Зашевелились артиллеристы: срывали с казенников чехлы, вытаскивали ящики со снарядами и волокли к пушкам. Глянул Емельян в сторону ползущих танков и ахнул:
- Сколько их, батюшки!
- Испугался? - услышал Емельян голос командира орудия.
- И раздавить могут, - произнес в ответ Емельян.
- Коль испугался, лезь в ровик, - посоветовал командир.
- А в ровике не достанут?
- Отставить разговорчики! - басом заговорил командир.
- Есть отставить! - ответил Усольцев и еще проворнее стал подтаскивать снаряды к орудию.
Танки приближались. По лугу катился грохочущий лязг гусениц.
Наводчики пристроились к прицелам орудий.
- Огонь! - И вся батарея ударила по ползущим танкам. Выстрелы следовали один за другим.
Немцы открыли пальбу из танков. Снаряд разорвался перед орудием. Всех обдало землей, а по щиту забарабанили осколки. Ком земли ударил Емельяну в лицо, и он упал.
- Что стряслось? - кричал командир. Емельян до боли тер глаза. Командир подал ему фляжку.
- Мой глаза, мой...
Наводчик нажал на спуск. Танк, что был впереди метрах в двухстах, качнулся и, неуклюже завертевшись на месте, остановился.
- Капут ему! - крикнул командир. - Смотри, Усольцев, фрицева броня горит синим пламенем.
- Вижу! - обрадовался Емельян - и тому, что танк подбит, и тому, что прозрел.
Еще выстрел. Снаряд ушел в башню, прошил ее. Последовал оглушительный взрыв, и черный дым повалил из танка.
Не успели пушкари обрадоваться своему второму меткому выстрелу, как по их орудию резанула пулеметная очередь. Наводчик и командир замертво свалились в луговую траву. А через мгновение, как это показалось. Емельяну, на позицию батареи ворвались немецкие танки ки. И началось такое, что и вспомнить страшно. Танки кромсали орудия, утюжили рвы... Только одиночки чудом уцелели. Среди них и Емельян... Оставшиеся в живых батарейцы пристроились к пехоте и продолжали сдерживать немецкие танки. Тогда и произошла встреча Усольцева один на один с вражьей броней...
А нынче где фронт? Этот вопрос тяжелее камня давил душу. Куда покатилась его дивизия? Не все ж полегли на лугу у Птичи... Пострадала его батарея, ну и стрелковый взвод, к которому Емельян пристроился у самого берега реки, а остальные батальоны да полки наверняка дают бой врагу. Но что-то тихо кругом, даже далекого гула не слышно. Неужто до Днепра немец допер?..
Невеселые мысли умаяли Емельяна - уснул. И ничто уже не мешало ему спать. Деревья по-прежнему, качаясь кронами, шелестели листвой.
Проснулся мгновенно: где-то стукнуло - и сон пропал. Прислушался. Верно, что-то или кто-то тюкает. Подумал - дятел... Нет, нет... Дятел мелкой дробью бьет, а это похоже топор тюкает.
Емельян приоткрыл глаза и отчетливо увидел вокруг себя стволы берез и сосен - светало. Он приподнялся, встал на ноги и, прислонившись к тонкой березке, навострил уши, чтобы определить, с какой стороны доносится, как ему показалось, стук топора. Стоял недвижимо, чтоб под ногами не хрустела уже начавшая сохнуть трава, только изредка поглядывал на спящую Олесю: не проснулась ли? А она, примостив головку на торбочку, сладко спала.
Топор все тюкал и тюкал... И вдруг залаяла собака. Этот лай кольнул прямо в сердце Емельяну: может, погоня, может, фрицы пустили по его следу собаку?
Емельян взял в руки автомат. Лай прекратился, но топор продолжал свое дело. Теперь Емельян точно определил, откуда доносился стук, и тихонько, осторожно ступая, пошел на него. Так метров сто пробирался меж стволов и увидел - ну, чудеса! - избушку, маленькую бревенчатую хатку. Еще чуть-чуть приблизился, и из-за кустов показалось бородатое лицо. Старик - Емельян увидел седину в бороде - вытер рукавом телогрейки лоб и снова застучал топором.
Хотя Емельян еще не знал, кто этот старик и что таится в лесной избушке, но у него на сердце сразу полегчало: все-таки живой человек был рядом...
Возвратился Емельян к Олесе, и, когда она чуть приоткрыла глаза, он, присев к ней, рассказал о таинственной избушке и старике.
- Вы с ним познакомились? - спросила Олеся.
- Нет. Я не подходил к нему... Давай вставай, и мы вместе пойдем знакомиться.
Старик угрюмо встретил пришельцев. На всякий случай топор при себе держал, а глазами прощупал всего Емельяна: и автомат, висевший спереди на шее, и петлицы на гимнастерке, и левую ногу, согнутую в коленке. И девчушку-спутницу тоже косым взором оглядел. Емельян же залюбовался бородой старика: больно знакома она ему была... Ну да, как у Льва Толстого. И лоб большой, только вот нос не толстовский - тонкий, с горбинкой, но борода точь-в-точь как у Льва Николаевича. И лежала она на стариковской груди веером.
- Служивый? - был первый вопрос старика.
- Красноармеец, - ответил Емельян и, чтоб сразу ясна была старику ситуация, добавил: - От немцев ушли...
