- Знамя гладят, - ответил меланхоличный Прусаков, известный в киногруппе странным взглядом, которым он умел останавливать нарекания в свой адрес. Было в этом взгляде нечто гипнотическое, а может быть, знание какой-то высшей истины, по сравнению с которой неполадки " реквизитом представлялись мелочными и ничтожными. Режиссер наткнулся на взгляд Прусакова и прочитал в нем: "Ну что изменится во вселенной от того, что знамя не висит на своем месте?" "А в самом деле, что? - подумал он. - Вот гипнотизер проклятый!"
- Разве его нельзя было погладить вчера? - спросил он, одолевая себя.
Прусаков усмехнулся загадочно и посмотрел в сторону Федора, который пояснил:
- Знамя везли в машине, нужно разгладить складки.
Генрих тоже считал, что складки будут видны на экране и это нехорошо.
Режиссер махнул рукой.
- Изверги! - сказал он и пошел искать автора.
Об авторе в суматохе забыли, и он неприкаянно и с чувством сдерживаемой обиды бродил по театру. Саша совсем иначе представлял свою роль на съемках, ожидал, что с ним будут консультироваться по важным творческим проблемам, а тут и проблемы-то возникали удивительные, например, где достать утюг. Сергей Константинович, догадавшись о его настроении, спросил, улыбнувшись:
- Ну, как вам нравится кинематограф, Саша?
Автор пожал плечами, демонстрируя якобы понимание неизбежных трудностей.
- Я вас предупреждал. Синтетическое искусство - это, знаете, не так просто. Ужасно хочется пить.
Ему хотелось выпить бутылку холодной минеральной воды, но именно воды-то в театральном буфете и не нашлось.
- Может быть, пива? - предложил Саша.
- Если холодное, - неуверенно согласился режиссер.
Буфетчица заглянула в холодильник и достала две бутылки.
Они выпили. Сергей Константинович с удовольствием, а Саша через силу - пиво показалось ему кислым.
- Возьмем еще? - предложил он, однако.
Но Сергей Константинович вздохнул и покачал головой.
- Да, не стоит, конечно, - обрадовался Саша. - В жару сразу потом прошибет.
- Вот именно. А нам сегодня и так потеть да потеть.
Но все наладилось постепенно. Огромное знамя, символизирующее неколебимость "нового порядка", повисло над сценой, актриса с расстроенной гитарой заняла место у специально сооруженной суфлерской будки напротив привезенного и установленного в оркестровой яме партикабля - разбирающейся конструкции-подставки для кинокамеры, которую автор про себя называл "птеродактиль".
- Можно начинать, Сергей Константинович, - сообщила Светлана.
- И тарелка есть?
- Есть.
Она протянула ему добытую в буфете тарелку, которую полагалось разбить по традиции на счастье и удачу.
- Начинаем, Генрих?
- Как скажете.
Режиссер в последний раз рассмотрел зал через камеру.
- Внимание! Всем посторонним выйти из кадра! Наташа! Как договаривались - вульгарно и с надрывом…
Актриса сделала шаг вперед и положила пальцы на струны.
- Все готовы? Полная тишина!
Тишина наступила.
- Приготовиться! Мотор.
Негромко застрекотала камера.
- Начали! - крикнул Сергей Константинович и разбил тарелку. - Возьмите кусочек, Саша.
Девушка-помреж щелкнула хлопушкой перед носом актрисы. Актриса провела пальцами по струнам…
Снимаемый эпизод мыслился так: певица исполняет экзотические "Очи черные", оккупанты довольны, а Шумов тем временем, разрабатывая детали операции, выходит, чтобы осмотреть здание. Впрочем, проход Шумова по театральным закоулкам предполагалось снять в Москве, совсем в другом помещении, потому что здешнее, недавно отремонтированное и модернизированное, ничем уже не напоминало старый театр. Планы шли параллельно - певица поет, Шумов ходит. Свести их в картине не предполагалось - что общего могло быть у идущего на подвиг героя с ничтожной приспешницей гитлеровцев? А между тем они были знакомы, и познакомил Веру и Шумова не кто иной, как Сосновский.
Познакомил в театре, в том самом буфете, где перед началом съемок пили пиво режиссер и автор. И Шумов пил пиво. В буфете было душно и накурено, громко звучала немецкая речь; он стоял у стойки и потягивал из высокой кружки мутноватую жидкость, когда кто-то подошел сзади и положил ему руку на плечо:
- Если не ошибаюсь, господин инженер?
Шумов оглянулся и узнал Сосновского.
- Не ошибаетесь, господин следователь.
- Мне ошибаться по должности не положено.
Он сказал это не просто, а с намеком, со скрытым смыслом, оглядывая Шумова колючим враждебным взглядом, который не могла смягчить деланная улыбка.
- Я имел удовольствие убедиться в вашем усердии.
- Надеюсь, вы на меня не в обиде?
Шумов отхлебнул пиво.
- Учитывая благополучный для меня конец…
- Конец? Да ведь война идет, господин инженер! А на войне как в приключенческом романе… Продолжение следует.
