- С Юргисом еще дружишь?
Чтобы не отвечать, Гражина поспешно заговорила о другом:
- Хорошо, что вы подготовились… чтобы… когда поведут в гетто…
- Ты тоже слышала про гетто?
- Да… к сожалению…
- Выходит, правда. А я не хотела верить. Ведь гетто были только в Средневековье.
Гражина испугалась, что Ципора может спросить, откуда она знает, и поспешила сама заговорить:
- Только там, может, не хватит места всем, постарайтесь не быть последними.
- Как это… постараться? - безучастно, словно думая о чем-то другом, спросила Ципора.
- Не знаю. Знаю, что это будет в пятницу.
- Уже в пятницу?
Гражина кивнула.
- Значит, мой ребенок родится в неволе… - грустно, словно самой себе, тихо сказала Ципора.
Гражина беспомощно смотрела на нее, на эту унижающую желтую звезду и вдруг вспомнила предупреждение Юргиса.
- Не говори никому, что знаешь…
- Не скажу. Даже родителям. Пусть хоть еще четыре дня не знают, что нас ждет.
Больше Гражине нечего было сказать.
- Извини, но мне пора домой.
- Да, да, конечно, - все еще думая о своем, согласилась Ципора. - И спасибо, что пришла.
Они вышли в столовую. Ципорины родители уже не стояли, а сидели. Но опять почему-то в один ряд, вдоль стены. И у ног каждого лежал его узел.
- Тетя Гражина, вы со мной совсем не поиграете? - спросил маленький Гершеле.
- Нет, тете Гражине некогда, - ответила ему Ципора. - В другой раз, малыш.
В другой раз…
Ципора выглянула на лестницу, показала, что там никого нет, и Гражина быстро сбежала вниз. Из подъезда тоже почти выбежала. Оглянулась - не видел ли кто-нибудь, откуда она вышла. И хотя никто не обращал на нее внимания, торопилась отдалиться от этого дома, от Ципоры и ее родителей, от того, что им осталось всего четыре дня жить дома.
Наконец оказавшись в своей комнате, она перекрестилась перед распятием и поблагодарила Бога за то, что их предупредила.
6
Теперь дорога на работу и обратно занимала больше времени - приходилось огибать гетто. В первое время эти высокие кирпичные стены, отгородившие знакомые улочки, вселяли страх, и, проходя мимо них, Гражина ускоряла шаг. Но потом к их виду привыкла и лишь иногда сочувственно вздыхала: как же там, внутри, вместилось такое множество людей? Однако в остальное время о тех, кто в гетто, не думала. Даже Ципору не вспоминала - была поглощена своими заботами: зима небывало холодная, в приюте топят всего два раза в неделю, дети мерзнут, болеют. Да и дома очень холодно. Хоть, помня из физики, что вода, замерзая, выделяет тепло, каждый вечер ставит у постели два полных ведра, но это не помогает - к утру вода покрывается ледяной корочкой, а теплее в комнате не становится.
Однажды, когда она возвращалась с работы позже обычного - не могла оставить заболевшую Дануте, - поравнялась с возвращающейся в гетто колонной евреев. К тому, что их так, колоннами рано утром ведут на работу, а вечером приводят обратно в гетто, привыкла и, если доводилось проходить мимо, старалась не смотреть на этих меченных желтыми звездами несчастных. Но на сей раз шедший с края старик тихо спросил:
- Доченька, нет ли у тебя кусочка хлеба?
От этого "доченька" она вздрогнула.
- Н… н… нет.
- Извини. - Он опустил голову. Видно, стало стыдно, что попросил.
Гражина хотела оправдаться, объяснить, что ничего с собою нет, но не могла. И пойти быстрее, оторваться не решалась, чтобы не обидеть старика. Шла рядом. Только очень не по себе было от этой близости, будто идет вместе с ними, хоть и по тротуару. И лишь нетерпеливо поглядывала, далеко ли еще до угла, за которым колонна должна свернуть к гетто.
Старик, кажется, на прощание кивнул ей. Она тоже кивнула. И почему-то остановилась. Смотрела им вслед, пока за поворотом не скрылись последние ряды.
Мостовая опустела. И на тротуарах никого не было. Гражина стояла на пустой темной улице.
Старик назвал ее дочерью! Это могли услышать и принять ее за еврейку! Осторожно оглянулась. Кругом никого. И все равно поспешила уйти отсюда.
Шла быстро, почти бежала… Но стариковское "доченька", казалось, бежит вместе с нею. По лестнице перепрыгивала через ступеньку. И дверь захлопнула поспешно, чтобы не впустить свой страх.
Войдя, подняла глаза на распятие, - и как стояла - в пальто, ботах, шапке, - упала перед ним на колени. Молила простить, что не дала голодному хлеба. Но ведь не было у нее, не было!
