8
Уже трое суток команда Усольцев держала трехэтажный дом в своих руках. Нелегко он дался: лишились двух бойцов. Ваню Петропавловского вражина насквозь прошил автоматной очередью, он моментально скончался. А Клинов жил с полчаса, умирал тяжело, стонал и в бреду кого-то звал, с кем-то ругался, напоследок прокричал: "Эх, Самара-городок..." - и умолк. Похоронили обоих у самого дома. Еле вырыли могилку: немцы строчили без удержу по дому, но Галстян со своим пулеметом прикрыл землекопов - Зажигина и Нечаева. Своими лопатами они сравнительно быстро одолели тяжелый грунт и уложили рядышком Петропавловского и Клинова, затем засыпали их и даже на фанере написали, кто здесь покоится. Не было музыки, но зато стрельбы было под завязку. И ракеты в небе висели.
Снова впятером остались, впятером на такой большой дом. Однако ж не в том суть, что дом громадный, надо было поудобнее определиться в нем, занять такой угол, который больше всего подходил бы для удержания позиции. А она, позиция эта, очень выгодна, отсюда из дома противник хорошо просматривался, и любые его попытки продвинуться на этом участке к Волге своевременно пресекались. Усольцев сразу определил, что занимать надо западный торец дома - первый подъезд. Так и сделал. И вот уже три дня немцы ни на метр не могут продвинуться, хотя много раз - Усольцев со счету сбился - атаковали. Противник не жалел огня: все окна повыбивал, несколько пробоин в стене из орудия сделал, но гарнизон дома держался. Помогла сноровка: Усольцев избрал кочующую тактику, то они встречали неприятеля огнем с третьего этажа, то опускались на первый или второй. Такие действия запутывали немцев и, конечно же, помогали нашим уцелеть.
Дом выступом врубился в позиции неприятеля и доставлял ему немало хлопот. Немцы стервенели, искали способ подавить его, однажды попытались взрывчатку подложить, но не смогли осуществить замысел - пулемет Галстяна навсегда пригвоздил подрывников к земле. До сих пор взрывчатка и трупы лежали на асфальте перед домом.
На исходе третьего дня, когда пальба улеглась, Клим с Захаром спустились в подвал и в дальнем закутке, за дощатой стенкой услышали голоса - негромкие, осторожные. Постояли, прислушались - голоса стихли. Клим поднялся наверх и сообщил Усольцеву. Он тут же сам пришел в подвал.
- Кто здесь? - спросил Захар.
- Наверное, население. Слышал плач ребенка. Толкнули дверь - не поддается. Услышали шепот, вроде женский.
- Откройте! - произнес Емельян.
Кто-то мягко ступая, подошел к двери и спросил:
- Кто такие?
- Свои. Русские.
- Открывай, Анисья, наша мова, - произнес за дверью старческий голос.
Дверь распахнулась. Усольцев скользнул фонариком по узенькой комнате, вдоль стены которой на полатях, прижатые друг к другу, лежали люди - взрослые и дети.
- Целый колхоз, елки-моталки! - удивился Захар. Полати зашевелились, кое-кто приподнялся, а старый человек с рыжей бородой встал и зажег лампу. Скачущий на фитиле огонек блекло осветил закопченные стены.
- Закурить не буде? - спросил дед. Захар вынул кисет и подал деду.
- Тапереча бачу, што свои, - дед расплылся в улыбке.
- Правда, вы наши? - затараторила молодуха с длинными распущенными волосами. - Советские?
- Не сумневайтесь, - ответил Захар. - Мы - Красная Армия.
- Ура! - выкрикнул писклявый голос.
- Не надо так громко, - сказал Емельян. - Немцы услышат.
- Проклятое отродье, - сплюнул дед. - Вишь, куды нас нехристи втолкали. На волю не вылазим. Чахнем тута.
Усольцев поинтересовался: кто где жил?
- Я из ентого дому, - ответил дед. - Кое-хто из суседних, порушенных. А вон тот малец, чернявый который, издалеча.
Усольцев подошел к полатям, где лежал черненький кудрявый мальчик лет пяти и испуганно смотрел своими крупными глазами на незнакомого. Он жался к пожилой женщине.
- Не бойся, Додик, - успокаивала мальчика женщина. - Дядя добрый...
- Откуда ты, черныш?
- Я - грузин, - боязливо выговорил Додик. Женщина засмеялась и пояснила:
- Мы научили его, чтоб говорил немцам, что он грузин. Вот и вам сказал. Умница...
- А вообще, ен яврейчик, - встрял дед. - Мы яво от ерманцев прячем. Вишь, уберегли.
Женщина, обняв Додика, рассказала Усольцеву и Нечаеву печальную историю про то, как однажды немцы, подкатив на крытой брезентом машине к дому, где гостили Додик, его мама и взрослая сестренка, приехавшие из Витебска, учинили облаву. Выгнали всех на улицу и начали заталкивать в кузов. Додик поскользнулся и у колеса упал. А поблизости стоял парень лет пятнадцати - Сидоров Коля, он схватил Додика и скрылся. Немцы ничего не заметили. Парень этот на руках принес мальчика в квартиру к своей маме.
