- Документы, скорей всего… Как зовут тебя?
- Мирка.
- Мирка? Какое-то имя…
- Это Мирон.
- Так вот, Мирон, документы, скорее всего, по тебе, разослали…
- Свидетели лучше, - напомнил первый голос, - А что документы? Пока они будут туда, да пока сюда, да по ним разобраться…
- Не уверен, - признался Мирка, - что свидетели живы…
- Да в том и беда, что кто знает: кто нынче живы… Совесть чистая, да вот кому ставить точку? Оперу здесь, или на небе господу?
- На небе, - подумал вслух Мирка, - всегда не поздно…
И вспомнил о маме, сестричке, отце - победителе, между прочим, таком же, как и Викентий Стасович, как весь народ. "Почему же я здесь? Что делаю? Господи…" - чуть не простонал он. Игорь Миронович, Витька, Саша, Алешка, - он вспомнил всех. Вспомнил тех, в крематории, о смерти которых должен сказать правду. Стыдно стало, и не понимал он, - за что?
По-детски, навзрыд, от души захотелось поплакать. Но что б никто не видел. Скрыв слезы, он прикорнул.
- Пусть спит, - слышал он, - да пацан же совсем…
Он слышал сквозь сон, как открывалась и закрывалась дверь. Оттуда назвали фамилию, и кто-то вышел.
Проснулся он при словах:
- Хоть бы дырка какая была, хоть шрам! - жалел тот, кто видно, только вернулся, может быть, от Викента. - Оторвало бы, хрен с ним, там руку-ногу… А, как назло: ничего, ни царапины!
- Совсем бы убило… - невесело пошутил другой.
- Вот тогда ничего бы не знал, никаких дознаний. Покойник, - и совесть чиста!
- Мертвые сраму не имут, - сказал кто-то.
- А разве имут? Как ты в точку сказал, а! Не будь бы войны, - и не думал бы. Кто так сказал? Александр Невский?
- Нет, это сказал князь Игорь.
- А-а…
- Не знаешь такого?
- Нет.
- "Слово о полку Игореве"…
- Нет, и Слова не знаю…
- Бывает. А знаешь, что сказал Невский?
- Да, кто не знает!
- А ну-ка.
- "Тот кто с мечом к нам"…
Говорили люди, нормальные люди: о том, что в уме, и на сердце. И об истории, и о войнах, давно забытых, от которых давно никому не больно. Забыть можно все, а войны не забываются…
- Ну, про меч знают все. Что еще он сказал?
- Да, всякое, может быть, говорил. Не знаю…
- Не спрашивал бы, но ты, как и все, слова эти знаешь, и повторяешь их.
- Не томи, - попросил кто-то. Мирка подумал, что человек, говоря эти умные и посторонние вещи, делает доброе дело. Незаметно, как лекарь-кудесник, удаляющий болезненную занозу, уводит от темы о худшем.
- И ты повторяешь их часто, и все, и я тоже. И тот малый - и он.
- Умеешь ты душу томить, Михалыч… Так что он сказал?
- Вообще-то, вопрос, может быть, спорный. Может, не он это первым сказал. Может быть, первым сказал Кузьма, фамилии я не помню… Ледовое побоище: немцы, в броне, идут клином…
- Сходили, под Курском, в броне, так же, клином… Уже отходились!
- Ну, до танков было тогда, - как до луны, не ближе. А на льду, навстречу броне, выступил боец, из свиты по правую руку Невского. Невский с ним говорил накануне.
- Тактику обсуждали, - шутливо заметил кто-то.
- Вот именно. Самый обычный боец, из народа. Ни вам щита, ни кольчуги: зипун, а руках - дубина. А сверху - русский дух и отвага.
- Что, этого немало!
- Конечно, не мало. Дубинка грянула в лоб коню. Конь - наземь, в смысле, на лед! Рыцарь - кувырком, через голову, - дальше. И все - он уже обречен! Он подняться не может, без посторонней помощи. Броня и кресты; пурпурные, белые и голубые, длинные шлейфы, - зрелище, да? Представьте! Это и были черти, в жуть размалеванные. В кровавых слезах и в страхе, от них по углам разбежалась Европа. А наши дубинки ложились коням между глаз, сноровистые люди ловили руками длинные шлейфы - черти летели наземь. Чем кончилось, - знаете. Вот вам, и будьте любезны: не так страшен черт, как его малюют!
- Мудрость народная, кровью омытая?
- Разве не так?
- Так, Михалыч, все так, только кончилась мудрость народная!
- Кончилась? Это на чем, интересно?
- Ну, а что же здесь делаем мы?
- Фильтруемся.
- Ну, дознаемся…
- Фильтруемся? А при фильтрации возникает осадок…
- Хочешь сказать: это мы должны выпасть в осадок? Мы - люди.
- Фильтрации нет без осадка!
- Вот что выходит, - узнал Мирка голос того, кто пришел с допроса, - я - воевал. В списках части имеюсь. Но там сообщили: "под Ельней, без вести…". Все! И он говорит мне: "Так ты, друг мой, сдался, чтоб шкуру спасти!". Не верит, я это вижу: не верит!
"Друг мой" - Мирка узнал Викента: Его манера.
- Увечье увечьем, а Ельню я знаю. Там жарко было!
