– За что ж вы меня так, товарищ старший лейте shy;нант?
– Честно? Мать твоя не выходит из памяти. Тысячу раз уже проклял себя, что согласился взять тебя в рейс. И мысленно пообещал: или оба вернемся, или… то опять же только вдвоем. И тут я словно крест с себя снимал, отправляя тебя с майором. Вздохнул свободно, а ты… Ты опять на шее… Когда перебрался?
– Сразу же. И майор, кстати, не был против, – более спокойно отозвался Юрка.
– Майор умница, он тебя понял. Тебя, но не меня… А наши дела, Юра, хреновые. Непонятные наши дела.
Юрка резко повернулся, и Верховодову показалось, что он увидел в глазах водителя страх. Ощущение это было мимолетным, потому что в тот же миг Юрка сумел напрячься и постарался как можно беззаботнее спросить: "Что там случилось?" – по старший лейте shy;нант понял: да, Юрка не боялся ни этой своей еще одной ходки "на войну", ни Саланга – он почувствовал страх только сейчас. И испугался, видимо, потому, что имрл выбор, причем имел его дважды – в Термезе, когда был уже приказ об увольнении в за shy;пас, и второй раз на Саланге, спрыгнув с бронетранспортера майора. Получается, дважды сознательно Юрка делал выбор не в свою пользу. Солдатская же притча поучает: "Не напрашивайся и не отказывайся". Не напрашивайся – чтобы потом не жалеть, случись что. Не отказывайся – потому что вместо тебя все равно кого-то пошлют в рейс и уже не дай бог что-то случится с ним: все ведь ляжет на твою совесть… Благоразумие и гордость. Первой частью Юрка пренебрег начисто, и все было бы хорошо и красиво, если бы здесь не погибали…
– Так что там за вводная? – не дождавшись ответа, еще более беззаботно сумел спросить Карин.
Ах, Юрка, Юрка, – садовая голова, небритая морда. К amp;кой же ты классный парень! Сильный парень!
– Что смотрите, товарищ старший лейтенант?
– Да нет, просто о своем думаю, – очнулся Вер shy;ховодов. – А ситуация… Эй, Гриха, – позвал в люк, – захвати карту и поднимайся наверх.
– Слушайте, мужики, мы не на прогулке, – показалось побитое оспинками лицо лейтенанта. – Давайте-ка лучше вниз.
– О, хоть одра трезвая голова, – согласился Костя. – При такой заботе да хоть в Панджшер к Ахмад Шаху.
Соскользнули вниз, на устланные матрацами лавки.
– Говорят, Ахмад Шах на 16 февраля, когда уйдет последний солдат, назначил прием иностранных послов в Кабуле уже в качестве то ли президента, то ли премьер-министра, – расстилая карту, поделился услышанной еще в Союзе новостью лейтенант.
– А мне кажется, что все будет не так просто, – покачал головой Верховодов, отыскивая своп пометки на карте. – Ты вспомни, как "духи" еще в мае 88-го обещали через три часа после ухода наших войск взять Джелалабад. Взяли? Через сутки должен был пасть Кандагар. Пал? Я о чем, например, подумал, мужики. Хотели мы того или нет, но оказывали мы все эта девять лет медвежью услугу афганской армии.
– Мы? – поднял недоуменно голову лейтенант. Развернул свои широченные плечи: – Да они бы без нас…
– …они бы без нас значительно быстрее научились воевать. А так девять лет практически просидели за нашей спиной и только теперь, когда отступать некуда, когда, кроме них, защищаться некому, они начнут драться. Вот помяните мое слово, или я ничего здесь не видел и не понял.
– Но продержатся ли, товарищ старший лейте shy;нант? – солдат, сидевший за пулеметом, отстранился от прицела, посмотрел на Верховодова. Оправдывая любопытство, пожал плечами: – Жалко все-таки. Девять лет…
– "Восток – дело тонкое", говорил товарищ Сухов в "Белом солнце пустыни", – неопределенно ответил старший лейтенант.
Да и кто возьмется сейчас прогнозировать ситуацию в Афганистане? Где тот смельчак? Одно только твердо вывел для себя Костя: раз за девять лет войны "духи" не сумели договориться между собой и объединиться – а объединиться не сумели только потому, что каждый из главарей желал быть только главным, а не в подчинении другого, – то сейчас, после вывода, они ведь глотку перегрызут друг другу в борьбе за власть. А там… кто его знает.
– Приедем в Кабул, а там уже новая власть, – пулеметчик, не дождавшись четкого ответа на свой вопрос, опять приник к окулярам прицела.
– Да в том-то и дело, что в Кабул мы пока не пойдем, – тихо сказал старший лейтенант. Почувствовав, как напряглись Соколов и Юрка – по ногам, до этого расслабленным, почувствовал, но удержался, не стал смотреть на лица подчиненных: пусть переварят услышанное. Важно не то, как встретили весть, а как потом выполняли приказ. Сомнения, тревоги, страх в конечном счете никто не сдавал на таможне в Термезе, все осталось при людях. – Вместо Кабула идем сюда, – указал кишлак за изгибом карты.
Соколов, Юрка, даже пулеметчик тут же наклонились над ней, словно название кишлака могло им что-то объяснить.
