- Атаковать. Умирать - так с музыкой!
- Ну что ж, атакуем. До ночи продержимся и вперед.
- Доживем ли? - буркнул Нечаев.
- Не узнаю тебя, Захар. Скис чего-то. Что ж, не держу, можешь уходить. Дверь настежь открыта - дуй во взвод, а оттуда и за Волгу...
- Обижаешь, Емельян, - насупился Нечаев. - Не надо...
Поднялся Клинов, встал и сделал шаг, за ним - второй.
- Молодец! - обрадовался Галстян. - Шагает!
Клинов снова прижал ладони к ушам.
- Ну как? - спросил Усольцев.
- Прорезается... Чуть-чуть...
За весь день немцы не потревожили особняк. Не до него им было, на них обрушился огненный шквал. Налет артиллерии, пулеметный обстрел почти не прекращались до самого вечера. Противник утих, укрылся, замер и трехэтажный дом. Его тоже доставали снаряды да пули.
Притаилась и усольцевская команда. Все спустились в более надежное укрытие - в подвал. Туда лишь глухо доносилась пальба. Ашот где-то раздобыл свечу и, произнеся армянскую пословицу: "Лучше зажечь лучину, чем проклинать тьму", - учинил свет. Заиграл патефон - находка Клима. Захламленный старой мебелью подвал наполнился музыкой, и мгновенно забылось, что наверху пляшет огненный смерч, что где-то рядом умирают люди. Душещипательные романсы увели всех куда-то далеко-далеко... Примолк Усольцев, притихли и его друзья. Царствовал лишь голос Изабеллы Юрьевой:
Саша, ты помнишь теплый вечер,
Весенний вечер - каштан в цвету...
Емельян боком прижался к спинке дивана, подтянул под себя отяжелевшие ноги и, закрыв глаза, увидел дом родной - детишек и Степаниду. Может, и она в эту минуту ставит ту же пластинку. Вряд ли, туго ей там, туго, не до музыки... А писем все нет и нет. Или почта с пути сбилась, или...
Не уходи.
Еще не спето столько песен,
Еще звенит в гитаре
Каждая струна...
Зазвенело и в подвале, что-то сильно грохнуло наверху. Усольцев схватил автомат и, стуча каблуками по лестнице, выскочил в коридор. По стене барабанили пули.
- К бою! - во всю силу крикнул Усольцев и вскочил в комнату, угол которой был еще утром развален. Над головой вжикнула пуля. Емельян упал на пол и пополз к пролому, через который и увидел бегущих немцев.
- Пулемет сюда!
Галстян тут же подскочил и дал очередь.
- Бей гадов! - крикнул Усольцев и пополз в коридор.
А в коридоре уже держал оборону Гулько. В распахнутую дверь одна за другой влетали автоматные очереди, даже гранату немец швырнул, но она влетела в дверной проем и, ударившись о стену, разорвалась на улице. Клим без остановки стрелял из автомата. Немцы, прижавшись к земле, ползли к дому. Усольцев приподнялся на колено и кинул лимонку в ползущих.
- Ура! - сорвалось с уст Клима, увидевшего столб земли в том месте, где ползли немцы. - Пуп надорвете, а к Волге не пройдете.
Усольцев подался на кухню, откуда Нечаев с Клиновым держали под прицелом трехэтажный дом. Но тут было тихо.
- Захар, дуй к Климу. Подсоби ему. Здесь Костя один справится.
До самого темна немцы атаковали особняк. Но к его стенам не смогли приблизиться. Усольцевские ребята отстояли свою позицию и не понесли никаких потерь. Зато враг не досчитался многих солдат: немало их покосил Галстян, да и остальные тоже поработали основательно.
- Добрые стены, - сказал Клим, когда все улеглось и стихло, - крепкие. Фрицам не пробить их.
- Не скажи, - возразил Захар. - Снаряд же прошиб.
- То снаряд, - стоял на своем Клим. - А пулям слабо.
- И все-таки отсюда надо сматываться, - сказал Усольцев. - Будем менять позицию. В трехэтажный надо забираться. Малость отдохнем - и вперед! Всем набить диски, подготовить гранаты!
В подвале воцарилась тишина. Все, кто где, пристроились и примолкли, умаялись. Бой много сил отнимает, и не только физических, но и моральных. Когда на тебя наседает враг, ты мобилизуешь все: и волю, и нервы, и характер, ты, словно пружина, сжимаешься до предела и остаешься в таком сжатом состоянии до самого последнего выстрела, который неизвестно когда наступит... И только вот сейчас у Усольцева и его товарищей пружина разжалась. Не надолго, правда, но пришла блаженная минута, когда можно расслабиться, оттаять, забиться куда-нибудь и покойно полежать. Ничего не надо - ни разговоров, ни света, а вот так остаться в темноте - солдатский рай!..
Подвал ожил внезапно, никто не ждал такого сюрприза - прибыло пополнение. Еще два бойца влились в команду Усольцева: Ваня Петропавловский и Миша Зажигин, тот самый, которого волной смыло с палубы "Гасителя" в Волгу, но он не утонул, а доплыл до берега.
Зажгли свечу. Ваня принялся разгружать сидор. Прямо на диван ложились автоматные диски, гранаты и кое-что из продовольствия. Напоследок он достал фляжку и протянул Усольцеву.