- Да уж, не продохнуть! Мы без еды, неделями! И, главное, без патронов! И головы не поднять: прут на нас, как тараканы, а мы их держим!
- Тараканы! Таракана тапочком, дома хлопают.
- Ну, гады кишащие. Мы их чудом: без техники, боеприпасов, снарядов - на честном слове, - держим!
- Не было руководства, - узнал Мирка голос Михалыча, - дезорганизация. Вот в чем причина потерь. Это ж так?...
- Руководство? Да мы забыли, что это такое! Из батальона, за десять дней, десяток людей, может быть осталось. Все! А те прут: сытые и довольные. Танки, свинюки резвые давят нас, давят. И небо в копеечку: мины, снаряды! Все, поломали нас! Пятеро мы сбрелись, оглохшие и никакие. А все: мы в тылу немецком. Ну, что? и собрали нас, как овец, и погнали на запад. Злющие были: все ж мы им дали крепко! А в первой деревне, нас уже человек пятьсот - согнали в колхозный хлев, и начался плен.
- Много наших тогда ночевало под дулом в колхозных хлевах…
- Да, в наших же собственных скотных дворах, ночевали мы под прицелом немцев. Второй день: на станции, нас уже тысячи две с половиной. Больные, раны гноятся, и ни бинта, ни кусочка марли! Кто ранен - уже не жилец. По кюветам толкали таких, и стреляли. Много, много так полегло!
Мирка вспомнил немцев, убитых им. Пятью патронами обошелся, а в лицо одного человека, Игоря Мироновича, немец всадил пригоршню пуль …
- А что мы могли? Тогда, когда в плен нас брали? Что я мог, говорю: оглохший, песка полный рот, без патрона. Да, ножик хотя бы - совсем ничего, а они уже все - вот они! Голову в плечи, спрятал глаза - и вперед, куда показали, дулом под ребра!
- В окружениях первых дней войны, не солдат виновен, - сказал Михалыч. - Нет солдатской вины в окружениях. Или есть, но мало.
- Хм, а чья есть?
- Руководства. А окружение для солдата - прямая дорога в плен.
- А ты вокруг посмотри; на себя, и на нас, и еще раз скажи - кто виновен!
- А на станции, - тихо спросил кто-то, и уточнил, назвал ее - не на ней?
Названия не расслышал Мирка.
- На ней
- Я тоже там был. А в какое время? Ага, значит, вместе мы были… А не встретились, видишь…
- Да, может, и к лучшему.
- Кто его знает…
- Но, то, что ты цел, не жалей. В старости меньше проблем со здоровьем.
- А я доживу?! А вообще-то, на теле след есть.
- Видимый?
- Ну, да как бы сказать-то...
- Как есть.
- Вообще-то, видимый
- Так чего ты молчишь?
- Да след такой, что…
- Да, какой бы он ни был! Ты не молчи! Оправдательный фактор, ты что?...
- До пленения было, пораньше...
- Неважно!
- М-мм, - услышал вздох Мирка, - ко мне, в общем, в окоп прилетела во время бомбежки, нога в сапоге - оторвало по голенище… А сверху, на задницу - это уже на мою, - угодила лопатка. Видно, с того же окопа, с того человека. С высоты, я так понял, с хорошей, влетело. Ударило, так аж в ушах прозвенело! Да и не то что бежать потом, а ходить не мог, в санчасть обращался, там что-то делали. Были порезы, ушибы… Неделю зубами скрипел.
- Ну, вот видишь - есть…
- А толку! Мне что теперь голый зад показать Викентию? Будет видец, представляешь! Да он меня сгоряча, и без трибунала застрелит.
Смешной бы казалась история, но, даже мысленно не получалось над ней посмеяться. Мирка подумать не мог, что могут быть у людей вот такие проблемы.
Дверь прогремела, и люди решили его разбудить, потому, что принесли обед.
После обеда он постеснялся заснуть. Его расспросили, и он рассказал о себе. Все как было. Не рассказал только про тот, до сих пор не забытый, шмат сала. Про то, как его жрали немцы, отправив ребят обедать сырой картошкой в поле. О том, что убил пятерых немцев, не рассказал. Промолчал и о том, убитом консервной банкой. Об НКВДисте не рассказал, и побегах с Ваней. Не хотелось об этом, как не хотелось когда-то идти на урок, который не выучил…
"Зачем? -думал Мирка об НКВДисте, - Он спрашивал об Аэлите? Что он хотел сказать? Спросить бы сейчас у него...".
Нехорошая мысль пробежала: "А, может быть, уже все? Мало ли что обещал Викент? Может быть так вот, помягче, завлек сюда, чтоб за глаза добрым дядькой остаться?"
"Родине будет непросто нас фильтровать… - делал вывод Мирка. - Проблемное это дело, и может быть трудным и долгим. И, видно, правы здесь люди: не обойдется и без осадка, в виде поломанных судеб".
Под вечер услышал он от двери свою фамилию.
- На выход, с вещами.
- А у меня их нет.
- Могут не быть, но я должен спрашивать. Привыкай!
Почему он сказал: "Привыкай!"? Намек, или просто привычка?
С опущенной головой Мирка вышел.
Григорий Михайлович принес хлеба и молока.
- Не наше, - сказал он, - от немецких коров. Своих потеряли, чужих доить будем.