- Вот как?
- Ну, конечно. - Сосновский ухмыльнулся. - Простите великодушно, я, кажется, не совсем четко свою мысль изложил. Я хотел сказать, что конец на войне - это нечто совсем уж окончательное, такое… - Он провел пальцами по тонкой шее. - А "продолжение следует" не в пример лучше.
- Пожалуй.
- Устроились на работу?
- Почти. Кое-что проверяют еще.
- Это справедливо. А то вы к нам как снег на голову… Зачем?
- Да ведь я говорил вам.
- Правильно. Вы говорите, а мы… хи-хи… проверяем. Но я, помилуй бог, не ссориться подошел. Я совсем наоборот. С симпатией, можно сказать. Может быть, позволите себе по случаю, так сказать, благополучного окончания очередной главы что-нибудь покрепче пивка? Не возражаете? Я угощаю.
- Благодарю.
- Вот и прекрасно. Война - сложная вещь. Если люди заодно, они не должны обижаться друг на друга. А ведь мы заодно, не правда ли, господин Шумов?
- Еще бы!
- Тогда присядем на минутку. - И Сосновский увлек Шумова за столик. - Один коньяк прошу и один лимонад.
- Один? - переспросил Шумов.
- Да уж так. Ожидал удивления, но привык. Странный я человек. Не пью, не курю…
- Завидую вашему характеру. А как насчет третьего увлечения?
Сосновский снова хихикнул:
- Да вы настоящий следователь. Не удовлетворяетесь полупризнанием. Вам прямо-таки все знать нужно. Еще и свидетелей потребуете? Пожалуйста. - Он смотрел через плечо Шумова на вход, где появилась как раз Вера Одинцова. - Хотите познакомиться с нашей очаровательной певицей? Может быть, она замолвит за меня словечко. - И, не дожидаясь согласия Шумова, он вскочил навстречу Вере: - Волшебница! Уделите минутку вашего драгоценного времени и внимания двум одиноким мужчинам.
Шумов повернулся и посмотрел на женщину, чье лицо ему уже пришлось видеть на афише. Она колебалась:
- Я занята во втором действии.
- Мы не задержим вас, очаровательная, не задержим. Я только представлю вас своему доброму другу господину инженеру Шумову.
Шумов встал и поцеловал протянутую Верой руку.
- Вы здесь новый человек? Я вас не видела.
- Да я и сам узнал его буквально на днях, - поспешил Сосновский. - Но мы как-то сразу близко сошлись. Чего не бывает на войне, не правда ли, господин инженер?
- Да, на войне случается разное.
- Вот именно, - подхватил Сосновский под недоуменным взглядом Веры, - одни восстанавливают электростанцию или, к примеру, водопровод, а другие его взрывают… Но ведь нужно быть специалистом, чтобы знать, где взорвать, как? Найти уязвимое место… Не так ли, господин Шумов?
- Безусловно, господин Сосновский. Но я не собираюсь взрывать ни электростанцию, ни водопровод, - ответил Шумов очень серьезно.
- Ух, какой же вы обидчивый человек! - воскликнул Сосновский. - Шучу я, шучу. Ну посудите сами… Если бы я предполагал такое… Ну какое бы право имел я сидеть с вами за столиком да еще напитками баловаться. Пусть невинным лимонадом, пусть… Ах, простите, Верочка! Еще один коньяк для дамы.
Коньяк принесли, и они выпили - Шумов и Вера, а Сосновский сунул в рот любимый леденец из круглой коробочки и захлебнул быстро глотком лимонада.
- Я оставляю вас. Что поделаешь? Вечные дела… Ни малейшей возможности отвлечься, провести вечер в компании приятных людей. Ни малейшей. Завидую вам и исчезаю.
И он в самом деле исчез неожиданно, как и появился, а Вера и Шумов остались за столиком вдвоем и помолчали некоторое время, глядя друг на друга.
- Вы пользуетесь большим успехом, - первым нарушил молчание Шумов.
- Еще бы! Любимица публики, как пишут в афишах.
- Разве это неприятно?
- Почему?
- Мне послышалась ирония в вашем тоне.
- Было время, когда меня ужасно смешили слова "любимица публики". Я думала, что так называли актрис только во времена Островского. И вот нате вам! Любимица…
- Все возвращается на круги своя.
Она посмотрела на него внимательно, как бы раздумывая, о чем можно говорить с этим человеком.
- Нет, ничего не возвращается. Просто на войне бывает разное, как сказал ваш добрый друг Сосновский.
Вера чуть выделила слово "добрый".
- Он немного преувеличивал, говоря о нашей дружбе.
- Вот как?
- Мне показалось, что с вами он гораздо более дружен.
- Почему?
- Вы любезно согласились присесть к нашему столику…
Она улыбнулась.
- Здесь не принято отказывать Сосновскому.
- Значит, я обязан столь приятному знакомству его репутации?
- Репутации? Да, пожалуй, если это называется репутацией.
Шумов не стал спрашивать, какое слово она бы предпочла.
- Сложное время, - сказал он неопределенно.