Нет, нет! Этого не может быть! Юргис, наверно, имел в виду, что просто не знает. Он же только сопровождал бургомистра и какого-то немецкого начальника, когда они выбирали место для этого… - она так и не запомнила то слово. Или просто был недоволен тем, что она спросила. Он и раньше не любил расспросов.
Надо думать о чем-нибудь другом. Совсем о другом. Рубашку, которую Юргис вернул, она сегодня выстирает. И брюки отутюжит, а туфли положит обратно в коробку. Они еще совсем новые, отец не успел их поносить. Купил, когда пришли русские. Тогда все бросились что-нибудь покупать: откуда-то стало известно, что скоро у хозяев заберут - это называлось национализируют - их магазины и все товары увезут в Россию, потому что там ничего нет. И правда, жены русских офицеров были как-то странно одеты: на головах либо белые, либо красные береты, туфли почти у всех одинаковые, цвета кофе с молоком. И хоть на высоких каблуках, но вместо чулок носки.
Сперва отец в разговоры о скорой национализации не верил. Ворчал на маму, зачем их повторяет. Но когда узнал, что новая власть ввела пугающий людей порядок - при покупке надо предъявить паспорт, с него вписывают в какой-то журнал фамилию, адрес и название покупки, - сам позвал ее покупать ему туфли. На оставшиеся деньги мама купила ей и себе по отрезу шелка на выходные блузки. Только не успела ни сшить, ни поносить…
Тогда, вернувшись из магазина, мама рассказала, что встретила там Ципору. Была с мужем, покупала ему костюм. Муж красивый, рослый. Ципора просто сияла от счастья. Еще мама смущенно добавила, что Ципора спрашивала о ней, не вышла ли она замуж. Ведь дружила с Юргисом.
Да, всем казалось, что они дружат. И ей самой хотелось в это верить. Но Юргис, видно, так не считал. Правда, когда случилась беда, прибежал к ней. Сейчас благодарил за гостеприимство. Предлагал квартиру, из которой выгоняют евреев.
Она замерла: ведь Ципора еврейка! Значит, и ее… выгонят. И родителей, и маленького Гершеле, и мужа. Ципора ведь вышла замуж. А про пятницу они ничего не знают.
Она вскочила, на ходу скинула тапки, сунула ноги в босоножки, побежала к двери и… остановилась. А если Ципора спросит, от кого узнала? Юргис же просил никому не говорить. Да и не надо Ципоре знать, что он здесь жил целую неделю и что он… - до ее сознания только теперь дошло, что он, как сам выразился, почти власть то есть заодно с немцами!
Вернулась, села. Силилась что-то понять. Может, Юргис все-таки не совсем заодно с немцами? Ведь служит в самоуправлении. Правда, Марите говорит, что немцы только делают вид, будто вернули Литве независимость, а на самом деле ведут себя как хозяева. Это правда. Но Юргис же только сопровождал немецкого офицера, и то не один, а с бургомистром…
Нет, не может она Ципоре объяснить, откуда знает про пятницу.
Ципора сама узнает. Увидят же люди, что строят забор. Начнут расспрашивать, и рабочие проговорятся. Такая весть мгновенно разлетится по всему городу. Наверно, Ципора и ее родители уже все знают.
А если не знают и они окажутся последними, которым уже не хватит места, то их ведь расстреляют?
Господи, что делать?! Была бы жива мама…
Она подняла глаза на висящий над кроватью портрет родителей. И ей почудилось… Нет, не почудилось. Мама ей улыбалась, как раньше, когда бывала ею довольна: "Иди, доченька, иди. Предупреди Ципору".
5
Дверь Ципориной квартиры приоткрылась только на цепочку.
- Извини. - Ципора ее впустила и поспешно повернула ключ.
Гражина опешила: Ципора беременна! И… к платью пришита желтая звезда! Хотя знала, что евреи обязаны носить такие звезды, но, что Ципора тоже должна ее носить, почему-то не приходило в голову. Да и с таким выпирающим животом Ципора казалась совсем другой…
Наконец Гражина спохватилась, что неприлично так пялиться на нее.
- Здравствуй.
- Здравствуй, проходи. - И голос непривычно тихий.
В столовой стояли - почему-то в один ряд - испуганные Ципорины родители и ее маленький брат Гершеле. Каждый держал перед собою узел, как видно, с вещами. У Ципориного отца он был большой, с боку еще торчал привязанный к нему чайник, у матери - чуть меньше, а у Гершеле - совсем маленький. Он держал его, обхватив ручками. Четвертый узел, видно Ципорин, лежал рядом на полу.
- Мы думали, что это пришли за нами, - пояснила Ципора.
Гражина смутилась.
- Извините, я не хотела вас напугать.
- Испуг теперь не самое страшное, - горестно вздохнул Ципорин отец. А мать с тревогой спросила:
- Гражиночка, никто не видел, как ты звонила в нашу дверь?
- Нет, нет.
- Слава богу! - и повторила: - Слава богу. - Она посмотрела на Ципору, словно спрашивая, продолжать ли. Но Ципора молчала. - А то если бы кто-нибудь тебя увидел и донес… Вам же запрещено общаться с нами.
"Я этого не знала!" - чуть не вырвалось у Гражины.
