III
Несчастьем Эльжбеты Шиллер был ее снобизм. После смерти Эдгара она растерялась. Ей казалось, что она теперь совсем осиротела, осталась одна на целом свете. Все убывающее количество контрактов и все меньший успех свой она объясняла тем, что нет больше рядом с ней брата, забывая, что при жизни Эдгар не так уж много помогал ей. Закат ее славы был совершенно естественным: она старела и теряла голос. Эльжбета очень располнела, и прежде красивые черты лица ее расплылись и как-то стерлись.
Из снобизма она и поселилась у княгини Казерта. Отчасти, может быть, еще и потому, что там она чувствовала себя в безопасности, но главное - ее привлекала роскошь большой квартиры на третьем этаже старого (в былое время о нем говорили - современного) каменного дома на улице Бодуэна. Княгиня Казерта, как известно, приехала в Варшаву для последнего дележа с Марысей Билинской и для оформления обмена двух каменных домов, полученных по наследству в Варшаве, на дом в Риме, который был собственностью Билинской. Приехав в конце августа 1939 года, Роза поселилась у своей родственницы на улице Бодуэна. Здесь ее застала война. Как только началась осада Варшавы, родственница тут же убежала вместе с дипломатическим корпусом. Роза же как-то не успела никуда вовремя "убежать" и теперь вела глупейшую жизнь в непонятных для нее условиях. Когда квартира Эльжбетки - маленькая современная холостяцкая квартирка - погибла в бомбежку, она нашла приют в апартаментах, занимаемых Розой.
Начались затруднения.
Княгиня Казерта была придурковата. Она переоценивала свое положение в свете, который на самом деле не проявлял к ней ни малейшего уважения, совершенно не понимала, что вокруг происходит, и не желала отказаться от своих чудаческих прихотей. Но для этого требовались деньги, а денег не было. Дома доходов не давали, Шушкевич, как наседка, оберегал имущество Билинской для Алека, и Роза носилась по каким-то своим кузинам, которые не хотели, да и не могли ничем помочь. Только и было от этого пользы, что теперь ей чаще приходилось прибегать к польской речи и она уже не делала таких ужасных ошибок, которые вначале очень раздражали Эльжбету.
Обеим дамам надо было подумать о каком-то серьезном источнике доходов, получить где-то кредит; ведь обе они были уверены, что "после войны" смогут вернуть занятые деньги. Ни на минуту не приходило им в голову, что грядущие - или текущие - события подорвут банкирскую фортуну Рубинштейна, а заодно ликвидируют и их капиталы, покоящиеся в недрах Banco di San Spirito в Палермо. Однако те, к кому они обращались, смотрели на дело иначе, и дамам не удавалось никого убедить, что сейчас самое выгодное - это заняться их лежащими где-то без движения деньгами.
Мать Эльжбеты, госпожа Шиллер, разбиралась в положении лучше. Как-никак, она была женой делового человека и уже лишилась одного имения - в Одессе. Тем не менее и ей не удавалось втолковать дочери, что сейчас никто не одолжит ей денег. В то же время сама она - всегда влюбленная в своих детей и теперь сконцентрировавшая все чувства на Эльжбете - не могла понять, почему никто не хочет прийти на помощь ее дочери, всемирно известной певице.
- Такая красивая девушка! - говорила она. В ее глазах Эльжбета все еще была красива, молода и к ней все еще применимо было это слово - девушка.
Госпожа Шиллер жила теперь на Брацкой, но часто приходила на улицу Бодуэна, в "священный приют" двух красивых, хотя уже перезрелых женщин. Она любила экзотическую атмосферу этого дома, так отличающуюся от всего, что творилось за его стенами. Даже за свое короткое путешествие с Брацкой на улицу Бодуэна госпожа Шиллер видела много больше, чем обе оторванные от жизни женщины - за все время пребывания в Варшаве.
Однажды, в начале весны 1943 года, госпожа Шиллер вошла в квартиру дочери. Залитая солнцем комната выглядела великолепно, занавеси прикрывали потрепанные шторы затемнения, ковры играли красками, словно только что вытканные. Практичная госпожа Шиллер не могла примириться с тем, что "такая квартира" не приносит дохода.
- Знаешь что, - обратилась она к Эльжуне, - вам надо устроить здесь небольшой, изысканный ресторан.
- Nur für Deutsche , - добавила присутствовавшая при этом Роза.
Эльжуня развела руками и выразительно посмотрела на мать.
- Но простите, княгиня, - сказала госпожа Шиллер, - это и недостойно и вряд ли будет разрешено.
- Надо было бы достать хорошую кухарку и устроить дорогой, закрытого типа ресторанчик.
- И сюда будут приходить немцы?
- Если придут, то уж делать нечего. Нельзя же их выгнать.
- Что это вы, княгиня, так интересуетесь немцами? - спросила госпожа Шиллер, но не получила ответа. - Я помогу тебе, - повернулась она к дочери.
Эльжуня вдруг рассердилась:
- Да, но и на такой ресторан нужны деньги. Посуда есть, серебро есть, но потребуются кастрюли, столики… Откуда все это взять?
