IV
Эх, чирикарская дорога – ровная как стрела.
Если бы не фугасы и мины, оставившие на тебе колдобины! Не снаряды и "эрэсы", отметившиеся своими ожогами! Не застывшая в напряжении "зеленка" – деревья, виноградники, пусть частично и вырубленные метров на сто пятьдесят от дороги. Да не развалины по обе стороны, тоже метров до ста необживаемые. Не зарытые по башни танки у перекрестков.
Хороша была бы ты тогда, дорога от Саланга до Кабула.
Верховодов снова ехал в первом "Урале". Водитель Петр Угрюмов оправдывал свою фамилию полностью. Старший лейтенант даже готов был сделать его фамилию двойной – Молчаливо-Угрюмов. Правда, отмечал про себя и другое: Петр легче всех переносил самые дальние перегоны. Словом, дорога и Угрюмов нашли себя, и если при Юрке Карине Петя ездил последним в колонне, то после Саланга Верховодов перегнал его "Урал" вперед.
"Бэтры" шли в середине "ниточки".
– Верховодов, порядок построения колонны? – всякий раз спрашивал на инструктаже комбат.
– "Бэтры" – в центре, – так же неизменно отвечал Костя.
Он рассуждал просто: если "духам" надо обстрелять колонну, они ее обстреляют при любом построении. Огонь же практически всегда ведется по головной и замыкающей машинам.
– Надо беречь тех, кто может нас спасти, – доказывал комбату старший лейтенант. – Если у меня выбьют "бэтры", колонну можно будет брать голыми руками. А пока у меня огонь боевых машин – я не просто буду, я смогу выполнять задачу.
Так и моталась по афганским дорогам Костина "ниточка", подчиняясь не тактике, а умозаключению своего старшего: сохрани того, кто охраняет тебя, и будешь жить.
Знал о своей доле первого и Юрка Карин. Да что знал – дважды ловил на себя мины. Одно мог дать ему старший лейтенант, кроме приказа на порядок следования, – сидеть рядом. После первого подрыва с Юркой получил Красную Звезду и разнос комбата. Когда второй раз легли с Юркой на медбатовские койки, командир прямо в палате так накричал на "экспериментатора", что дежурный врач попросил его выйти. – Мальчишка! – снимая прямо в палате халат, все равно бросил комбат напоследок.
Он был прав, их комбат. Прав тактически – конечно же, так быстрее можно потерять старшего колонны. Но ведь кроме тактики, кроме того, что "ниточка" – это боевая единица, есть и человеческие отношения, и законы коллектива. И в новый рейс, краснея под взглядом комбата, он все же опять полез в кабину первого "Урала", к Петру Угрюмову, заменившему на время лечения Карина. И не пожалел: именно тогда он впервые увидел улыбку на лице Угрюмова. А что нам еще надо в жизни, креме как слова – от молчаливого, улыбки – от хмурого, шага навстречу – от нерешительного. Ведь надоедает как раз болтовня пустозвонов, настырность наглых, презрительность самодовольных…
Чувствуя, что тепло кабины, мерный гул двигателя, тихое потрескивание включенной на прием рации и молчание водителя нагоняют дрему, старший лейте shy;нант повернул голову к Петру:
– Ну, и как сегодня Саланг?
"Пожмет плечами и скажет "нормально", – попытался угадать Верховодов.
Петя пожал плечами и сказал:
– Нормально.
– Теперь вопрос, как поднимемся обратно.
"Поднимемся", – ответил за водителя старший лейтенант.
– Поднимемся, – не стал изменять себе тот.
Вообще-то у них в колонне было не принято загадывать на будущее во время рейса. Думать думай о чем угодно, но говори только о настоящем пли прошедшем. И то, что он, командир, первым нарушил этот негласный закон, неприятно кольнуло Верховодова. "Расслабился. Первый расслабился, – пряча лицо в распахнутый бушлат, подался в уголок кабины старший лейтенант. – Как это, оказывается, просто и легко – поверить в мир и забыть об опасности. Теперь жди неприятностей".
Но то ли оттого, что уже вроде бы не должны были появляться здесь, в "духовской" чирикарке, советские колонны, а может, в какой-то степени непонятный, совершенно не военный порядок движения, но "ниточка" Верховодова отмеривала километр за километром на глазах у изумленных, попрощавшихся уже с шурави жителей близлежащих кишлаков.
"На дурика можем и проскочить", – попытался успокоиться Костя.
Но нет, в самом деле, видимо, нельзя менять своих привычек во время "выезда на войну".
Вдруг что-то нарушилось, сбилось в мерном шорохе и гуле кабины. В первый момент Верховодов не понял даже, что именно, и только когда Угрюмов бросил взгляд на подвешенную к панели "звездочку" – переносную радиостанцию, старший лейтенант догадался: лейтенант Гриша Соколов, старший в сопровождении, нажал тангенту, вызывая на связь.
– Есть новости, Седьмой.
– Понял, схожу.
Угрюмов молча сбавил скорость, выбирая место, где высадить старшего на подножку командира. Вроде бы ничего не изменилось в выражении лица водителя, остающегося в кабине, но перед остановкой успел увидеть Верховодов, как вырвал из пазов у дверцы автомат Петя, положил его на сиденье рядом с собой. На то место, где сидел он, старший лейтенант. Жаль, не видит этого комбат, он бы тогда понял, что значит для идущего первым оставаться одному. Вернее, что значит сидящий рядом командир…
– Слушай рацию, – сказал Верховодов и спрыгнул с подножки.