- Не брешешь?
- Какой мне резон врать-то?
- Всяко, брат, бывает... Тут один приходил... Я его накормил, обогрел, а он, туды его, дезертиром оказался.
Емельяну по душе пришлись стариковы слова: значит, свой он человек, коль не одобряет дезертира.
- Нет, отец, я от фронта не бегаю, - выложил наболевшее Емельян. - Мне бы побыстрее узнать, куда он удалился, и я его достану...
- О, мил человек, далече, видать, тебе топать придется.. Слыхал я, что немец уже Мозырь взял...
Старик хотел еще что-то сказать, но мысли его оборвала пальба, донесшаяся издалека, и он насторожился. Олеся прижалась к Емельяну.
- Это в Поречье палят, - сказал старик. - Немец лютует...
Поречье... Это же та деревня, в которую немцы приволокли Емельяна в мешке и откуда он вместе с Олесей сбежал в этот лес. А теперь там стрельба... Неужели он тому причина?.. И Емельян рассказал старику обо всем, что с ним случилось вчера на лугу у реки Птичь, и о том, как он очутился в лапах у немцев, как оказался в доме Олесиной бабушки Анны и, конечно, как Олеся помогла ему выбраться из мешка.
- Так вы же герои-храбрецы, - восхищенно произнес старик. - А я, дурень, допрос вам чиню. Заходьте в хату, гости добрые.
Хата - лесничья избушка - встретила гостей прибранной. Пахла свежей побелкой печка, уютом веяло от стола, накрытого чистой домотканой скатертью, а лавки, прикрепленные к стенам избы, были выскоблены до блеска. Справа - от стены до печки - возвышались нары, покрытые стеганым одеялом, сшитым из разных цветных ситцевых лоскутков.
Емельяна поразила картина-портрет, занимавшая самое почетное место в избе - угол за окном, то самое место, где обычно в иных крестьянских избах висят иконы. На картине изображен был старик в белом картузе на голове и с косой в руках. "Неужто хозяин?" - подумал Емельян и подошел поближе к картине. Не может быть, это же отпечатано в типографии. Кто-кто, а Емельян, типографский печатник, хотя и районного масштаба, знал толк в полиграфической продукции. Старик хозяин, уловивший удивленный взгляд служивого, произнес:
- Это Лев Николаевич на покосе. Художник Репин, слыхал небось такого, рисовал... Сын мой купил в Минске, а я смастерил раму... Отчего, спросишь, мил человек, поселил я Льва Николаевича в своей хатке? Отвечу. Думаешь, потому что с Толстым бородой схож? Нет. Зачалось это от рассказов Михася, сына моего. Привез он мне картину и давай про жизнь Толстого всякие истории сказывать, про его писательство, про доброту, хотя и графского роду. И подумал я: вот это человек, добродей... Ну, вот так мы и побратались. Живем вдвоем ладом, не ссоримся... Я и книжки его читаю, благо теперь грамотный - ликбез прошел... Я и по-русски говорить научился у него, у Толстого.
- Как это? - заинтересовался Емельян.
- Очень просто. Читаю только его русские книги. Так мне мой Михась посоветовал. Он мне и привозит их из города.
Старик Рыгор, так звали хозяина лесной избы, усадил ранних пришельцев за стол и угостил чем бог послал. Гости, основательно изголодавшиеся, особенно Емельян, ели с превеликим удовольствием все, что ставил на стол хлебосольный хозяин. А еда была действительно царская. Емельян и не припомнит, когда и где его потчевали подобными блюдами: маслята собственного засола, да такие малюсенькие, что вызвали восторг Олеси; соленые огурцы, капуста; из печи чугунчик, в котором всю ночь, как сообщил дед Рыгор, томились драники. Это блюдо Емельяну неведомо было, отродясь не слыхал он про него. Даже его Степанида, на что мастерица вкусно готовить, и та наверняка удивилась бы рыгоровым драникам. От них шел прямо-таки пьянящий аромат.
- Драники - еда не ахти какая: бульбяные оладушки; но со сметаной или с конопляным маслом - объедение, - сказал хозяин, ставя на стол глиняную мисочку с маслом из конопли, и, будто показывая гостям, как это делается, взял драник, сложил его лопаточкой и макнул в темно-зеленую густую жидкость.
- Справедливы ваши слова, - подтвердил Емельян, когда отведал драник с конопляным маслом.
Все то, что было на столе, да и порядок в избе, вызвало у Емельяна такое ощущение, будто здесь владычествует рука женщины, ладной, вроде его Степаниды, хозяйки, и он напрямую спросил об этом Рыгора. Старик, копошившийся у печи, взглянул на Емельяна и ответил:
- Нет, мил человек, бабой тут не пахнет. Один я, вдовец... Моя Пелагея, поди, лет двадцать как померла... Ну, а бабенки, конечно, были... Когда голова черной была, заглядывали грибницы да ягодницы.. Нонча стороной обходят мою лесничью избу... Борода больно седая...
- И скажу я вам, что куховарите вы похлеще поварихи, - хвалил Емельян. - Сытно и вкусно!
- Не мудрена штука, коль в хате соль, вода, огонь да справная печка.
И снова пальба прервала их разговор. Все с той же стороны доносилась автоматная дробь.