышев, куда-нибудь еще. Говорят, что армия формируется в Бузулуке. Где этот Бузулук?
Руководитель пожал плечами.
- Далеко, - сказал он и тотчас же добавил: - Никуда ты не поедешь, знаешь, что творится на железной дороге? Поймают тебя, отправят обратно.
- Сбегу.
- Такой упорный? - улыбнулся руководитель. - Подожди еще год и пойдешь в армию.
- Не могу, - повторил Трепко.
Руководитель представительства вынул из ящика стола блокнот, взял ручку.
- Сообщи мне свои данные. Если ты хотя бы знал, на какой станции высадили твою мать.
- Не знаю.
- А отец? Что ты, собственно, знаешь о своем отце?
- Конкретно ничего.
- Жив?
- Не имею понятия, - ответил холодно Збышек.
- Служил в армии?
- Тоже не знаю. Был коммунистом, - заявил он вдруг.
- Ах так… - Руководитель делегатуры раздумывал минуту. - Поступай, как хочешь. Напишу, чтобы выдали тебе сапоги, это по крайней мере могу сделать.
- Спасибо.
И из Красноярска Збышек поездом добрался до этой станции. Даже не знал, как далеко отсюда до Куйбышева. В кармане у него было несколько десятков рублей, поэтому он мог надеяться купить что-нибудь из еды. Встал в очередь в станционный буфет. Если поезд тронется, успеет вскочить в него. И в эту минуту увидел патруль. Милиционеры шли вдоль очереди, словно разыскивая кого-то. Проверили документы у молодого мужчины. Трепко решил не ждать, выскользнул из очереди, но, когда находился уже в дверях вокзала, услышал окрик "Стой!". Он даже не обернулся, выскочил на перрон, перемахнул через буфера между вагонами, спрыгнул вниз и увяз в снегу. Увидел прямо перед собой солдата, который выпрыгнул из поезда. Бежать было бесполезно. Через минуту Збышек, уже без шапки, стоял перед двумя милиционерами из патруля. Мешок со всеми его пожитками лежал на снегу.
- Ты кто? - спросил милиционер. - Спекулянт? Предъяви документы.
- Какие еще документы?!
- Поменьше болтай!
Милиционер склонился над мешком и вывалил на снег его содержимое: рубашку, старые, изношенные сапоги - новые, которые получил от руководителя представительства, были на нем, - фотографию матери в молитвеннике и томик стихов. Милиционер осмотрел книги и больше уже не спрашивал документы, видимо, не впервые сталкивался с такого рода скитальцами.
- Поляк?
- Да.
- Сколько тебе лет, откуда ты?
- Семнадцать. Из Лучинки.
- Знаем, где Лучинка, - буркнул милиционер. - Зачем тебе это надо было, опять ведь вернешься туда.
Отправили с удобствами, поездом, а потом машиной. Уполномоченный милиции поселка покачал головой, подписал соответствующий документ и отпустил конвоиров. Это был уже седой человек, сгорбленный и не любивший спешить. Трепко уселся в его кабинете, а точнее, просто в комнате в избе, которая называлась кабинетом, на лавке под окном, и смотрел на лес, смолокурню, снег - пейзаж, к которому привык за долгие месяцы пребывания здесь.
- Ну вот и вернулся к нам, Збигнев Зигмунтович, - сказал наконец уполномоченный.
- Не по своей воле, - заметил тотчас же Трепко.
- Ты здесь находишься уже не принудительно, ты теперь вольнонаемный.
- Но находился-то принудительно, - сказал Трепко. - И оказалось, что выезжать отсюда никуда нельзя. Как это назвать? Свободой?
- Идет война, без документов, без повестки о призыве в армию выезжать отсюда не можешь, а для армии ты еще молод.
Трепко молчал.
Уполномоченный внимательно, не спеша, разглядывал его.
- Может, хочешь закурить, Збигнев Зигмунтович?