Но сколько бы ни приводил себе этот убедительный довод Мишка, а потом всю свою жизнь Михаил Васильевич Моргунов, логика его не могла ни успокоить, ни оправдать в собственных глазах, и потому никогда и никому не рассказывал он о том, что произошло после его легкомысленного решения подарить Лене туфли, и по этой же причине настоял он, чтобы автор Саша ни в коем случае не включал его в сценарий, ибо правду рассказать ему не мог, а ко лжи всегда относился с брезгливостью…
Споры, которые так лихорадили киногруппу из-за суперкрана и связанного с ним начала съемок, разрешились бескровно, без престижного ущерба для обеих сторон. В самый разгар дружеского общения, которое завершило нервный и жаркий день, в гостиницу пришла телеграмма с известием, что занятая на других съемках актриса, игравшая роль фашистской приспешницы-певички, может на два дня отлучиться из своей киногруппы и прилететь в город, причем возможность эта исключительная и ее необходимо обязательно реализовать.
- Это выход. Прекрасно! - объявил режиссер.
- Не прекрасно, но выход, - согласился Базилевич.
- Почему же - не прекрасно? - спросил режиссер, хотя отлично знал точку зрения директора, считавшего, что в городе достаточно снять фасад местного театра, а само выступление целесообразнее снимать в Москве.
- Я вам такой зальчик отыщу, что пальчики оближете, - говорил Базилевич.
- Оставьте, пожалуйста, свою шашлычную терминологию, - отверг Сергей Константинович предложение директора. - Мне нужен не "зальчик", а зал, этот зал. И никакой другой.
- Но ведь этот зал не тот зал. Его восстанавливали, реставрировали, ремонтировали…
- Но взорван был этот зал.
- И гестаповцы сидели в креслах на поролоне?
- На чем они сидели, меня не интересует. Задницы я снимать не собираюсь.
Этот аргумент убедил Базилевича: административная группа заработала на полных оборотах, в результате чего возле оцепленного милицией театра появились специальные машины с техникой, подъехали автобусы с затянутыми в мундиры "эсэсовцами", собралась толпа зевак и снующих между ними мальчишек, и, наконец, прибыла "Волга" с режиссером, автором и актрисой, одетой в длинное платье с ватными плечами и глубоким декольте, которое актриса прикрывала легким газовым шарфом.
Сергей Константинович был мрачноват. Сказывалось волнение по поводу начала работы; он ждал неполадок и неувязок, почти всегда неизбежных в первый съемочный день, да и голова изрядно болела после затянувшейся "разрядки". Режиссер вылез из машины раздражительным и придирчивым.
- Что это за балаган? - спросил он, не поздоровавшись, у Светланы, которая готовила массовку; она встала на рассвете, и уже успела умаяться, но считала, что дела идут нормально - "эсэсовцы" были вовремя "обмундированы" и доставлены на место. Однако они-то и возбудили первое недовольство Сергея Константиновича.
- Цирк? Ряженые на манеже?
Действительно, "эсэсовцы" вызывали живейшее любопытство прохожих.
Молча признав оплошность, Светлана поднесла к губам мегафон и объявила:
- Вниманию участников массовки! Просьба немедленно пройти в помещение театра. Не задерживайтесь, не задерживайтесь, товарищи. - В спешке она чуть было не сказала "товарищи "эсэсовцы", но вовремя остановилась.
- Вы видите, Саша? - обратился режиссер к автору. - Без меня они не могут сообразить, что мы приехали работать, а не веселить зевак! И я вас уверяю, это только начало. Мы еще нахлебаемся, поверьте. Кстати, Наташа, где ваша гитара? - повернулся он к актрисе.
- Прусаков сказал, что гитара на месте.
Прусаков был ассистент по реквизиту.
- Тогда берите и осваивайте.
Наташа, а точнее, Наталья Петровна, много играла в кино и телевизионных постановках, однако мало кто знал, что ей до чертиков надоели положительные интеллигентные героини с задумчивым и грустным взглядом, раз и навсегда определившим ее амплуа, и она давно мечтала испытать свои силы в роли отрицательной, хотя бы в небольшой. Привлекало ее и еще одно мало известное поклонникам актрисы обстоятельство - Наталья Петровна в кругу друзей любила спеть под гитару, теперь эта возможность представилась ей на экране, и она не без волнения отправилась искать Прусакова.
А режиссер, оставив автора, быстро прошел в театральный зал, где уже хозяйничал Генрих со своей группой. Сейчас он стоял в проходе в позе Наполеона, скрестив на груди руки, и скептически рассматривал сцену.
- Привет! - лаконично приветствовал он Сергея Константиновича.
- У тебя-то хоть все готово?
- Верхняя камера в порядке, - уклончиво ответил шеф-оператор.
- Почему верхняя? Мы же решили сначала снять крупно! - сразу заподозрил очередную неполадку режиссер.
