Среди ночи он проснулся. Лилек держал его за руку.
- Ты не спишь, Анджей?
- Не сплю, - сквозь сон пробормотал Анджей.
- Слушай. А если немцы придут сюда?
- Не придут.
- А если? Погибнете все.
- Ну так погибнем. Так или этак, риск ведь всегда есть.
- Собачья жизнь.
- Спи, Лилек. Завтра что-нибудь придумаем.
- Что же тут можно придумать?
- Надо же тебе куда-то скрыться! По-моему, тебе надо идти до лясу.
- Черт бы их побрал, всю эту шайку! Гоняют человека, как кота по двору.
Уснуть они уже не могли. Лилек пошевелился.
- Что этот Януш - твой дядя? - спросил он.
- Никакой не дядя. Просто я привык так называть его.
- А почему?
- Давно знакомы. Он мою маму знает с детства.
- А откуда он знал Вевюрского?
- Не помню. Кажется, встречались еще в Париже.
- В Париже?
- Ну, ты ведь знаешь, Вевюрский был в эмиграции. Оттуда он и привез эту Ядвигу.
- Так-то оно так, но вот что они были хорошо знакомы - это совершенно непонятно.
- Почему же? И тот человек и этот человек.
- Знаешь сам, - Лилек вздохнул, - человек человеку волк. Преследуют друг друга.
- Не знаю, зачем бы Янушу преследовать Вевюрского.
- По самой природе.
- Ну, может быть… Спи-ка ты лучше.
- Нет, нет. Теперь я не засну. Я прислушиваюсь.
- Что тебе прибавится от этого прислушивания? Придут так придут.
Они замолчали. Весенняя ночь была безмолвна. За окном, завешенным черной бумагой, темной плитой лежал сон.
Лилек опять взял Анджея за руку.
- А ты был в Париже?
- Нет, не был.
- Какой он, этот Париж? - равнодушно и сонно пробормотал Лилек.
- Город как город.
- Э, нет, говорят, что красивый.
- Говорят.
- А как там людям живется?
- Как везде - плохо.
- А почему про него говорят, что красивый?
- Ну как почему? Улицы красивые, большие. Светлые улицы. Дома, парки. Старый костел готический, Нотр-Дам де Пари…
- Как?
- Нотр-Дам де Пари - так называется этот костел. Река Сена. Много мостов. И художников там много.
- Художников?
- Ну, тех, что рисуют картины. Природу, реки, мосты, цветы, девушек. - Рассказывая Лилеку о том, чего никогда не видел и никогда не увидит, Анджей и сам увлекся.
- Вевюрский в тюрьме мне рассказывал. Женщины, говорит, у них красивые и всем глазки строят.
- Ого, - засмеялся Анджей.
- Вевюрский говорил, что рабочим там тоже плохо живется.
- Ну, сейчас там вообще всем плохо. Ведь там тоже война. Женщины строят глазки - но немцам.
- Наши-то на немцев не обращают внимания, - с твердой верой в это заявил Лилек.
- Ну, это смотря кто, - с горечью сказал Анджей.
Лилек приподнялся на постели и склонился над Анджеем.
- А что, Анджей, - с неожиданной теплотой спросил он, - она правда с немцами водилась?
- Ты же сам говорил. Ведь ты же сам об этом говорил! - рассердился Анджей. - Ведь ты хорошо знал это?
Лилек сел на постели. С минуту молчал, потом сказал в раздумье:
- Да, знал.
- Слушай…
- Знал, знал, - твердо сказал Лилек. - Получила пулю в черепок по заслугам. За доносы.
- Ну конечно, - неохотно согласился Анджей.
Они замолчали. В полузабытьи перед Анджеем всплыли две картины: тусклые, невидящие глаза Валерия, лежащего на пыльной осенней дороге, пятна желтых листьев вокруг его головы и другое, черное пятно, подтекающее под его распростертые руки; а затем наплывала другая картина: бар, сорванная занавеска, за которую схватилась, падая, Марыся.
- Ты говоришь… - сказал он вдруг Лилеку, хотя тот молчал.
- Я ничего не говорю, - шепотом запротестовал Лилек, - я только спросил тебя о Париже.
- О Париже! - иронически фыркнул Анджей.
- Я ведь думал, что ты, такой богатый, поездил по свету. А ты что, нигде не был?
- Ездил в Пустые Лонки.
- Что это за Пустые Лонки?
- Деревня такая, - сказал Анджей и подумал, что не сможет объяснить Лилеку, что такое Пустые Лонки, Никому, даже более тонко чувствующим людям, не мог бы он объяснить, что это такое - Пустые Лонки. В общем он и самому себе не может объяснить, что для него значат Пустые Лонки. Дом, парк, лес - в этом вся его жизнь. Его невинная жизнь в той, навсегда исчезнувшей эпохе. Там он ходил. Там был отец, была Кася. Что теперь с Касей? Ромек говорил, что она в Варшаве, что муж ее расстрелян. Но Ромек в Освенциме, и никто уже больше ничего не расскажет ему о Касе.
- Пустые Лонки, - повторил он. - Там у меня была девушка.