- Спасибо, Гражиночка, что ты пришла, - продолжала Ципорина мама. - Единственная из всех наших и Ципорочки довоенных знакомых неевреев не испугалась, что их могут приравнять к нам.
- Как это… приравнять?! - со страха она сама едва услышала свой голос.
- Немцы такие предупреждения развесили, - с горечью объяснил Ципорин отец. - Кто осмелится иметь дело с евреями, тот сам будет приравнен к еврею.
В комнате стало очень тихо. Гражина, остолбенев, смотрела на этих, вдруг ставших совсем чужими, людей. Неужели ее могут… приравнять к ним?! Заставить носить такую звезду и… - додумать до конца было страшно.
Ципора, видно, заметила ее испуг.
- Папа, зачем ты пугаешь Гражину, никто ж не видел, как она к нам вошла. Когда будет уходить, я сперва сама выгляну на лестницу, проверю, нет ли там кого-нибудь. Из подъезда, - она повернулась к Гражине, - сможешь выйти спокойно: тут шесть квартир. С жильцами остальных пяти, - добавила она, - общаться не запрещено. Так что побудь еще немного у нас. - Она отворила дверь в свою комнату. - Пойдем ко мне.
Комната Гражине тоже показалась какой-то другой. Вместо кровати стоит широкая тахта. И этого шкафа с зеркалом не было. Только столик у окна, за которым они готовились к выпускным экзаменам (как давно это было!), тот же. И настольная лампа с зеленым абажуром та же. Но раньше не стояла под нею эта свадебная фотография. Ципора в длинном белом платье, пышной фате и жених - красивый, высокий. Оба улыбаются.
- Яшу забрали, - заметив, что она смотрит на фотографию, вздохнула Ципора. - Уже почти три недели, как не знаю, где он. - Она легонько, одним пальцем, погладила его на снимке. - Прямо с улицы взяли. Была облава на еврейских мужчин. - И опять погладила фотографию. - Оказывается, уже не первая, но мы этого не знали… Знали бы, не выпускали бы его из дому.
- Такое предвидеть невозможно, - попыталась ее утешить Гражина. Но Ципора, кажется, не услышала.
- Говорят, что всех задержанных уводят в тюрьму. Оттуда, собрав побольше таких арестантов, отправляют в какой-то лагерь.
Гражина сжала губы, чтобы само не вырвалось: "Не в лагерь!"
- В первые дни я каждое утро ходила к тюрьме. Стояла недалеко от ворот, ждала, может, его поведут…
Гражина вздрогнула: во дворе послышались мужские голоса. Солдаты?! Если они ее здесь застанут…
- Не пугайся, это наш дворник ссорится с соседями. - Но все-таки выглянула в окно. - Мама ему постоянно что-нибудь дарит - то папины рубашки, то свои платья для жены, чтобы он, если нагрянут эти бандиты, сказал, что в нашем подъезде нет евреев. Когда трезвый - обещает, а когда пьяный - грозится, что сам их позовет.
Помолчав, она продолжала:
- Ждала. Решила, когда Яшу поведут, попрошу, чтобы и меня взяли в этот же лагерь. А если не возьмут, хоть немного белья передам. Вот, приготовила. - И показала на стоящий в углу туго набитый дорожный саквояж.
Голоса во дворе стихли, но Гражина все равно хотела скорей уйти отсюда - ведь она пришла только предупредить Ципору, что в пятницу их поведут в гетто - наконец она вспомнила это слово, - только не решалась прервать ее.
- …Целыми днями никого не выводили. Наоборот, в прошлый вторник пригнали новых. Их было много, человек сто, а может быть, и больше. Видно, опять была облава. Я хотела сунуть этот саквояж тому, кто шел с края, чтобы он передал его Яше, но конвоир меня так толкнул, что я отлетела к столбу. Второй сразу снял с плеча винтовку… И знаешь, кто ржал громче всех, глядя на это? Казис! Помнишь, второгодник Казис, который сидел за последней партой? Теперь он в немецкой форме и с винтовкой. Увидев меня, развеселился: "Эй, отличница! Что, своих жалко? Ничего, скоро придет и твой черед!" Он еще что-то выкрикивал, но я не слушала, убегала, - тот, второй конвоир так и держал винтовку наготове…
Гражину пронзила страшная мысль: неужели Юргис… тоже наденет немецкую форму?! Ему могут приказать, ведь все учреждения подчинены немцам.
Она с трудом заставила себя слушать Ципору:
- …больше я к тюрьме не хожу, чтобы мама с папой не волновались. И так живем в постоянном страхе, - я, к сожалению, тогда не удержалась и рассказала им про угрозу Казиса. Поэтому, когда ты позвонила, каждый схватил свой узел.
- Очень жалею, что напугала вас.
- Ты не виновата. И я тебе очень благодарна, что ты не побоялась прийти к нам.
От этих слов к Гражине вернулся прошедший было страх. Надо скорее предупредить Ципору про пятницу и уйти. Но Ципора опередила ее вопросом:
- А ты как живешь? Как отец с матерью?
- Они умерли, - печально ответила Гражина.
- Сочувствую тебе…
- Спасибо.
- А… - Ципора явно не знала о чем еще спросить. - Кого-нибудь из наших видишь?
- С Марите мы вместе работаем.
- Все в доме для сирот?
- Да, там.