Молила прощения горячо, неистово. Клялась, что теперь всегда будет носить с собою ломтик хлеба. Если его не будет - часто и самой не хватает, - завернет в чистую тряпочку несколько вареных картофелин. В подвале стоит еще полмешка из тех, что осенью привезла из деревни.
От этого клятвенного обещания стало немного легче. Принялась успокаивать себя: пожилые люди часто так обращаются к молодым: "доченька", "сынок". А хлеб или картофелину будет носить с собой. И сунет любому. Они же все голодные.
Поднявшись с колен, старательно задвинула шторы затемнения. Сняла пальто и натянула поверх своей кофты старый мамин жакет. Зажгла керосиновую лампу - света уже три дня не дают - и перешла на кухню. Поставила на примус кастрюлю с восемью картофелинами - четыре для себя и четыре, чтобы завтра отдать любому голодному.
Когда вода в кастрюле закипела, Гражина придвинула табурет к столу, уселась и слушала это тихое бульканье.
Послышался тихий стук в дверь.
Прислушалась.
Стук - такой же тихий и несмелый - повторился.
Стало страшно: неужели тот самый старик? Откуда ему известно, где она живет? Он же свернул вместе с колонной к гетто. На мостовой никого не осталось. На всей улице никого не было.
Быстро задула лампу: пусть старик думает, что ее нет дома.
Но стук повторился. И женский голос едва слышно прошептал:
- Гражина, ради бога, открой!
Она обомлела. Откуда какая-то незнакомая женщина знает ее имя?
Нетерпеливая мольба повторилась:
- Гражиночка, умоляю! Это я, Ципора.
Ципора?! Она же за теми оградами, в гетто.
- Умоляю, не прогоняй! Только не прогоняй!
- Сейчас… - От волнения рука никак не справлялась с ключом. - Сейчас…
Наконец он подался, и в едва приоткрытую дверь втиснулась какая-то незнакомая женщина. Лица не было видно - его по самые глаза скрывал темный платок.
- Спасибо! Большое спасибо, что впустила, - взволнованно Ципориным голосом заговорила пришедшая. - Я напугала тебя? Прости, но никто не видел, как я сюда входила. Да я же без звезд. Сорвала, когда колоненфюрер был впереди, и юркнула в проходной двор. Стояла, пока не убедилась, что никто за мной не погнался. Сюда шла как все, по тротуару и уверенным шагом, хотя уже отвыкла так ходить.
Внезапно оборвала себя:
- Ты никого не ждешь?
- Нет, нет. Не беспокойся.
- Хорошо. Я скоро уйду, чтобы успеть до комендантского часа вернуться в гетто. Дождусь на соседней улице, подальше от твоего дома бригаду наших и пристроюсь к ним.
Гражина принялась снова зажигать лампу. А Ципора все еще не могла остановиться.
- Вам тоже не дают света?
- Дают. Только часто отключают. Говорят за то, что мы недостаточно плотно маскируем окна.
Фитиль в лампе занялся, Гражина чуть увеличила пламя и наконец повернулась к Ципоре. Едва сдержалась, чтобы не выдать своего потрясения: до чего Ципора похудела! Щеки впалые, скулы выпирают. И глаза погасшие.
Чтобы скрыть свою растерянность, поспешно отвела взгляд.
- Пальто не снимай, у меня холодно.
- Спасибо. И главное, спасибо, что не отказалась впустить меня.
Ципора умолкла. Гражина подумала, может быть, пришла оттого, что голодная.
- Извини, хлеба у меня нет, только завтра будут отоваривать талоны на четверг и пятницу.
- Я не за этим, - тихо ответила Ципора.
- Я часто не удерживаюсь, съедаю двухдневную норму за один день. Но у меня есть картошка! - Сняла с примуса кастрюльку, отлила воду и вывалила дымящуюся и вкусно пахнущую картошку на тарелку.
- Поешь, Ципора.
- Спасибо. А ты?
- Я варила на завтра. Сварю себе еще. У меня есть.
- Можно я съем только одну, а остальные отнесу своим?
Гражина кивнула. Заговорить боялась - голос задрожит. Смотрела, как Ципора, отложив одну картофелину в сторону, остальные семь аккуратно, в один ряд, укладывает на свой шарф, заворачивает его, а чтобы лежащие в шарфе картофелины не выпали, "преградила им путь" большими булавками.
- Вносить что-нибудь в гетто нам запрещено. У ворот обыскивают. Но искать на затылке пока еще не догадались.
Чтобы не видеть, как Ципора откусывает от своей картофелины по маленькому кусочку - явно для того, чтобы растянуть удовольствие, - Гражина отвернулась. Налила в чайник воды, поставила его на огонь.
- Попьешь теплого, согреешься.
- Спасибо, Гражиночка. Только… не за этим я пришла к тебе. Да, мы очень голодаем. Очень… - И, помолчав, решилась: - Спаси моего сына, моего Осика!
Гражина растерялась:
- Я?!