– А ситуация, братцы, такова. Через десять кэмэ, вот на этом повороте, нас ждет представитель МГБ. В кишлаке был создан первый в уезде дом для сирот, а сегодня утром там произошло отравление детей пищей. Их надо срочно вывезти в больницу.
– "Вертушки"? – спросил Соколов.
– Пытались. Сильный огонь с гор. Один вертолет сбит, есть предположение, что кто-то из экипажа захвачен в плен. Наша колонна ближе всех. Приказано: детей вывезти в Кабул. Район "духовский", но сюда уже идет батальон афганских "командос". Так что задача поставлена, будем выполнять.
"Будем выполнять", – повторил уже менее бодро про себя Верховодов. Но как выполнять без разведдан shy;ных, без саперов, "вертушек"? В более нелепую ситуацию он еще не попадал. И единственное, что дает ей оправдание, это то, что во всем этом главное – дети. Нет бы что-нибудь другое. Впрочем, будь другое, "ниточку" бы не дернули, это тоже ясно.
– И откуда они взялись? – тем не менее не удержался Костя от восклицания.
– Кто? Дети? – хитро глянул Соколов. Он уже настроил себя на ситуацию, если начинал шутить. – Тебе объяснить, откуда берутся дети?
"Дети – наше будущее!" – вспомнился расхожий лозунг. – Наверное, для Афгана тоже. Интересно, а Юля детей любит?"
Захотелось удержать ее образ, вспомнить что-нибудь томительно-сладостное, но Юльку заслонило широкое, бородатое лицо афганца. Почему-то подумалось, что представитель МГБ у поворота будет именно боро shy;датым…
– Перед поворотом всей колонне – "Стой!", – приказал лейтенанту.
V
Какое это счастье – лежать закрыв глаза! Даже если у тебя связаны руки, болит от ударов все тело и сбиты ноги. Даже если ты в плену и не знаешь ни одной секунды из своего будущего.
– Володя!
Нет, он не скажет им своего настоящего имени. Назовется Ивановым, Петровым или Сидоровым. Что от этого изменится, он еще не знал, но решил твердо: не назовется. Документы в небо он никогда с собой не брал, а больше вроде бы никаких следов… Нет, куртка! Надпись на куртке сделана хлоркой…
– Володя… Рокотов!
Кто-то позвал его или послышалось? Хорошо, что исчез в ушах гул вертолетов. И хорошо, что дошли до этого кишлака, зашли в этот двор и ему разрешили прилечь, прикрыв глаза…
– Рокотов!
Нет, это не сон, не гул, это… Ото голос командира!
Рокотов резко сел и сразу же увидел капитана Диму Камбура. Его держали у противоположной стены – в изорванной тельняшке, с разбитым лицом, синего то ли от мороза, то ли от побоев. Жив, жив Цыпленок – за то, что и старшего лейтенанта, и капитана получил досрочно, что был моложе всех в экипаже – всего двадцать пять, за худобу и тихий голос звали тихонько меж собой бортмеханик и правый летчик командира Цыпленком…
– Команди-и-ир, – привстал Рокотов, но его одернули, усадили на место.
Дима тоже рванулся к нему, сумел выскользнуть из рук охранника, побежал через двор. Его легко догнали, сбили, и тогда капитан пополз по грязи, намешанной бродившими по двору коровами. Охранник несколько раз наступал ему на голову ногой, но капитан выворачивался, отряхивался и продолжал ползти к Рокотову. И тогда прапорщик тоже рванулся к командиру, и его тоже сбили – даже не догоняя, просто подставив ногу. И чей-то ботинок тоже наступал ему на затылок, окунал в холодную грязь, и он, подражая командиру, выворачивался, отряхивался и полз.
Когда до Димы осталось совсем немного, его схватили за ноги, по shy;тащили назад. Приподняв голову, увидел, что так же оттаскивают к сте shy;не и капитана. Но лишь его отпустили, тот вновь, переваливаясь на пле shy;чи, помогая коленями, пополз вперед. Командир плевал на всех и де shy;лал то, что хотел. Тогда он тоже… Только дотронуться, только кос shy;нуть shy;ся командира, и пусть "духи" делают что хотят, он доползет, дотя shy;нет shy;ся…
Спину распороло что-то огненно-горячее, потом еще и еще. В пер shy;вый миг он замер, даже сам зарылся лицом в грязь от боли, но все же нашел силы посмотреть на командира. И по тому, что делали с Ди shy;мой, понял: "духи" секли и его, и Цыпленка нагайками. Но капитан, скри shy;вив от боли разбитое, грязное лицо, продолжал ползти, и пра shy;пор shy;щик в один из промежутков между ударами тоже толкнул свое тело на shy;встречу.
Спина уже не воспринимала удары, она просто занялась и пы shy;ла shy;ла, горела огнем, когда Рокотов и командир коснулись головами друг дру shy;га.
– Привет, – прошептал Дима Камбур.
Привет, привет, Цыпленок! Видишь, как все получилось? Но все рав shy;но, какое счастье, что ты живой! Что ты рядом. Теперь пусть что хо shy;тят делают. А еще давай Ваньку Голубева помянем, своего "пра shy;ва shy;ка", сраженного вместе с вертолетом очередью из ДШК. Ему даже и пры shy;гать не пришлось. Втроем были – вдвоем остались. Хорошо, что встретились. Хоть так – но увиделись. Привет, командир, привет, до shy;ро shy;гой…