- Старшина велел тебе в руки передать.
- Наркомовские? - Захар крутнул ус.
- Они. Для сугреву.
- Наливай-ка, - засуетился Захар. - Душу отогреть надобно.
- Погоди, - успокаивал Усольцев товарища, - не гоношись.
- Не тяни, Емельяша, скиснуть может.
Емельян отдал фляжку Петропавловскому и велел припрятать.
- Зачем же? - не унимался Захар.
- Не волнуйся. Свое получишь. Вот займем трехэтажку - там и отметим.
- Когда еще это будет! - махнул рукой Захар и успокоился.
Ваня еще одну неожиданность уготовил Усольцеву - вытащил из-за пазухи письмо.
- Пляши-ка! - потребовал он.
- Мне? - удивился Емельян и протянул руку.
- Не-е, спляши раньше.
- А мы уже наплясались, - сказал Ашот. - Был здесь веселый хоровод... Под фрицеву музыку...
- Это мы слыхали. Долго у вас тут тарахтело. А когда умолкло, лейтенант нам велел к вам пробиваться, разузнать все, и если есть потери, любым способом доложить. Но, я вижу, все вы в здравии... Чего ж не пляшешь?
Сплясал Усольцев: топнул ногами, крутанулся и только после этого получил письмо. Придвинулся к свече, дрожащими руками оторвал краешек конверта и достал исписанные тетрадные листки.
- Степанидушка писала, - шепотом произнес Емельян. - Ее рука...
- А Клим где? - вдруг спросил Ваня. - Ему тоже есть писулька.
- Наверху, - ответил Галстян, - дневалит.
- От кого бы это Климу? - удивился Захар. - У него же все там, под немцем.
Ваня шепнул Захару на ухо:
- От нашей Катюши.
- Любовь! - таинственно произнес Захар. - А моя бабенка молчит.
Поднял голову Емельян.
- Захар, подмени Клима. Только внимательней смотри!
Пришел Клим, взял листок-писульку и, как и Емельян, присел к свету. Оба читали молча. Клим быстро пробежался по ровным Катюшиным строчкам и, сложив листок вчетверо, сунул в карман, а Усольцев, прочитав раз, вернулся снова к первым строкам.
"Здравствуй, мой дорогой муженек Емелюшка! Не серчай, что зову тебя Емелюшкой, знаю, ты недолюбливаешь такого обращения, но мне приятственно так звать тебя. Ты уж прости.
Здравствуй, пропажа наша! Слава Богу, нашелся. А я вся изревелась, нисколечки не осталось слез - все выплакала. И детки, Катюшка и Степашка, глядя на меня - плаксу, тоже наревелись. Это ж надо, столько голоса не подавал, поди, боле года. Неужто нельзя было хоть с какой оказией передать письмецо? Да что я, дура, болтаю, видать, худо тебе, мой милый, было, коль ты замолк. Соседки мне говорили, что будто ты плененный, а быть может, весь изувеченный или совсем, типун им на язык, убитый. Но я не верила и, стыдно сказать, просила бабусю Марью свечку в церкви поставить и помолиться за твое здравие. Она исполнила мою просьбу. Я отблагодарила ее: дала полведра картошки.
И вот ты живой. Получила твое письмецо и побежала к бабусе Марье, поделилась радостью, а она: это моя молитва спасла его. Смешно, правда? Но ты не серчай на мою болтовню, и на бабусю Марью тоже не серчай, она верующая - пущай себе верует, ведь старый человек. А может, в самом деле свеча что-то и сотворила?
И где это ты, Емелюшка, в молчании пребывал, может, и вправду в плен тебя забрали, а? Ну да что это я с глупыми вопросами пристаю, живой ты - вот и вся правда. В нашем Истоке почти в каждой избе слезы, все несет и несет почтальон похоронки. И когда же придет конец этому убийству? И когда окаянный Гитлер подохнет? Степашка просит, чтоб я папке написала, что он скоро подрастет и тоже пойдет на войну, и всех "хвашистов" перебьет. Во какой у нас сынок! Твоего засолу. И Катюшка тоже славная. Мне с ними легко, они такие послушные, помогают мне по хозяйству. Теперь я не хожу, а летаю. Это твое письмо мне крылья приладило. Правда, правда. Нисколечки не лгу.
Ты вот, Емелюшка, пишешь, что когда домой вернешься, выроешь блиндаж и в нем будешь жить. Блиндаж - это как погреб? Так разве ж в погребе без солнца жить можно? Нет, Емелюшка, ни за что не пущу тебя в твой блиндаж, не нужен он нам..."
Взглянул на часы: без пяти минут двенадцать - пора! Письмо, не дочитав, положил в карман и поднялся. Клим тоже встал. Растормошили Галстяна и Клинова. Подошел Емельян к Зажигину и спросил:
- Как батя?
- Ранило его. В госпиталь отправлен. За Волгу.
- Жить будет?
- Кто ж его знает...
Емельян сочувственно похлопал Зажигина по плечу и спросил:
- Гранаты при тебе?
- На месте.
- Ну, ребята, пошли! - скомандовал Усольцев и первым пошагал наверх по лестнице.