Снимать певицу предполагалось с двух точек - из ложи второго яруса общим планом, захватывая часть зала с "эсэсовцами", и крупно - из оркестровой ямы. Тут-то и была неувязка: камера устанавливалась низковато.
- Ну поставьте ее на партикабль! - воскликнул режиссер. - Неужели и это проблема?
- Партикабль не привезли.
- Почему?
- Думали, обойдемся.
- Чем думали? - спросил режиссер тихо. Он чувствовал, как колотится сердце и выступает на лбу пот. "Вот так еще немножко нервов и… инсульт, инфаркт…"
- Не лезь в бутылку, - огрызнулся Генрих. - Ты что, первый раз замужем? Сейчас привезут, а пока сверху снимем.
- Штаны бы с тебя снять…
- Ну вот! - Генрих оглянулся, чтобы увидеть, кто слышал обидные для него слова. - Мы же вместе смотрели.
- Мое дело посмотреть, а твое точно рассчитать…
- Ладно. Виноват, исправлюсь, экселенц. Светлана, массовка готова?
- Минутку, Генрих.
- Что еще? - обернулся режиссер.
- На два слова, Сергей Константинович… - Она поманила его в полузакрытую ложу. - У вас очень плохой вид.
- Вы хотите загримировать меня под Илью Муромца? Но в этом бардаке и Илья…
- Вам нужно прийти в себя.
И она достала из сумки маленькую бутылочку с коньяком.
Режиссер посмотрел хмуро. Он знал, что выпить необходимо, однако ему хотелось преодолеть угнетенное состояние собственными усилиями, а их, он чувствовал, не хватало. "Плохо, плохо со мной, - подумал Сергей Константинович, беря из рук запасливой Светланы пластмассовый стаканчик. - И все видят, что плохо. Немедленно покончить с этим, немедленно… Вот этот стакан - и точка. По крайней мере, здесь, в экспедиции… Последний".
Он с отвращением проглотил тепловатую жидкость.
- Спасибо, Светлана. Где вы добыли коньяк так рано?
- Спрятала с вечера.
- Для меня?
- Да.
"Как скверно!"
- Спасибо. Я слишком много нервничаю. Нужно кончать с этим…
Он протянул ей пустой стаканчик.
- Я пойду рассаживать массовку, - сказала Светлана.
- Идите. Я сейчас…
Стало легче. Он облокотился о барьер и посмотрел, как занимают места "эсэсовцы". Генрих следил за ними в глазок камеры и давал распоряжения:
- Первый ряд полностью, второй тоже, третий до прохода, а вот эти трое не в кадре…
Сергей Константинович вышел из ложи и прошел по коридору к Генриху.
- По-моему, ничего, - сказал тот, уступая режиссеру место у камеры.
Но режиссер покачал головой. Затылки и плечи "эсэсовцев" вытянулись, будто по шнурку.
- Светлана! Они у вас в театре или на параде? Послушайте, "эсэсовцы"! Расслабьтесь, пожалуйста. Вы пришли развлекаться. Понимаете? Расположитесь непринужденно. Можете поворачиваться друг к другу, улыбайтесь! Шевелитесь, короче! Договорились?
"Эсэсовцы" задвигались.
- Вот это другое дело. Шевелитесь, но не переусердствуйте. Вы все-таки эсэсовцы, а не продавщицы галантерейного магазина на профсоюзном собрании!
Внизу засмеялись. Атмосфера понемногу разряжалась.
- А где Наташа? - спросил режиссер.
- Гитару осваивает…
- Зовите ее. Пора начинать.
Актриса подошла с гитарой в руке. Позади шла гримерша и расчесывала ей на ходу волосы большой гребенкой.
- Освоили инструмент, Наташа?
- Не очень.
- По-моему, за это время арфу можно было освоить.
- Гитара расстроена.
- Жаль, конечно, но ведь все равно, будем переозвучивать. Тогда и поиграете в свое удовольствие. А пока перебирайте струны. Струны-то хоть есть?
- Струны есть, - ответила актриса огорченно.
- Вот и прекрасно. Не расстраивайтесь, Наташенька. В кино как в кино. Мне ли вам об этом рассказывать? Вы же профессионалка. Работайте, милая, работайте. Я на вас очень надеюсь.
Режиссер уже смягчился и втягивался постепенно в привычное действо, но испытания для его нервов еще не кончились.
- Послушайте, Прусаков, а где же знамя?
Знамя, а точнее, огромное полотнище со свастикой, должно было покрывать театральный задник, заменяя декорации. Так решили по двум причинам: во-первых, никто толком не знал, какие специфические декорации могли быть на такого рода представлениях в фашистском театре, а подчеркнуть, что он фашистский, было необходимо. Во-вторых, художник Федор нашел, что сочетание красного фона фашистского знамени с черным панбархатом платья певицы удачно отразит на цветной пленке трагическую остроту ситуации.