– Проезжай, проезжай, – махал он рукой притормаживающим водителям.
Колонна убрала "гармошку" – то есть подобралась, перестала дергаться и рваться и словно сжалась в ожидании: командир на связи. Что же случилось? Может, поступил приказ возвращаться в Кабул, или еще что?..
– Чего там? – запрыгнув на броню соколовского "бэтра", спросил Костя у высунувшегося из люка лейтенанта.
Гриша начал ездить в "ниточке" Верховодова полгода назад, но этого было достаточно, чтобы они знал и поведение друг друга в любой ситуации. А что в дружбе мужчин еще надо? Тем более на войне! К тому же Гриша Соколов оберегал со своими ребятами колонну Верховодова, а тот – его. Удерживало лейтенантов, видимо, еще и то, что были они одного возраста и единственными в батальоне холостяками…
Костя замер на броне: а что если это было основным и главным в решении комбата? То, что они холостяки? Что ни семьи, ни детей, а значит, если не придется вернуться…
"Ну и что, ну и правильно, – не дал развиваться цепочке размышлений Костя. Он не знал, как отнестись к своей догадке, как после этого думать о комбате, который предусмотрел гибель "ниточки" и… и отдал его, Костю, Гришку Соколова на… на…
– Ну, чего там? – нетерпеливо переспросил Соколова.
Тот хотел пожать плечами, но они застряли в проеме, и Гриша нырнул обратно под броню. Поджав ноги, чтобы никого не задеть, за ним юркнул Верхово shy;дов.
– Ноль-пятый, лично, – протягивая потрескивающий эфиром шлемофон, шепнул лейтенант.
С появлением раций и передатчиков у "духов" переговоры в открытом тексте прекратились и превратились в сущую муку: не разговор, а сплошной поток цифр, к тому же меняющийся с каждым новым рей shy;сом. Семерки, тройки, десятки, сотни означали все – от координат "ниточки" и скорости движения до настроения солдат и того, пообедал ли он сегодня.
Соколов протянул планшетку с картой и цифровым кодом, Верховодов поднял глаза, чтобы поблагодарить лейтенанта, и недоуменно замер. Тряхнул головой – нет, видение не исчезло: за спиной Соколова, в глубине "бэтра", освещенный зеленой лампочкой подсветки, сидел Юрка Карин.
Водитель, то ли подтверждая это, то ли здороваясь, кивнул. Верховодов, ошарашенный новостью, еще не зная, что сказать и как поступить, на всякий случай показал ефрейтору кулак, но тот опять согласно кивнул и, стервец, улыбнулся.
А потом пошли кроссворды с радиограммой. Костя добросовестно выписал столбцы цифр, отдельные фразы, попросил три минуты и склонился над шифром. Поняв смысл передачи, вгляделся в карту, даже заглянул на ее сгиб. Поднял взгляд, ж Юрка, увидев его, сдержанно улыбнулся. Но на этот раз Верховодов никак не отреагировал, и водитель, присмотревшись, понял, что командир смотрит мимо него. Зная, что за ним уже никого нет, Юрка тем не менее оглянулся: никого.
– А ты почему здесь? – вдруг очнулся Верхово shy;дов и на этот раз не удивленно, а раздражительно посмотрел на Карина. – Я тебе где приказал быть?
– С майором, – тихо ответил Юрка. Старший лей shy;тенант готов был отдать голову на отсечение: водитель ждал от него радости.
– Так какого черта ты здесь? Мальчишка! Героя из себя строишь? – Старший лейтенант даже не замечал, что точь-в-точь повторяет слова майора, когда тот ругался в медбате на него самого.
При зеленом свете бледнеющее лицо становится се shy;рым. Серый Юрка, не сводя взгляда с командира, начал открывать крышку люка над своей головой. Силы не хватило сдвинуть рычаг, и тогда он сбил его ногой. От shy;бросил крышку до стопора. Отвернувшись от командира, полез в люк.
– Э-э, погоди, ты куда? – Верховодов тоже вынырнул в свой люк наверх. – Куда, я спрашиваю? Стой, стой, тебе говорят!
Он успел дотянуться и ухватить за бушлат готовившегося спрыгнуть Карина, осадил его. Перебрался к нему, сел рядом, по-прежнему не разжимая рук.
– Ты что, ошалел?
– Почему же? Я птица вольная, свое отслужил. Вот только не знал, что так плохо. Тогда извините. К майору пойду. Назад. – Юрка старался отвернуться, чтобы старший лейтенант не видел его прыгающих губ. Так же к горлу подпирало и перехватывало дыхание, когда уезжал от матери в Термезе, что-то подобное творилось с ним, когда перевернулся на Саланге, и вот сейчас… Эх, командир, командир… От тебя ли слышать такие слова, он ли их заслужил?
Юрка опять попытался спрыгнуть, но Верховодов держал крепко.
– Обиделся… Вообще-то правильно. Извини, брат, – сказал Костя.
Почувствовав, как обмяк после его слов водитель, отпустил бушлат, но подвинулся ближе.