- Красивая?
- Не знаю. Но была. И Пустые Лонки были. Их больше нет.
- Немцы захватили?
- Нет. Просто их больше нет. Ничего больше нет.
- Чепуха, - грубо оборвал его Лилек. - Немцы еще есть.
- Это верно. Немцы еще есть.
- Но скоро их не будет.
- У нас не будет, похоже на то. Но вообще-то они будут.
- Их прикончат, ликвидируют всех до последнего. Иначе быть не может. Необходимо их уничтожить.
- Так же, как они евреев.
- Ну, нет! Всех до единого. А хорошо, что их совсем не будет?
Анджей вдруг накинулся на него:
- Замолчи, иначе я тебя выгоню.
- Не могу я любить их.
- Это от тебя и не требуется.
- Э, ты уж сразу на меня напустился, - сонно сказал Лилек. - Наверно, ты прав. Вевюрский тоже мне так говорил. А я - что я знаю?.. Несознательная масса.
- Ну, этого нельзя сказать. Ты очень заметно развиваешься.
- Вевюрский мне в башке все прояснял.
- Ну вот видишь.
- Но в ней еще осталась темнота. Видно, слишком били меня по башке. Шпандырем доставалось.
- Твой отец был сапожник?
- Да нет, каменщик он. Это дедушка был сапожник, отец матери.
- И что же? Били тебя?
- Недолго. Все рано умерли. Отец жив, да его угнали на работы в Германию. Написал раз из Дрездена.
- А что же ты говоришь, что сегодня твоих всех забрали.
- Моих, да не совсем. Я у тетки жил. Она-то вывернется, за нее я не боюсь. Но у нее двое сыновей. Мне ровесники. Вот их и забрали.
- А из-за чего?
- Наверно, что-то пронюхали. У нас там была типография.
- Типография?.. Но не у вас же в доме?
- Да нет. Но мы все в той типографии работали.
Разговор оборвался. Где-то очень далеко раздался взрыв.
- Что-то там происходит, - шепнул Анджей.
- А мы тут спим, - с болью сказал Лилек.
- Вот как раз и не спим.
- Один должен бодрствовать, чтобы другой мог заснуть.
- Откуда ты это знаешь? - заинтересовался Анджей.
- Ну, просто пришло в голову.
- Так сказано у Шекспира. Был такой писатель.
- Знаю, Вевюрский мне рассказывал. А может, это Вевюрский мне и говорил: один должен бодрствовать, чтобы другой спал. Мы должны бодрствовать, - повторил Лилек, уже почти сквозь сон. И вдруг с оживлением спросил:
- Слушай-ка, а в Москве ты был?
Анджей пожал плечами.
- Каким образом? Туда трудно попасть.
- Это правда. Но, наверно, красивый город.
- Большой, - неопределенно сказал Анджей.
- Большой, просто огромный! Наверно, весь в огнях.
- С ума сошел! Сейчас ведь война.
- Они не боятся войны. Кремль светит на весь мир.
- Огромная сила.
- Вот если бы у нас так было!
- Именно, - вздохнул Анджей. - А у нас неизвестно, кому верить.
- Нам верь, коммунистам, - с неожиданной силой сказал Лилек. - Вернутся наши коммунисты сюда - все будет хорошо. Как в России. Все станут равны. Землю раздадут.
- Только там порасстреляли кое-кого из вас, польских коммунистов. Рассказывал мне один такой. Оттуда приехал.
- Что ты говоришь! А нельзя ли и мне с ним встретиться?
- Не знаю, где он сейчас. Такие, как он, умеют прятаться.
- А где же ты его встретил?
- Да уж встретил. А где - не буду рассказывать.
- И что же он говорил? Хорошо там, правда?
- Может быть, и хорошо. Но некоторых из ваших там расстреляли.
- Что он в этом смыслит! Если расстреляли, значит, так надо - враги.
- Коммунисты - и враги?
- Притаившиеся. Когда армия Советов сюда придет, я, наверно, с ума сойду от радости.
- А чему радоваться? Люди как люди.
- Нет, они не просто люди, они принесут нам настоящую свободу…
- Да, наверно. Свободу…
- Свобода для каждого человека - это как воздух.
- Да, но только сейчас люди напирают друг на друга, тесновато немножко. Вот и не получается свободы.
- Глупости какие-то говоришь.
Лилек сел на постели и осторожно коснулся рукой Анджея.
- Ты, однако, буржуй, - сказал он беззлобно, - ты нашей пролетарской жизни совсем не знаешь. И счастья нашего понять тоже не можешь!
- Вполне возможно.
- Ох, дорогой мой, - подражая Вевюрскому, сказал Лилек, - я и сам не очень-то хорошо могу все это представить.
- А где они сейчас?
- Уже на Днепре.
- Значит, долго еще ждать.
- Долго.
- Только бы дождаться.
- Только бы дождаться, - повторил Лилек. - Но если мы и не дождемся, другие дождутся. Увидят. Ах, даже думать боюсь, какое это будет счастье.
И Лилек порывисто поцеловал Анджея в голову.