- Вот так я заимела сыночка Додика.
- А Коля Сидоров, ваш сын, где?
- К нашим бойцам ушел. Воюет, - смахнула слезу женщина.
Усольцев порылся в кармане и, ничего там путного не обнаружив, кроме перочинного ножика, в сердцах произнес:
- Беда какая, нечем мальца угостить... А ну, Захар, сбегай наверх и принеси кое-чего. Сам знаешь!
Захар мигом вернулся. Принес полбуханки хлеба и кусок шоколада. Усольцев подал шоколад Додику, а хлеб положил на стол.
- Чем богаты, - сказал Емельян и спросил у деда, дымившего цигаркой: - Вы случаем не из белорусских краев?
- Едрено корень, як пазнав?
- По выговору.
- А ты, служивый, не земляк ли, можа, тоже оттуда?
- Почти. Воевал в Белоруссии.
- Ну, земляк... За сустречу не мешало б по чарочке, да нема... Другим разом...
Дед разговорился, все про себя рассказал: как в тридцатом покинул свою деревню под Речицей, а покинул потому, что раскулачивание пошло, и он, почуяв, что и до него ненароком могут добраться, темной ночью с котомкой на спине махнул "куды вочи бачать". Аж до Волги добрался. Здесь и остановился.
- И добре жил, кали б не ерманец, штоб яму халера в бок... Таперча вось тут один в жаночам гарнизоне...
- Дед Кузьма - что надо! - рассмеялась молодуха с распущенными волосами. - Справляется... Командует нами.
Дед подошел к столу, взял нож и принялся разрезать хлеб на мелкие ломтики, чтоб всем досталось. Усольцев приблизился к Нечаеву и над ухом спросил:
- У нас много осталось?
- Чего?
- Ну, хлеба.
- Столько же. Полбуханки.
- Принеси... Мы раздобудем.
Усольцев впервые увидел, как дети, да и взрослые, с жадностью ели хлеб, а женщина, которая сидела рядом с Додиком, совсем не прикасалась к хлебу, а нюхала его. Она отламывала от краюшки маленькие кусочки и давала их мальчику. До боли сжалось сердце у Емельяна. Подумал: может, вот так же голодают и страдают не только в этом подвале, а и в других, не все ведь успели эвакуироваться. А сколько домов завалено - там же люди могли быть...
- Ну что ж, прощайте. Мы пошли, - сказал Усольцев и решительно повернулся.
Старая женщина, молча лежавшая в самом углу, заголосила:
- Не оставляйте нас, сыночки! Прогоните иродов!
- Успокойтесь, мамаша! Дом этот теперь наш. Скоро и весь Сталинград очистим, - уверенно произнес Усольцев и вместе с Нечаевым покинул подвальную обитель.
Утром немцы снова - в который раз! - принялись атаковать дом. Били по нему из разных углов и даже с южной стороны, откуда раньше огня не было. Усольцев забеспокоился: в клещи берут!
С юга строчил пулемет крупнокалиберный, местами даже стену пробил.
- Клим, дуй на чердак и приглядись, откуда он садит? Клим живо помчался наверх и, вернувшись, доложил Усольцеву, что немец бьет из будки, которая вблизи особняка.
- Во куда забрался, падло, - в сердцах произнес Емельян. - Мы в ней с Клиновым были, когда пробирались в особняк. Ну да, то трансформаторная будка.
- Наверное, на ней провода оборванные болтаются...
- Точно. А ну, я погляжу, - и Усольцев кинулся на чердак.
Все подтвердилось: та самая будка, из которой они с Клиновым рванули в особняк. Бил пулемет из небольшого пролома в стене будки. Как же выколотить этого фрица оттуда? Взорвать бы, да взрывчатки нет. А гранаты для чего? И Усольцев решился на отчаянный шаг, о котором он немедленно доложил товарищам, - пробраться к будке и ударить.
- Елки-моталки, - удивился Захар. - Все огнем поливается, а ты говоришь - пробраться к будке... Еще одну могилку рыть придется.
- Не каркай, - отпарировал Емельян. - Решено. Я иду!
- И я, - произнес Клим.
- Один иду. Только один. Двоим там делать нечего. А вы, особенно Галстян, ударьте покрепче. Перекройте их пальбу огнем.
Усольцев, когда вставил в автомат новый диск, уложил гранаты, попросил Клима проводить его до выхода. У порога он вынул Степанидино письмо и передал его другу.
- Если что, напишешь... Адрес на конверте...
Клим не ждал такого - аж язык отняло. Хотел что-то сказать, но не успел, Усольцев скрылся за дверью. Клим побежал на второй этаж, чтоб увидеть Емельяна через окно, но приблизиться к нему не смог - немец не унимался, посылал очередь за очередью. Пули, врываясь через оконный проем, будто пчелиный рой, носились по комнате и хлестали по противоположной от окна стене. Климу пришлось ползти по полу, чтоб пробраться в какой-либо другой закуток.