Госпожа Шиллер задумалась.
- А ты не пробовала обратиться к молодому Губе? Ты знаешь его? Он ведь был очень богат до войны.
- Кажется, он уже расшвырял последние остатки.
- Можно попробовать. Я попрошу Анджея Голомбека найти его и пришлю его к тебе.
Так возник этот ресторан - небольшой, нарядный и вскоре ставший известным всему городу. Ресторан играл и еще одну роль: здесь часто бывали Губерт и Анджей Голомбек.
- Не слишком ли часто? - спросил как-то Спыхала, который доставал юношам деньги.
- Очень подходящий притончик, - ответил Губерт Спыхале. - К этой идиотке из Палермо приходят такие видные немцы! Куда там до них мелкой рыбешке из других баров. Очень подходящая история, право, - повторял он, встряхивая своими романтическими кудрями.
История эта имела особый смысл.
Эльжуня была убеждена, что деньги, занятые ею на устройство ресторана, являются личными деньгами Губерта. Это ее растрогало, и она не скрывала от молодого человека своих чувств. Каждый раз, когда Губерт приходил в бар "Под розой" посмотреть, как там идут дела, она донимала его выражениями благодарности.
Госпожа Шиллер теперь все утро проводила в ресторане. Ее хозяйственный опыт пригодился как в составлении меню, так и в приготовлении блюд. Никому не приходило в голову, что по вечерам старая дама подробно рапортовала Спыхале, кто в этот день посетил ресторан, или передавала то, что ей удалось подслушать мимоходом. За все это Спыхала был ей очень благодарен.
Однажды он и сам собрался туда, чтобы своими глазами увидеть, как функционирует сие заведение. Разумеется, это не был официальный визит. Он просто пошел с Олей пообедать в ресторан "Под розой" (так окрестили ресторан молодые люди, которых забавляла невероятная фигура княгини Казерты).
В небольшой комнате стояло несколько столиков, отлично сервированных, сверкало серебро, хрустели салфетки. Час был ранний, и ресторан еще пустовал. Их приветствовал кельнер Генрих, служивший у Шиллеров еще на сахарном заводе. Он заслуживал полного доверия. Это был красивый и сильного сложения человек. Спыхала тоже знал его с давних пор. Генриху очень не хотелось быть кельнером, но приказ есть приказ. Разумеется, оба они сделали вид, что видят друг друга впервые.
Спыхала и Оля заказывали блюда, когда появилась Эльжбета. Она сочла своим долгом приветствовать знакомых - первых гостей в этот день. И ведь это были такие давние знакомые!
Так уж сложилось (в те времена люди надолго теряли из виду друг друга), что Эльжбета с самого начала войны не встречалась ни с Олей, ни со Спыхалой. У матери на Брацкой она никогда не бывала. Может быть, не хотела? Так или иначе, она видела их впервые в новой "ситуации". Это немного стесняло Эльжбету, и она не знала, как себя вести - вспоминать ли давние времена или делать вид, словно никогда ничего не было.
- Я посоветовала бы вам попробовать наши колдуны, - поздоровавшись, начала Эльжбета. - Они свежехонькие и просто великолепны. Наша кухарка специалистка по колдунам.
- Это, наверно, ваша мама ее научила? - сказала Оля. - Пани Шиллер отличная хозяйка.
Эльжбета подсела к их столику.
- Да, - ответила она, - но только сейчас - оказывается, для этого потребовалась война - я переняла у мамы часть ее талантов. И главное - полюбила все это не меньше, чем пение. Люблю готовить, составлять меню…
- Одним словом, вы оказались идеальной хозяйкой ресторана, - сказал Казимеж.
- Прирожденная "Локандиера" , - засмеялась Эльжбета.
Эти слова напомнили Оле об Эльжбете-певице.
- Вы поете, пани Эльжбета? - спросила она.
- Какое там! Забыла даже, что есть голос, - сказала Эльжбета с напускной скромностью.
- Но он был у вас такой замечательный! - Спыхала говорил с видом директора департамента.
Эльжбета усмехнулась.
- Почему ты говоришь мне "вы"? - обратилась она к Оле. - Ведь мы раньше были на "ты".
Оля не решилась напомнить, что это Эльжуня говорила ей "ты", она же, обращаясь к ней, называла ее "пани". Между ними была изрядная разница в годах.
- Прекрасно, - воскликнула она, - буду называть тебя по имени. Эдгару я говорила "ты".
Эльжбета засмеялась без всякого повода, посоветовала заказать еще какое-то блюдо и ушла.
- Боюсь, что мы ее обидели, - сказал Спыхала.
Оля сделала неопределенный жест.
- Еще бы, ведь ты сказал ей, что у нее был голос…
- Действительно, это у меня как-то само собой вырвалось, - признался Спыхала.
- Ты плохой дипломат, хотя это почти твоя специальность.
- Я никогда не был настоящим дипломатом, - сказал Спыхала. - Все мы дилетанты.